I
"And remember to bear patiently the pain you will suffer because of me, before I give you my verdict." Dante: Fiore IV, 9-11. И помни, что ты должен смиренно Вытерпеть боль, что испытаешь из-за меня, Прежде чем я вынесу тебе приговор. Данте, «Цветок»
Фаэнца все еще взбудоражена. Ничего удивительного, думает Асторре, семь часов артиллерийского огня, кипящая смола и огромная пробоина в крепостной стене взбудоражат всякого. Тот красильщик, что сбежал из-под осады, чтобы сообщить Чезаре, насколько голод и отчаяние ослабили город, до сих пор болтается над главными воротами. Небогатая награда, пусть и незамедлительно выплаченная, однако Асторре не может не восхищаться представлениями Чезаре о верности, если герцог наказывает даже тех, кто предает его врагов. Асторре скользит взглядом по гобеленам и ширмам в коридоре собственного палаццо. Он силится услышать, о чем вполголоса переговариваются стражники, но не может разобрать их наречия. Различимо только их напряжение: Чезаре запретил своим отрядам грабить город, и наемники, оставшись без добычи, зароптали. Этот человек всегда казался загадкой. Проходя через Фаэнцу в начале лета господня тысяча пятисотого, он остался доволен гостеприимством и подарками Асторре и не тронул город. Они лишь обменялись любезностями и изъявлениями добрых намерений. После этой встречи Чезаре неделями не покидал мыслей Асторре. Прошло пятнадцать месяцев, и вот Асторре под домашним арестом, его город захвачен, а будущее туманно. Он изучает узоры на персидском ковре у себя под ногами и, погрузившись в раздумья, не слышит лязга взятого на караул оружия. — Вы отобедаете со мной? Несмотря на легкий подъем тона, это не вопрос, а утверждение. Асторре удивленно поднимает глаза и вновь видит перед собой эту проклятую, полную радушия улыбку. — Разумеется. Честь для меня, - отвечает он с поклоном, стараясь не думать о том, что обедать они будут за его столом, с его серебра, а пить – вино из его собственных погребов. Впрочем, обо всем этом несложно забыть, когда Чезаре ведет в обеденный зал. Для них приготовлен пир, достойный Борджиа. Стол ломится под тяжестью блюд: дичь в маринаде, украшенная веточками тимьяна, мясо в собственном соку, марципаны, пряные рагу, нежнейший поросенок в глазури с фруктами и вазы со сладостями. Чезаре чуть косится на Асторре и на секунду в его взгляде мелькает робость. — Я не знал, чем смогу вам угодить, и попросил помощи у мессира да Винчи. Хотелось выбрать что-нибудь изысканное и полезное, чтобы возместить перенесенные вами недавно тяготы. Он жестом предлагает Асторре сесть и протягивает кубок вина, затем садится сам, соединяя кончики пальцев перед собой. — Я рад, Асторре, искренне рад, что наши глупые разногласия остались в прошлом, — Чезаре с облегчением вздыхает. — Сколько месяцев вам удалось продержаться? Пять? Или все-таки шесть? Бессмысленный вопрос, потому что Чезаре чертовски хорошо знает, когда именно он развернул военные действия, но Асторре все равно заливается краской. — Нынче конец апреля, так что, я бы сказал, шесть. Он осторожно принимается за птичью грудку, которую Чезаре успел положить на тарелку. — Похвально для правителя ваших лет, неопытного в военном деле. Суровая зима, несомненно, была на вашей стороне, мои люди мерзли в местных болотах. Но не позволим этому встать между нами. Знаете, о вас говорят, что вы мудры не по годам, - глаза Чезаре загораются, будто комплимент предназначался ему самому. — Народ вас любит. Они говорят, что вы справедливы и рассудительны, обладаете философским складом ума и… — Чезаре протягивает к Асторре руку и накручивает на палец прядь его волос, — …красотой. Он медленно отпускает локон. — Воистину это так. Вы выросли в настоящего Адониса. Мессир да Винчи мне бы позавидовал, — Чезаре смеется, мягко и тепло. Он выглядит моложе двадцати пяти. Италия трепещет перед ним, и хоть прочие романьольские бароны проклинают его, называя марраном, испанским выродком, сифилитиком, сыном кардинальской шлюхи, именно из-за него они сейчас так отчаянно дерутся за жизнь. — Вы весьма уверены в себе, ваша светлость, — пробует Асторре. Чезаре усмехается, глядя в свой кубок, и вытягивает ноги. — Но я не слишком уверен в вас. — Отчего же? — Синьория Фаэнцы уже признала свою капитуляцию, но… — Чезаре лениво проводит рукой, — единственная капитуляция, заслуживающая моего внимания, — это ваша. Я хочу, чтобы вы были на моей стороне, Асторре. Чезаре замирает, прежде чем поднять голову, его губы сжаты, а пауза тщательно выверена, и это только подстегивает в Асторре упрямство и мелочное стремление сопротивляться. Поэтому он не отвечает, не отвлекаясь от кусочков дичи и беспечно потягивая вино .* * *
Позже, когда свет в зале приглушен, а слуги уже закончили убирать со стола, Асторре бросают лицом в турецкий ковер. Узелки плетения жгут щеку, и это больно, но взвизгивает Асторре не от боли. На самом деле он смеется. И хотя Чезаре прижимает его к полу, выгибается Асторре не от шлепков по голой заднице, а от щекотки. Чезаре знает, как заставить его забыться. Асторре закрывает глаза и забывает. Забывает о своих обязанностях перед Фаэнцой и ее жителями. О том, что он благовоспитанный принц, а не щенок, падающий на спину, чтобы ему почесали брюхо. О том, что нельзя наслаждаться близостью этого человека, прикосновением его рук к бокам, бедрам, заднице. Чезаре знает, как заставить его вспомнить. Асторре открывает глаза и вспоминает. Вспоминает, как трогал себя неделю за неделей после первой встречи с Чезаре. Как жадно ждал новостей из Рима и Болоньи, из Имолы и Форли. Как аплодировал его дерзости. Как же Асторре смеялся, когда ему рассказали о низвержении Катерины Сфорца! И зря, она же была его соседкой. Львица, которую протащили через римскую грязь, чтобы принудить целовать яйца быку Борджиа. Чезаре снова его щекочет, и впервые за много месяцев Асторре ведет себя, как и положено шестнадцатилетнему мальчишке, вскрикивая от внезапной волны удовольствия в паху. — Так ты любитель покричать, — смеется Чезаре, и его дыхание мягко касается уха Асторре, — кто бы мог подумать. Асторре затылком чувствует улыбку Чезаре, когда тот поднимает его на колени и прижимает спиной к своей груди. Он смотрит вниз и видит, что одежда в совершеннейшем беспорядке: камзол и нижняя рубашка задрались, обнажая живот. На молочную кожу ложится затянутая в черный бархат рука Чезаре, крепко удерживая Асторре на месте и чуть касаясь его возбужденного члена. Он ведь об этом мечтал? Нет, не совсем. Он не ожидал, что Чезаре так резко выкрутит ему руку за спину. Или что встанет коленями ему на ноги, чтобы не позволить шевельнуться. Чезаре шикает успокаивающе, будто на кобылицу, а потом кусает в плечо. — Нет, мальчик, так нельзя, — шепчет он. — Не играй со мной. Я ведь объяснил тебе, в чем тут дело. Он проводит пальцами по члену Асторре, собирая выступившие на головке капли, и мажет ими, будто драгоценным бальзамом, его губы. — Мы может приказать, чтобы нам принесли из крепости некоторые предметы на случай, если ты сочтешь нынешнее свое положение… несообразным, — Чезаре почти урчит, — но я бы предпочел твое подлинное согласие. Хватит с меня детского хихиканья, Асторре. Чезаре через голову стягивает с него камзол и рубашку, скручивая их, чтобы связать руки Асторре за спиной, и тот задерживает дыхание, а потом откидывает голову назад, на плечо Чезаре. — Имеет ли значение, как именно вы мной овладеете, и то, что я могу по этому поводу сказать? — выдыхает Асторре, пытаясь уткнуться лицом Чезаре в шею, и чуть не давится, когда язык Чезаре змеей врывается в рот. Чезаре целуется жестко и требовательно, и под конец до крови прокусывает ему губу. — Имеет, сладость моя, еще какое. Ты не поверишь, — Чезаре слизывает кровь и будто тисками сжимает член Асторре. — Возможно, ты бы мне нравился больше всего, если бы сказал да, имея в виду нет. Или если бы ты вообще оказался не в силах что-то сказать. После второго поцелуя Асторре жадно глотает ртом воздух, а вся его кровь устремилась к основанию позвоночника, а оттуда к члену, который Чезаре внезапно отпустил. — Так что же ты скажешь, юный принц? — Ваш, — всхлипывает Асторре, когда его члена касается холодный воздух. — Мой? Каким же образом? — Каким пожелаете. Не успел он это произнести, как его сбросили с колен на ковер. Шерсть приглушает вскрик, а возможность о нее потереться слегка облегчает болезненное возбуждение, прежде чем его ребер касается сапог. — Ш-ш, поросеночек, не двигайся. Боюсь, юноша, вы не проявляете достаточной твердости духа. Обиженный, Асторре смотрит на Чезаре: тот потягивается, наливает себе вина и одной рукой придвигает к камину тяжелое резное кресло. — Фаэнца — богатый город, — начинает Чезаре, рассматривая игру света в кубке с вином и будто забыв, что Асторре так и остался на ковре. — Расположена в самом центре, на равном расстоянии от Имолы и Форли. Десять миль, если я не ошибаюсь? Ключевая в Романье позиция. Знаешь, ты мог бы удерживать ее для меня. Но как же мне с тобой поступить, если ты и самого себя не можешь сдержать? Асторре краснеет и садится на пятки. Его камзол и рубашка скручивают руки, штаны спущены до колен, и он старается не смотреть ни на Чезаре, ни на свой нелепо подрагивающий член. Чезаре наблюдает за ним. Оценивает. И спустя вечность этого унижения шепчет: — Ты прекрасен. Иди ко мне.* * *
В честь своего правителя Фаэнца украшена праздничными знаменами, пусть даже ее жители до сих пор не уверены, кто ими нынче правит. Сначала на площади приветствуют Чезаре, и крики «Борджиа!» звучат могущественным заклинанием. Неудивительно, Чезаре производит сильное впечатление. Высокий, весь в черном, несмотря на палящее солнце, с улыбкой победителя на лице, он выходит на балкон Синьории и отступает, пропуская Асторре. И в этот раз толпа ликует куда сильнее. В крике «Манфреди!» слышны облегчение и гордость, и хоть Асторре и старается казаться меньше рядом с Чезаре, никто не обращает внимания. Более того, громкость приветствий и ликования за Асторре, его кузенов и весь клан Манфреди нарастает с каждой секундой. Нужно стоять очень близко, чтобы заметить, как Асторре, не переставая улыбаться и махать рукой толпе, взволнованно глянул на Чезаре в поисках одобрения. Или как на лицо Чезаре легла тень. Но, может, это ничего и не значит. Позже, когда они выезжают из города, Чезаре подводит своего скакуна ближе к Асторре и, похлопав того по бедру, предлагает остановиться и обернуться на Фаэнцу, пока она еще не скрылась за горизонтом. Жмурясь и прикрывая глаза от солнца, Асторре смотрит на знамена, развевающиеся на крепостных стенах, затем, сморгнув слезы, отворачивается. — Мужайтесь, сеньор, — Чезаре игриво касается его спины хлыстом, — это всего лишь «до встречи», а не прощание навсегда, не так ли? А кроме того, вам понравится в Риме. Асторре, кивнув, выпрямляется в седле. Некоторое время они едут в молчании, пока, наконец, Асторре не перестает кусать губы и не поднимает глаза, окидывая взглядом пейзаж вокруг. Потом он вдруг поворачивается к Чезаре и с мечтательным, детским восторгом спрашивает: — А в Риме будут бои быков? Мой брат Оттавиано… — он показывает на молодого человека, скачущего неподалеку, — Оттавиано говорит, вы проводили бои быков перед собором Святого Петра и Сант-Анджело! Чезаре смеется, запрокидывая голову. — Ты хотел бы увидеть корриду? Уверен, это можно устроить, - и прежде чем отвернуться, он одаривает Асторре неожиданно теплой усмешкой.II
От лета до лета</center> <center>Лето
Воистину у мальчика хорошие манеры и доброе сердце, в этом ему не откажешь, думает Микелетто. Целую неделю Папа устраивает пир за пиром в честь возвращения Чезаре, и Асторре с радостью увязывается следом, словно щенок. Он настолько же любезен к старым слюнявым кардиналам и щебечущим девицам, насколько язвителен, когда Колонна или Савелли исподтишка злословят о хозяевах дома. Ему удается расположить к себе даже Лукрецию, которая умеет быть высокомерной и заносчивой, но жаждет он только внимания Чезаре и его взгляд на себе стремится поймать. Ничего удивительного, что приглашение Чезаре в замок Сант-Анджело спустя десять дней после прибытия в Рим, Асторре принимает с восторгом. Ведь он столько читал о замке, в священных стенах которого девятьсот лет назад архангел явился папе Григорию и вложил меч в ножны в знак избавления от чумы. Вся крепость излучает дух античности, а Чезаре не скупится на легенды, когда он ведет Асторре вниз к гробнице Адриана, а затем наверх в папские апартаменты, где на фресках светятся мифические звери. Показав Асторре статую Ангела и могучие пушки на бастионе, Чезаре сплетает пальцы с его. — Давай найдем комнату, — шепчет он почти в губы, — где мы можем поговорить наедине. Микелетто бесшумно следует за ними. Они втискиваются в комнатушку на четвертом этаже над Кортиль-дель-Театро, в которой из мебели есть только кровать, стол и стул. Обстановка, кажется, смущает Асторре, как и присутствие Микелетто. — Не хочу вас обидеть, мессир да Корелла, но не могли бы вы…? Черт возьми, до чего же мило мальчик краснеет. Микелетто склоняет голову набок и опирается на дверь, спокойно поигрывая клинком. — Он всюду следует за мной, — Чезаре резко поднимает взгляд. — Если я не прикажу иначе. Мне жаль, Асторре, но нам придется оставить тебя под охраной в замке. Взгляд Асторре гаснет. Радостное ожидание на его лице сменяется болью от предательства, на это почти мучительно смотреть. И Чезаре пытается утешить его неясной улыбкой. — Не стоит беспокоиться, никто не причинит тебе вреда. Твой переезд сюда — лишь временная мера. — Но, но… - мальчик запинается, — за что? Разве я дал вам повод усомниться во мне? Почему я не могу остаться в вашем палаццо? — Считай, что это ради твоего же спокойствия, — Чезаре разводит руками. — Рим опасен, Асторре. Местные бароны по-прежнему полагают, что могут править своими кварталами, как им вздумается. И они жаждут крови, особенно крови Борджиа. Тебе известно, что они убили моего брата Хуана. Они с радостью убили бы и тебя, просто в силу связи со мной. Разве я неправ, Микелетто? Микелетто кивает. Лучшая ложь — та, в которой есть крупица правды, ведь Орсини и Колонна при первом же шансе с радостью перевешали бы Борджиа, всех до единого, на самых высоких башнях города. Но не одного из Манфреди, не Асторре — такого же, как они, потомка старинных свирепых кланов. Чезаре вдруг устало трет лицо. — Асторре, мне тяжело об этом говорить, однако мы вынуждены будем отложить разговор до моего возвращения из Неаполя. Просто пока оставайся здесь. Поверь, я не хочу оставлять тебя здесь. Я вообще не хочу оставлять Рим. Снова правда. Что поделать, если французам вздумалось запланировать вторжение в Неаполь именно на июль и август, когда жара стоит такая, что на доспехах можно жарить яичницу. Хочет он этого или нет, Чезаре придется созвать тысячи четыре пехотинцев и несколько сот всадников, чтобы сохранить милость Людовика — в конце концов, такова цена за Романью. — Тогда позвольте мне поехать с вами, — умоляет Асторре, но Чезаре лишь отмахивается. Не желая быть свидетелем поцелуев, за которыми неизбежно следуют синяки, Микелетто подходит к окну. За окном во дворе на домочадцев Асторре направлены мечи. Мимо них сильно постаревшая Катерина Сфорца, прихрамывая, идет к воротам Сант-Анджело.Осень
— Это возмутительно! Ты не можешь и дальше держать меня под стражей! Чезаре не без удовольствия следит за тем, как Асторре мечется по камере. — И почему же нет, позволь спросить? — Потому что я повелитель Фаэнцы! — кричит Асторре во все горло и сжимает кулаки. Чезаре, который сегодня пришел один, пожимает плечами, будто сомневаясь в услышанном. — Неужели? Последний раз, когда я об этом справлялся, им был Джованни Вера. Или он был вице-губернатором… что-то вроде того. Асторре трудно дышать. Покачнувшись, он падает на расшатанный стул. — Джованни Вера. И кто же это? — Ученейший человек. Архиепископ Салерно, — услужливо подсказывает Чезаре, — уроженец Севера, если не ошибаюсь. Преподавал в Перудже и Пизе. Я у него, кстати, учился. — Вот как. Мальчик пытается это осознать. Затем он бросается на Чезаре, но тот отшвыривает его, как щенка, а потом бьет головой об тяжелую дверь, и на засовах остаются следы крови. — Поднимайся! Поднимайся, я сказал! — рычит Чезаре снова, когда бесчувственное тело отказывается немедленно повиноваться. Он тащит Асторре в коридор и швыряет вниз на два лестничных пролета. Что странно, Чезаре даже не слишком уж и взбешен. Не поведись мальчишка, Чезаре был бы даже разочарован. Он заталкивает Асторре в одну из нижних скудно освещенных камер. Такие помещения обычно не показывают гостям, однако все знают, какие ужасы в них подчас творятся. Асторре лежит, растянувшись, на сырых плитах пола, и из прокушенной губы течет кровь. — Этого ли ты хочешь? — выплевывает Чезаре. — Стоит ли твой городишко криков боли и сломанных костей? Глупое дитя. Чезаре почти смеется и поднимает его на ноги — Оглянись вокруг. Иди. Прикоснись, почувствуй. И ответь, что ты предпочтешь: испытать всю эту боль или же отказаться от притязаний на город, который успел уже тебя забыть? — Меня не забыли! — резко развернувшись, воет Асторре, — и тебе об этом известно! Это единственное, что мешает твоей романьольской авантюрке! Это и то, что Венеция поддерживает мои притязания, а не твои! Подавив рык, Чезаре набрасывается на Асторре. Он избил бы мальчишку до потери чувств, но не хочет, чтобы тот легко отделался. Поэтому он разворачивает его и вталкивает вглубь комнаты. — Ты выберешь один предмет, — звучит холодный приказ. — Один единственный предмет, который послужит доказательством моей правоты и поможет преподать тебе урок. Не стоит пытаться найти нечто безобидное. Поверь, что бы ты ни выбрал, облегчить собственную участь тебе не удастся. На лавку игрушек это мало похоже. Тут нет ни деревянных Пульчинелл, ни волчков, или миниатюрных бронзовых пушек, но Асторре неторопливо хромает по комнате с любопытством на лице. Затаив дыхание, Чезаре следит, как тот дотрагивается до железного крюка или взвешивает в ладонях узелковый кнут. — Это, — наконец произносит Асторре. Он мог бы выбрать кандалы. Или же хлыст, или трость. И тогда дело обошлось бы простой поркой. Но мальчик протягивает Чезаре ошейник с двойным рядом шипов на внутренней стороне. Обратно они идут почти спокойно. Мальчик опустил голову, и Чезаре поглядывает на его гладкий белый загривок. Когда Асторре обнажается, Чезаре ставит его на колени, чтобы надеть ошейник. Он затягивает ремешок так туго, что выступает кровь, и каждый поворот головы оборачивается для Асторре ослепляющей болью. Чезаре в два оборота накручивает цепь на руку и тянет задыхающегося Асторре вперед. — Признаться, я тобой даже чуточку горд, — произносит он, возясь с собственной одеждой. — Хороший выбор. Будь так любезен, открой рот. С этими словами он притягивает мальчика ближе. Позже, когда Асторре лежит, свернувшись калачиком у ножек кресла, Чезаре на одну петельку ослабляет ошейник. — Итак, давай попробуем еще раз. Кому же принадлежит Фаэнца? Асторре не поднимает взгляда. — Тебе, — хрипит он, а потом отворачивается и бормочет в сгиб локтя: — Мне. Мне. Мне. Благодушно улыбаясь, Чезаре похлопывает его по дрожащей спине.Зима
— Просвети, дружище, а почему он захотел бы прийти? Микелетто держит факел высоко над их головами, освещая тусклый коридор и пар от дыхания. Такое чувство, что пассато длиннее, чем обычно — несколько сот метров между Ватиканом и Сант-Анджело тянутся бесконечно. Чезаре разворачивается на каблуках и пьяно машет рукой. — Потому что это славный день с торжественной пирушкой, о котором люди будут долго вспоминать, и потому что он милый мальчик. Он пил, пил и пил с полудня, а по собственному опыту Микелетто знал, что за Чезаре нужно присматривать, когда он такой. — Осторожнее, споткнешься. Он подталкивает Чезаре вперед, не забывая поглядывать на неровные ступеньки между дозорными башнями. Дважды за сегодняшний вечер он оттаскивал Чезаре от Лукреции: в первый раз после их совместного танца, второй — в вестибюле Камера-дель-Папагалло. — Она прекрасна, моя сестрица, не правда ли, — доверительно сообщает Чезаре. — Однако отвратительный вкус на мужей. Все они хрупкие, бестолковые, с худыми запястьями… — голос Чезаре с отвращением затихает. Она красива — Лукреция — особенно, когда никто не видит. Когда ей не приходится служить украшенным драгоценностями кинжалом в руках своей семьи. Микелетто вздыхает. Рука устала от факела. И хорошо, что до бастиона Сан-Марко осталось всего несколько шагов. — Не думаю, что это хорошая мысль — вывести его сегодня ночью, тем более в эту компанию, — тихо говорит Микелетто. — Не боишься проблем с представителями посольств? На самом деле Микелетто думает иначе. Нет таких проблем, которые нельзя решить мечом. Но ему кажется, что довольно жестоко вытаскивать мальчика на люди. — Чепуха, — Чезаре взмахивает рукой. — Моя сестра выходит замуж. Он, черт возьми, вполне мог бы засвидетельствовать свое почтение. Празднует даже гарнизон Сант-Анджело. В канун Нового года отряды распущены, и со двора доносятся звуки кутежа. Микелетто награждает командира, который впустил их, хмурым взглядом. Но Чезаре настроен спустить с рук любые нарушения дисциплины. Он прямо таки излучает благодушие, когда висит на плече Микелетто. — Быстрее, мой воин, приведи нам юного Асторре, будь так любезен. Мы желаем, чтобы никто не остался в стороне при праздновании счастья монны Лукреции, — приказывает он высокопарно. — Очень великодушно со стороны вашего сиятельства, но, боюсь, это невозможно, — солдат мельком оглядывается на коридор. — Если только вы не принесли носилки. Юный господин серьезно болен. — Почему мне не сообщили? — мягко спрашивает Чезаре, склоняясь к его небритому неуверенному лицу. Он не утруждает себя тем, чтобы выслушать объяснения, но что-то подсказывает Микелетто: Чезаре мгновенно протрезвел. Что касается тюрьмы, камеры на верхних уровнях — самые лучшие. Летом в них солнечно и свежо, что делает их просто ужасными зимой. Кто бы ни отвечал за комнату Асторре, этот человек явно его пожалел. Потому что рядом с кроватью поставлен кованый ящичек с горящим углем, но он слишком мал, чтобы разогнать холод. Микелетто ставит факел в кольцо и смотрит, как Чезаре подтягивает к себе скамеечку для ног. Внезапно кажется, будто Чезаре не может подобрать слов. — Асторре, — шепчет он после молчания, — братишка, ты не спишь? Лицо Асторре покрывает восковой глянец пота. Слышен влажный хрип вместо дыхания — отрывистый и неровный. Чезаре ощупывает горячий липкий лоб, потом бросает на Микелетто неверящий взгляд. Веки Асторе плотно сомкнуты. Они фиолетового оттенка, и это не игра света. — Пошлите за магистром Тореллой, — говорит Чезаре в никуда. Он находит в простынях ладонь Асторре и неподвижно сидит, поглаживая его пальцы своим большим, украшенным массивным перстнем. Только когда появляется врач, настроение Чезаре меняется. Всем своим видом он демонстрирует желание продолжить празднование свадьбы. Следует приказ седлать двух лошадей, но прежде, чем уйти, он отводит солдата в сторону и спрашивает: — Где Оттавиано? — Его брат, милорд? Двумя камерами дальше по коридору. — Он должен быть сейчас вместе с Асторре, — ворчит Чезаре. — Проследите за этим.Весна
В воздухе пахнет весной, но от Асторре воняет так, будто он не мылся несколько недель. — Ты себя запускаешь, — буднично замечает Чезаре. — Это недостойно. Он сидит под окном, чтобы не чувствовать запаха пота и немытого тела, и лениво похлопывает себя рапирой по лодыжке. — Ну почему же, если это держит тебя на расстоянии, то я своего добился, — закинув руки за голову, мальчик смотрит в потолок, словно нашел там что-то интересное. Он небрежно почесывается, как Чезаре подозревает, из-за вшей. — Асторре, мальчик мой, ты забываешься. Ты не больше, чем кусок мяса, гниющий под солнцем. Хотя, если так подумать, то ты ничуть не хуже, чем французские господа, которые строят свои замки, забывая о сортирах. Я даже предпочитаю твою вонь их духам, — Чезаре ухмыляется. — Твой запах, по крайней мере, настоящий. Выделения плоти — это хорошее напоминание о смерти. Разговоры о тлении в то время, как птицы приветствуют возвращение богини Флоры, создают любопытный контраст. Чезаре опирается спиной о подоконник, чтобы поймать солнце, и зевает. Мальчик сейчас не смог бы позировать для «Весны» Боттичелли, с этим не поспоришь, но в скверне Асторре есть нечто абсолютно завораживающее. Это не томный Зефир и не то, что Плиний называл genitalis spiritus mundi, — Асторре пахнет нечистотами, соломой и дерьмом, а еще спермой, излитой, должно быть, от скуки. — Я смутно припоминаю, что прошлой зимой ты чуть не помер от простуды, — улыбается Чезаре, стряхивая с рукава кусочек штукатурки. — Разве приход весны не приносит тебе радость? Мальчик отворачивается лицом к стене. — Мне плевать. Я должен был умереть. Я этого хотел. И если ты пришел сюда зачем-то еще, кроме как насмехаться надо мной, — удрученно говорит он охрипшим еще с прошлого декабря голосом, — не стесняйся. Очередной кусок мяса в твоем распоряжении. — Ну что ж, раз уж ты предлагаешь, — Чезаре хлопает себя по бедру, словно Асторре только что подал отличную идею. Прильнув лицом к оконным решеткам, он делает сигнал Микелетто, чтобы тот поймал рапиру и кинжал, завернутые в дублет, а потом залезает на свернувшегося калачиком Асторре. Он быстро справляется со шнурками на своих штанах, а Асторре — что было очень удобно — так и не оделся, оставаясь под одеялом только в сорочке. Он немного чумазее и худее, чем думал Чезаре. Синие прожилки просвечивают сквозь грязные разводы на коже, а отметины на бедрах и ребрах говорят о том, что мальчик бросался на стены. — Не надо так мучить себя, — бормочет Чезаре, удерживая запястье Асторре одной рукой. — Да, с этим отлично справляешься ты, — Асторре, наверное, хотел бы быть язвительным, но слова звучат жалко и задушено. Напевая под нос, Чезаре ласкает его бедра, не обращая внимания на грязь. И зловоние изо рта мальчика не мешает Чезаре его целовать — нежно и соблазнительно, как будто Асторре — стыдливая девственница, а не свинья в хлеве. Чезаре повторяет: «Не надо себя мучить», а затем вылизывает дорожку вниз к пупку мальчика. Возбужденный член - липкий и воняет как зассанные римские окраины, но Чезаре прихватывает его и лижет, пока не доводит Асторре до грани. В семнадцать лет много не нужно, и подбадриваемый парой хлопков Асторре оказывается на четвереньках, сначала брыкаясь, но потом вжимаясь в тело Чезаре. Тяжело дыша в покрытое корочкой грязи ухо, Чезаре кончает первым, а мгновением спустя Асторре забрызгивает свою замызганную кровать. — Мой печальный благоухающий купидон, — выдыхает Чезаре. Выпростав член, он притягивает выдохшегося Асторре к груди, оглаживая его как лошадь. Темная голова склоняется, плечи дергаются, и вскоре Асторре, слабо цепляясь за него, всхлипывает. — Шшш, послушай, малыш, — просит Чезаре, — не трать свою весну понапрасну, прошу. Он повторяет это снова и снова, пока Асторре, закусив губу, не соглашается одним кивком. Позже, снова во дворе, Микелетто, бросая Чезаре его оружие и дублет, морщит нос: — Господи боже, я думал, ты был в башне. Что ты делал на конюшнях? — Ничего, — Чезаре подходит к ближайшему колодцу, поднимает ведро и опускает лицо в холодную чистую воду. — Скажи мне, почему юность столь глуха к голосу разума? — фыркает он в воде. — Мне даже не удалось рассказать ему о том, как Рамиро наломал дров в Фаэнце. — А ты пытался? — Нет. Зачем?Лето
— Мессир Джустиниан, рад вас видеть. Вы меня простите, если мы не будем затягивать встречу? Я уверен, мы сможем поговорить дольше, как только я разберусь с мятежниками в Камерино. — Разумеется, ваша светлость, — посол отвечает на небрежный кивок низким поклоном и теребит в руках запечатанный свиток пергамента. — Боже упаси меня от попыток покуситься на ваше драгоценное время, однако же я не могу вернуться к дожу, не заверив вас в его бесконечно добрых намерениях. С выстраданным вздохом Чезаре падает в кресло. — Бесконечно добрых? Занятные новости. Разве сиятельнейшая Венеция до сих пор не противостояла каждому моему шагу? — Республика Сан-Марко способна прислушаться к голосу разума, ваша светлость. В Джустиниане есть нечто скользкое, а то, как он ползет по римским приемным, напоминает Чезаре ужа - ужа с острыми зубами, который сейчас тянется через стол, чтобы передать письмо дожа. Чезаре берет послание, не отрывая от гонца взгляд. Печать не сломана, подпись настоящая: Венеция вынесла приговор Асторре. — Интересно, — спокойно бормочет Чезаре, — неужели вы в самом деле думаете, — он обмахивается пергаментом, как веером, из-за ранней летней жары, — что эти слова стоят бумаги, на которой написаны? Джустиниан складывает обе ладони на колене и говорит: — Ваша светлость всегда может испытать дожа. — Воистину, — пару секунд Чезаре, кажется, размышляет, потом делает жест секретарю. — Агапито, будь любезен, проводи мессира Джустиниана. Прошу прощения мой друг, в другой раз, не против? На следующий день не по сезону душно — июнь притворяется августом. Чезаре редко встает раньше часа или двух пополудни, и когда он выходит из своего палаццо в Борго, в лицо бьет теплый пыльный ветер, от которого сразу бросает в жар. Чезаре думает об Асторре, о том, как он вытянулся, а волосы отросли на четыре пальца после того, как их пришлось остричь, чтобы избавиться от вшей. Если по ногам Асторре и стекает пот, то не оставляя грязных дорожек. А если Асторре перепачкан, то только потому, что так хочет Чезаре. Больше он ни о чем не способен думать, пока вместе с Микелетто едет по виа Алессандрина. Когда его друг пытается заговорить, Чезаре хмуро пожимает плечами и огрызается. — Так, значит, ты серьезно? — спрашивает Микелетто, когда они слезают с коней в Сант-Анджело. — Без сомнения, — отвечает Чезаре, хоть и не слишком уверено. — Подожди за дверью, ладно? Сказать, что глаза Асторре радостно засияли, значило бы солгать. Но мальчик и не отводит смущенно взгляд. С прошлого июня он сильно изменился. Его поведение отличается приятной застенчивостью, и Чезаре с удовлетворением видит, что он снова за собой следит. Одежда без изысков, но чистая. И когда Чезаре касается его щеки, то чувствует гладкость кожи. Вместо приветствия Чезаре почти неслышно говорит: «Раздевайся», и Асторре подчиняется — медленно, покорно, растягивая процесс к удовольствию хозяина. Одно только это подстегивает желание Чезаре быть сегодня нежным, заставить отзывчивого юношу стонать от блаженства. Позже, когда они оба вымотались, Асторре кладет взъерошенную, тяжелую от дремы голову на грудь Чезаре. — Я слышу твое сердце, — бормочет Асторре, сонный от полуденной жары. Он словно мурлычет, и Чезаре, преисполнившись нежности, поглаживает его, а потом, наконец, отталкивает. — Какое-то время я не смогу тебя навещать, — произносит он, стоя на пороге, а потом запускает пальцы в волосы Асторре. — Есть ли что-нибудь, чего ты хочешь — то, чего тебе не хватает? Моей свободы, должно быть, думает Асторре — эти слова должны вертеться у него на языке. Но он задумчиво отводит взгляд и говорит: — Я хотел бы гулять по саду между бастионами, если можно? Я вижу его сквозь ротонду, когда меня выпускают во двор. Чезаре сжимает пальцы Асторре и улыбается. — Разумеется. Микелетто тебя отведет. — Сейчас? — мальчик сияет. — Можно Оттавиано со мной? — Думаю, да, — Чезаре мягко смотрит на него и убирает с глаз непослушную прядку. Затем разворачивается, и Асторре с Микелетто слышат его удаляющиеся шаги. — Подождите немного, мессир да Корелла, — благодарно произносит Асторре. — Я захвачу куртку. Микелетто спокойно встречает его взгляд. — Сомневаюсь, что она вам пригодится, сеньор.