Почему?

Меньше всего Святилище похоже на корабль. Святилище - это целый город, бороздящий просторы космоса. Полный залов с высокими потолками, больше напоминающих пещеры, пронизанный сетью узких ходов, соединяющих между собой тесные ячейки кают. Город-призрак, потому что живых в нём нет - только читаури, не то звери, не то причудливые машины, создающие в Святилище имитацию жизни. Слепо выполняющие приказы хозяина, лишённые своей воли, безмолвные солдаты. Есть ещё Чёрный Орден, но и они кажутся такими же неживыми. Застывшие на их лицах гримасы - словно посмертные маски, а слова обжигают трупным ядом. Чёрная гниль пузырится на их обнажённых в оскале зубах, а засохшая кровь больше не смывается с их распростертых в жесте благословения ладоней. Время в космосе течёт причудливо, ведь нет солнца, отмеряющего дни, а в Святилище всегда царит полумрак. Так везде, кроме одной-единственной каюты, где искусственно выставлена смена дня и ночи. Эта каюта просторнее других, а льющийся из неё яркий свет заставляет читаури, недовольно шипя и пощёлкивая, обходить её стороной. Впрочем, дело не столько в свете, который режет их привыкшие к темноте глаза, сколько в запрете. Нарушать данные хозяином запреты они не могут. Сейчас в каюте темно. Вокруг тихо, насколько может быть тихо внутри огромного механизма, прокладывающего себе путь через холодный вакуум космоса. Тишину эту нарушают шаги, на удивление тихие для того, кто их издаёт. Он заходит в каюту, опускается на колени у кровати. Ловит на себе немигающий взгляд тёмных глаз и спрашивает: — Почему ты не спишь? Его тон мягок настолько, насколько может быть мягок тон человека, чей голос звучит, как рокот сходящей с горных вершин снежной лавины. Он отличается и от читаури, и от Чёрного Ордена. От его слов ледяной яд не растекается по жилам, и всё же в его присутствии Гамору не покидает смутное чувство тревоги. Она пристально смотрит на него, недоверчиво сверлит взглядом, будто маленький дикий зверёк. Танос давно привык, что спасенная с Зен-Хобери сиротка с ним почти не говорит. Он сам себе с трудом мог объяснить, что двигало им в тот день. Жалость? Вряд ли. Уважение, которое он почувствовал к этой бесстрашной малютке? Может быть. Танос не ожидал ответа, и всё же он его получил. Слова срываются с её губ быстрее, чем она успевает себя одернуть, быстрее, чем успевает замкнуться в себе, как делает это обычно. — Моя мама пела мне перед сном. — Колыбельные? — Танос хмурится, но не от того, что он сердит, а пытаясь вспомнить. — Что ж, хорошо... Титан низко опускает голову, чуть склонив её набок, затягивает густым басом песню медленную, тягучую, на незнакомом Гаморе языке. Звук, зарождающийся в его груди, заполняет каюту, непонятной печалью накрывает Гамору, словно ещё одним тяжёлым одеялом. — Такая грустная, — тихо говорит Гамора, сжимая в руке ткань подушки. Танос умолкает, не поднимая головы. — Хочу другую. Которую мама пела. — Прости, крошка, —Гамора улавливает странные нотки в его голосе, но не может понять, что они означают. — Такой песни я не знаю. Постарайся заснуть так, хорошо? Он бережно убирает красноватые пряди волос с её лба, поглаживает пальцем по щеке. Его руки тёплые, живые. Что он забыл здесь, в этом призрачном городе, среди давно умерших и никогда не бывших живыми? Почему живёт по их законам? И что ему сделала ма... В голове Гаморы роится множество вопросов, но она отгоняет их прочь, вместе с подступившими слезами. Задаёт только один, прежде чем закрыть глаза: — Эту песню тебе пела твоя мама? Танос замирает и медленно убирает руку. — Нет, крошка. Не пела. *** Багровые небеса Вормира смыкаются над её головой, подобно капкану. Её подошвы беспомощно скользят по голым скалам, горло раздирает крик. Рука, мёртвой хваткой сжимающая её предплечье, всё такая же тёплая, но в светлых глазах её отца поселился холод. Со слезами ушли остатки сомнений, всё ближе и ближе край пропасти. Множество вопросов роится в голове Гаморы, и их нестройный хор сливается в одно всеобъемлющее: "Почему?". Но ответить на этот вопрос она не успевает.