Господь милостив

Мать ведёт меня в церковь. Солнечные лучи скользят по крышам, ласково касаются цветущих деревьев, и мне так хочется подставить лицо солнечному теплу, но мать бдительна. Я должен идти быстро, я должен молчать, я не должен поднимать голову и снимать капюшон. Все, что я вижу по дороге в церковь — это пыльные камни под ногами. Изредка удается украдкой поднять глаза и посмотреть на деревья, дома, нарядные семьи с детьми. Они спешат на воскресную службу, смеются. Вот девочка в красивом платье персикового цвета. Она держит в руках фарфоровую куклу, мать дружелюбно окликает ее: «Сильвия, не убегай вперёд, иди рядом с братом!» Сильвия приостанавливается и дожидается родителей. Я опускаю глаза. Скромный католический костёл выглядит почти гостеприимно. Я не чувствую права быть его гостем, хотя каждое воскресное утро мать надевает нарядное платье и шляпу с лентами, заставляет меня одеться и ведёт за собой. Строгие скамьи стоят рядами, постепенно наполняясь людьми. В проходе с нами сталкиваются прихожане. Правоверные католики. Благочестивые слуги Божьи. В их глазах — острая обжигающая жалость. Они верят в то, что Бог милостив и посылает каждому страдания по силам. Страждущие блаженны. Некоторые наклоняются, крестят меня, даже целуют в лоб, и с горькими вздохами отходят в сторону. От этих прикосновений и вздохов передёргивает, словно меня касалось что-то склизкое и холодное. Матери стыдно. Нам навстречу идёт жалость. На все воля Божья, говорят они. Ты послан своей матери в испытание, во спасение души. Я знаю, что послан в наказание, и не знаю, есть ли у нее душа. *** Я ненавижу тебя, говорит мать. Лучше бы ты не рождался. Отвернись от меня, убери свое тошнотворное лицо. Урод. Она в сердцах хватает меня за руку — больно, до синяков, тащит к зеркалу. Большое старинное зеркало в позолоченной резной раме, безжалостное в своей беспристрастности. Смотри, смотри, не отворачивайся. Молись, ошибка природы, кричит она, практически прижав меня к холодной поверхности стекла. Патер ностер, повторяю я в отчаянии. Патер ностер. Мать требует молиться, я делаю, как она велит, но она всегда разворачивается и уходит, хлопнув дверью. *** Мне под ноги летят какие-то объедки. «Ты посмел показаться на улице, чудовище. Мой позор». Мать, бледная от ярости, возвышается надо мной, ее черные волосы собраны в тугой пучок. Глухое платье с высоким воротом. Перстень. Этот перстень оставлял самые болезненные синяки и раны, когда она меня била. С этого дня дверь моей крошечной чердачной комнаты всегда заперта на замок. Пыльное слуховое окно плохо пропускает свет, и комната почти всегда погружена в полумрак. Окно расположено высоко. Очень высоко. Я никогда не смогу дотянуться и выглянуть наружу. Бедный мальчик, вздыхает кухарка, оглядываясь по сторонам. Если мадам увидит, что та подкармливает меня чем-то кроме безвкусных остатков еды со стола прислуги, кухарка останется без работы. Она тоже жалеет меня, иногда крестит — как те люди в церкви, праведные слуги Божьи. Я ненавижу эту жалость. Ненавижу крестное знамение. Я ненавижу зеркала. *** Надень это, говорит мать, скривившись от отвращения. Надень, чтобы мне не приходилось смотреть на твое уродство. Она протягивает мне глухую маску, полностью скрывающую лицо. Прорези для глаз слишком узкие, и теперь мой мир становится ещё темнее. Хочется света, солнца и вкусной еды. Однажды кто-то из слуг угостил меня остатками яблочного пирога. Это был идеальный, безупречный яблочный пирог. Первый и, возможно, последний в моей жизни. *** В парадной стоит старинный рояль с фигурными ножками. Он безупречен — как тот яблочный пирог. Первый и единственный рояль в моей жизни. Я впервые касаюсь клавиш, и он отвечает мелодичным глубоким волшебством. Кажется, это называется музыкой. Мать избивает меня, когда застаёт за роялем. «Не смей трогать прекрасный инструмент своими ущербными руками». Хорошо, мама. Твое отвращение разливается волнами, отравляя воздух. *** Воскресенье. Мы идём в церковь. Не смей отворачиваться от алтаря, говорит мать злым шепотом. Смотри на Господа своего. Молись. Молись. *** В город приезжает бродячий цирк. Мы идём из церкви мимо шума, музыки и праздничных огней. Узнайте свою судьбу, вкрадчиво шепчут цыганки в сверкающих бусах. Я уже знаю свою, нет нужды гадать. Мне хочется взглянуть на представление, но это невозможно. «Мадам, продайте нам его!» Какие-то люди преграждают нам путь, с любопытством разглядывают меня, восторгаются. Впервые вижу, чтобы кто-то мной восторгался. Это же настоящее дитя дьявола, восклицают они. Каждый захочет увидеть такое незабываемое представление, у нас не будет отбоя от зрителей. Соглашайтесь, мадам, на что вам эта обуза? Мать расцветает, светится от облегчения. Кажется, впервые в жизни я принес ей радость. Господь милостив — он услышал ее молитвы и наконец избавляет от отвратительного груза. Его имя — Эрик, говорит мать. Забирайте. Сколько? *** Палка распорядителя часто ломается — он старателен, работает на совесть. Я знаю, что каждый раз будет новая и не надеюсь, что та была последней. Удар за ударом выбивает из меня остатки любой веры. Смотрите, смотрите, раздается шелестящий шепот вокруг клетки. Как отвратительно, как земля носит это дьявольское отродье, кричат они и бросают в клетку камни. Тетушка в чепце жалостливо вздыхает — может быть, Господь будет милостив к нему и избавит от мучений. Не кормить, громогласно кричит распорядитель, занося над моей головой новую палку. Отродье. Однажды я сомкну руки на его горле. Если Бог милостив.