Каждый твой шанс

К вечеру ремни нещадно натирают, и Куними в который раз вздыхает и лезет под подушку за баночкой с мазью. Он пользуется ею экономно, но она все равно заканчивается с пугающей скоростью. Мази в баночке всего ничего — хочется верить, что этого хватит. Новую порцию он сможет получить только завтра — сейчас уже слишком поздно, но за ночь щедро намазанные натёртости успели бы подзажить, чтобы утром не было так больно. Куними вздыхает и идёт искать Киндаичи — вот уж кого эта проблема перестала волновать ещё в первых рядах: хорошая регенерация и нечувствительная кожа сыграли не последнюю роль. Куними не хочется думать о том, что он делает что-то неправильно, но он единственный — до сих пор! — страдает от того, что ремни натирают кожу до кровавых следов. Скрывать — не лучшее решение, но и чувствовать себя слабаком не очень хочется, когда даже у девушек уже всё нормально. Куними находит Киндаичи на улице: тот полулежит у конюшен и смотрит в небо. Такого — спокойного и умиротворённого — Киндаичи не хочется отвлекать, но он сам оборачивается на звук шагов — хотя Куними ходит тихо — и приглашающе хлопает по земле рядом с собой. В любое другое время Куними вряд ли бы отказался лениво погреться на солнце, но сейчас лишь качает головой и присаживается в шаге от Киндаичи на корточки. И старается не морщиться от неприятной боли. — У тебя слишком таинственный вид, — говорит Киндаичи, снова запрокидывая голову и глядя на Куними снизу вверх. — Нашёл новое укромное место? Тот едва слышно фыркает — если бы — и снова качает головой. — Тогда что? Почему-то просьба кажется очень глупой, но Куними знает, что Киндаичи выслушает и поможет. Он всегда ему помогает. — У тебя осталась заживляющая мазь? — Ты где-то поранился? — с Киндаичи мигом слетает спокойствие, он резко поворачивается к Куними и хватает его рукой за предплечье. — Где? — Что?.. Нет, ничего страшного, просто немного натёр ремнями. Куними знает, что Киндаичи не будет смеяться или подначивать, как другие. Шутка ли, они уже в развед-отряде — ну и пусть, что только-только, — а проблемы такие, будто до сих пор кадет. — У меня под подушкой должна лежать банка, — Киндаичи хмурит лоб, вспоминая. — Или под матрасом. Пойдём поищем, а потом я тебе помогу. Куними качает головой, отказываясь от помощи, — этого ещё не хватало. — Нет, всё в порядке. — Хорошо, — кивает Киндаичи. — Но если нужна будет помощь, скажи. — Скажу, — Куними встаёт и отряхивается, украдкой смотрит на Киндаичи, который снова запрокидывает голову, обнажая шею. Желание прикоснуться слишком велико, Куними зажмуривается и отворачивается. К казармам он идёт почти что чеканя шаг и сжимая руки в кулаки — нужно контролировать свои эмоции. Скрывать что-то от близких не кажется Куними правильным, но когда он понимает, что чувства к Киндаичи далеки от просто дружеских, он не может ничего сказать. Молчание — верное решение, чтобы не потерять то, что уже имеешь. Поначалу Куними как-то пытается оправдаться перед самим собой, но потом бросает это бессмысленное дело. Чувства — это чувства, они не обязаны иметь обоснования. Но бегать от самого себя — так просто, и никто не сможет догадаться. Но только если рядом нет никого, знающего тебя с детства. Того, кто рос рядом. И это не только Киндаичи. Сейчас Куними практически уверен в том, что Ойкава догадался. И молчит. Причин молчания он не знает, а спросить не желает, хотя и рад тому, что всё это остаётся в тайне от Киндаичи. Куними надеется, что когда-нибудь скажет ему сам. Завтра, через неделю или через год. Если выживет. Если они оба выживут — глупо прийти в разведку и надеяться на долгую счастливую жизнь. Но Куними готов отдать её за Киндаичи без раздумий — и это самая малость из того, что он может сделать. Вот только обманывать, отвечая раз за разом: «Всё в порядке, меня ничто не беспокоит», — глядя ему в глаза, Куними перестать не может. Шаги гулко отзываются в пустом коридоре — скоро отбой, и все ещё либо на улице, либо уже в комнатах, — и Куними наслаждается спокойствием. — Куними-чан. От неожиданности Куними спотыкается и чуть не падает, но в последний момент удерживается за стену. — Ойкава-сан? Вы напугали меня. — Ты и при виде титана будешь падать в обморок? А они и рядом со мной не стояли. Куними хмурится, но игнорирует его слова. Пререкаться с Ойкавой — бессмысленная трата времени, равно как и обижаться на его нелепые шуточки. Он уже собирается пойти дальше, но Ойкава преграждает дорогу, уперев руку в стену прямо перед глазами Куними. — Скажи ему. — Что? — Можно отрицать очевидное, делая вид, что не понимаешь, ведь признаваться вслух всё ещё не хочется, и Куними идёт на попятную. — Я не очень понима... — Ты должен быть честным с ним, Куними-чан, — Ойкава хмурится, словно ему неприятна эта тема. — И с собой тоже. Я не позволю, чтобы в моём отряде... Впрочем, это ваше дело, — резко меняет он направление своей мысли. — Потом жалеть будешь. Когда вернёшься из-за стены один. Куними сжимает зубы, чтобы не огрызнуться, — это точно не дело Ойкавы, но усталый взгляд и отсутствие привычного Иваизуми рядом заставляют придержать дерзкую реплику. — Хорошо, — говорит Куними — Я скажу. Ойкава кивает и убирает руку. Куними обходит его — стоило сделать так раньше — и торопится скрыться с глаз. Все эти разговоры — совсем не его. Но они с Киндаичи наконец-то поговорят: не прямо сейчас, но скоро, очень скоро. Невозможно бегать от себя всю жизнь. До спален он доходит быстро, кивает окликнувшему его Яхабе и склоняется над кроватью Киндаичи: та заправлена идеально, равно как и все остальные, и если не знать, чья именно кровать, можно никогда не догадаться. Тут всё ужасно одинаковое. Куними приподнимает подушку и давит желание прислониться к ней щекой и попытаться различить запах Киндаичи среди химического запаха моющего средства. Но такие сентиментальные глупости не стоит делать при посторонних. Куними проводит рукой под подушкой — там пусто, — и присаживается перед кроватью на корточки: баночка может быть и под матрасом. Они столько раз сидели вместе на этой кровати, столько раз Куними засыпал на плече Киндаичи — и тот перетаскивал его перед отбоем, — что и сосчитать невозможно. Но сейчас Куними в первый раз сидит на кровати один. Не то чтобы от этого что-то меняется, но Куними кажется, что он вторгается в личное пространство без спроса. Было бы гораздо проще, будь Киндаичи рядом. Куними вздыхает и приподнимает край матраса, засовывая под него руку и надеясь, что многострадальная баночка найдётся сразу же. Пальцы хватают только пустоту, а потом в указательный впивается что-то острое — заноза — и Куними инстинктивно засовывает его в рот. Кажется, словно всё и вся против того, чтобы он сегодня спал спокойно. — Покажи. На плечо опускается тяжёлая рука, и Куними вскидывает голову, встречаясь взглядом с Иваизуми. И тут же отводит глаза — покрытое гематомами лицо и сломанная рука на перевязи вызывают не самые приятные ассоциации. Иваизуми выжидающе смотрит — его взгляд чувствуется кожей. Неприятно. — Ничего страшного, — качает головой Куними, осматривая палец. — Просто укололся. Иваизуми садится на кровать и смотрит сверху вниз, но теперь уже с подозрением. Куними чувствует себя под этим взглядом неуютно и зябко поводит плечами, хотя он не делал ничего запрещённого — в конце концов, Киндаичи сам разрешил ему! — Я просто искал банку с мазью, — словно бы в оправдание говорит Куними. — Моя закончилась, а у Киндаичи ещё оставалась. «Он мне разрешил», — хочет добавить Куними, но Иваизуми прерывает его своим «Жди здесь», резко встаёт и уходит. Куними недоумённо моргает и провожает его взглядом. Не то чтобы он о чём-то просил или был немощным, но после последней вылазки за стену — на которую новый набор не успел — Куними чувствовал себя ребёнком посреди кучи нянек. Старшие слишком с ними носятся. — Вот, держи, — Иваизуми протягивает Куними знакомую банку, такую же, какая была у него самого. Такую же, какую он искал под матрасом Киндаичи. — Завалялась. — Спасибо, но... — Куними закусывает губу. — Разве вам не нужно? Иваизуми по-доброму усмехается и вкладывает банку ему в руку - и тут до Куними доходит, что Ойкава наверняка уже принёс с санчасти с десяток таких банок. И Это то же самое, что сам Куними сделал бы для Киндаичи. — Тебе явно нужнее. И в следующий раз лучше возьми с запасом. Он не предлагает помочь с нанесением, как Киндаичи, а просто желает удачи и отходит обратно к своей кровати, возобновляя прерванный ранее разговор. Куними сжимает банку в руке и снова говорит спасибо, но теперь уже в пустоту. На выходе Куними замирает, не зная, куда пойти. Он мог бы остаться, но взгляды — даже мимолётные и вроде бы привычные — чужих людей его напрягают. Сейчас нужно отыскать укромное место, чтобы никто его не потревожил. Снаружи свежо, и Куними обнимает себя руками, ежась от прохладного ветерка. Можно пойти в одно из нескольких его любимых мест, но они не слишком предназначены для самолечения. — Нашёл? — раздаётся за спиной, и Куними даже не нужно поворачиваться, чтобы догадаться, кто там. Ему даже голос не нужно слышать — он, как последняя влюблённая девчонка, узнаёт Киндаичи по звуку шагов или по запаху. — Нет, но Иваизуми-сан отдал мне свою, так что всё в порядке. — Хорошо. Киндаичи сейчас точно улыбается, думает Куними. Широко, по-доброму. Так, что от глаз отходят лучики. Не нужно поворачиваться, чтобы всё это увидеть — картинка уже впечаталась Куними в память. Почему-то кажется, что сейчас удачный момент для того, чтобы поговорить. Конечно нет, но вдруг он и в самом деле вернётся из грядущей вылазки один. — Киндаичи... — Куними замолкает, не зная, что говорить дальше. Слова не идут. Киндаичи вопросительно смотрит и тоже молчит. Совсем не помогает — Куними бы точно не отказался от пары наводящих вопросов, ведь так сложно начать первому. Не сложно. Страшно. Страшно сказать что-то не то. Страшно разрушить их дружбу. Страшно сделать то, что в результате может послужить смертью — в бою нужно думать только про бой. Иначе — смерть. Очень хочется сказать, что ближе Киндаичи у него нет никого, что, возможно, было бы неплохо стать ещё ближе, хотя, кажется, уже и некуда... — Наверное, есть куда, — говорит Киндаичи задумчиво, и Куними резко оборачивается. “Только не говори мне, что я сказал это вслух. Вот идиот”. Самое лучшее сейчас — уйти, пока Киндаичи не осознал всего того, что Куними наговорил ему. Он и сам не понимает толком, что было сказано вслух, а что осталось в голове. Куними разворачивается и тут же чувствует хватку на руке — не вырваться. — Ты куда? — спрашивает Киндаичи и смотрит серьёзно и даже немного укоризненно. Куними молчит и сжимает зубы так, что становится немного больно: он точно идиот, что настолько сглупил и не смог удержать язык за зубами. Проще уйти и дать остыть — самому себе так точно. Ему кажется, что так Киндаичи быстрее отступится — ведь после дурацкого признания Куними вряд сможет оставаться его другом и дальше — и уйдёт. На самом деле глупо на это надеяться: Киндаичи упёртый, так просто не оставит в покое. Наверное, послушать Ойкаву было глупой идеей, стоило молчать и дальше. Вообще никому не рассказывать и лучше следить за собой, своими взглядами на Киндаичи — как можно меньше себя выдавать. Как будто вообще можно спокойно реагировать, когда Киндаичи прикасается к его руке и наклоняется так близко, что дыхание ощущается кожей. Как будто можно сказать Киндаичи: «Уходи», — когда он, пытаясь заглянуть в глаза, отводит в сторону волосы, прикасаясь к коже. От этого Куними закусывает губу и утыкается лицом в плечо, уходя от мимолётной ласки. — Не смотри, — шепчет он и надеется, что Киндаичи уйдёт. Нет, останется. Останется! Куними разрывают противоречивые чувства, и он не знает, что с ними делать. — Да что с тобой? — спрашивает Киндаичи, и Куними слышит в его голосе раздражение. Не ненависть, которая рвётся наружу при упоминании титанов, не злость, которая знакома Куними по стычкам с другими отрядами. Усталое раздражение, которое он сам испытывает, когда не может понять чего-то. Когда ему не хватает информации, чтобы понять, что сделал не так. Когда чувствуешь себя виноватым, но не можешь найти причину. — Киндаичи... — Куними не знает, что хочет сказать, но и молчать тоже не может. — Киндаичи. Он поднимает голову и встречается взглядом с Киндаичи — тот замер напротив в напряжённой позе и, кажется, даже не моргает. Смотрит внимательно, словно хочет разглядеть то, что от него скрывает — просто не договаривает — Куними. Под этим взглядом хочется рассказать сразу всё, не утаивая ничего — даже самую несущественную мелочь. Куними закусывает губу и не знает, с чего начать. — Мы ведь по-прежнему друзья? — вырывается прежде, чем он успевает подумать. Хочется заткнуть себе рот, затолкать слова обратно, но это невозможно. Киндаичи удивлённо приподнимает брови, затем хмурится — от этого на переносице образуется морщинка, которую Куними хочется разгладить пальцами. На самом деле просто прикоснуться к Киндаичи — для этого всегда нужно найти причину, чтобы хоть как-то оправдаться перед собой. — Почему... — в голосе Киндаичи недоумение и — хотя, может быть, Куними это только кажется — боль. — Почему ты вообще об этом спрашиваешь? Что случилось? Куними хочется рассмеяться в голос. Наверное, только Киндаичи — или такой, как он — может не заметить признания. Наверное, так даже лучше. Проще. В конце концов, Куними признался, высказал то, что было у него на душе, теперь он честен с Киндаичи от и до. Ну а то, что признание не достигло цели... Может, оно и к лучшему. У них двоих — он точно знает — ещё достаточно времени, чтобы всё решить. — Прости, — мягко улыбается Куними. — Прости, Киндаичи. Я сам не знаю, что на меня нашло. Киндаичи кивает и поднимается на ноги, протягивает Куними руку. — Идём, я помогу тебе с мазью. Куними хочет отказаться, сказать, что уже всё сделал сам, но вместо этого кивает и хватается за предложенную руку. Он больше не собирается упускать ни малейшего шанса и точно уверен, что из грядущей вылазки они вернутся вдвоём.