Там, где поют птицы

Эту историю можно начать тысячей разных слов, но первым делом всё же стоит сказать, что Клаус Харгривз — плохой человек. Он врал, крал, изменял, но если уж и вменять ему что-то серьёзное в вину, так это любовь. Да-да, именно её. Как же так вышло? Почему нечто столь светлое и чистое превратилось для нас, сторонних судей, в преступление? Ладно, давайте всё же сначала. Ну, или с того, что больше всего походит на начало. 16 января 2013 года — Я люблю тебя, придурок! — крикнул Бен в бессилии. Он был бледен даже для призрака. Такое избитое выражение, эх. Бен не был бледен, он был напуган и растерян, а на цвете его лица это мало сказывалось. Наверное, дело было в лезвии, которое Клаус держал в руке. Ванна была пустая — зачем самоубийцы наливают воду Клаус не знал. Он сидел в одних стрингах и сквозь слёзы пытался порезать себе предплечья вдоль, как правильно. Плакал он от жалости к себе. Резал вены по той же причине. Ну заебало, в самом деле. Последний ебарь выкинул его на улицу без вещей, денег и наркоты, призраки уже подступали. Идти было некуда, делать нечего. Ванная была старой подружки-торчушки, которая иногда пускала перекантоваться. Мысль о самоубийстве была удивительно манящей. И… кажется, у него снова не хватало смелости. — Такое дело, Бен, — сказал Клаус, оттирая лицо от слёз свободной от лезвия рукой и попутно размазывая карандаш для глаз. — Я тоже тебя люблю, и чиркнув сейчас этой штучкой, у нас будет больше шансов на счастливое будущее. Бен покачал головой. — Это так не работает. — А как работает? Ты же мне ничего не говоришь о том, как всё у вас там устроено. — Потому что сам не знаю. Но боюсь исчезнуть, если ты умрёшь. — То есть тебя волнует только это? — с постановочным трагизмом спросил Клаус. Его голос красиво сломался в нужном месте. Ему, а не Эллисон нужно было подаваться в Голливуд. — Не моя смерть? Бен провёл рукой по лицу. — Нет, меня волнует то, что ты убьёшь себя зря. Клаус откинул лезвие в угол и поправил яйца в стрингах. Убивать себя расхотелось, захотелось спринг-роллов с креветками и подрочить, возможно. А ещё, конечно же, таблеточку. Ну, хотя бы дунуть. — Можно подумать, живу я не зря… Ха, представь, как Эллисон будет фальшиво лить слёзы на похоронах. Бен присел на край ванны. — Думаю, она правда будет переживать. — Пфф. Клаус сделал вид, что отодвинул Бена, и порылся в джинсах, которые валялись на полу. Нашёл сигареты и с удовольствием закурил. В курении в ванне было что-то совершенно по-особенному эстетичное. — Не хочешь думать о ней, подумай обо мне, — сказал Бен. — Да я только и делаю, что думаю о тебе, мон фрэр. — Клаус красиво поводил в воздухе сигаретой. — Если бы мне сказали: нужно отрубить руку, чтобы оживить тебя, я бы сам побежал отрезать руку. — А если бы две? — Слушай, не наглей! Хватит и одной с тебя. — А если бы правую? Клаус продолжил торговаться, расслабив правую руку с сигаретой и спустив её с бортика. — Давай лучше левую. — Хорошо. Если представится возможность, обязательно постараюсь выторговать тебе именно левую руку. — Спасибо! Вот за это и люблю тебя, братишка. 20 мая 2019 года — Бен?! — раздался хор голосов. Бен выглядел растерянным. Остальные — тоже. Сам Клаус чувствовал себя растерянным. Удивительное единение в их чокнутой семейке. Зато Пятый буквально лучился самодовольством. А ещё Бен выглядел преступно молодым — семнадцатилетний мальчик с растрёпанными волосами и в боевой форме Академии. У Клауса сердце подпрыгнуло к горлу и завязалось там узлом, а на голову как будто кастрюлю кипятка вылили. — Бенджамин Харгривз версии 25 декабря 2006 года, — гордо сообщил Пятый. — За две секунды до своей смерти. Как вам подарочек? Первым в себя пришёл Диего. — Так ты с самого начала мог это сделать? И мял сиськи? — Я предпочёл расставить приоритеты. Апокалипсис — первое. Бен — второе. — Ебанутые у тебя приоритеты, пацан, — бросил Диего. Клаусу было глубоко поебать на приоритеты Пятого и на то, что Диего решил высраться, он подошёл к Бену и крепко его обнял. Пахло от Бена так же, как и двенадцать лет назад. Удивительно, что он не забыл этот запах. Ещё удивительнее, что не пришлось отдавать ни руку, ни две в обмен на живого брата. — Бе-ен, — протянула Эллисон. Она всё ещё плохо разговаривала, но старалась. — Добро пожаловать домой, брат, — сказал Лютер и тоже полез обниматься. Клаус не хотел, чтобы кто-то еще трогал Бена. Ведь они не успокаивали его после смерти, не помогали не уходить в темноту, не обещали отдать левую руку. Они не провели вместе с Беном двенадцать лет. Они не имели права. В столовой появилась мама, пришедшая на шум. На ней было светло-голубое платье с юбкой-солнышком. Казалось, в этом платье растворили небо. — Бен, дорогой, ты вернулся. Нужно устроить пир по этому поводу. Как думаете, детишки? Все активно закивали, дотрагиваясь до Бена: до руки, до плеча, до груди. Сам Бен был всё ещё слишком растерян, чтобы реагировать. — Спасибо, Пятый, спасибо, — всё повторял он. Клаусу казалось, что его сейчас вырвет. Это было слишком. Как удар счастьем в солнечное сплетение, от которого спирает дыхание. Как внезапное исполнение всех желаний, в которое не получается поверить. Он уже чувствовал, что за это придётся дорого заплатить.