Протоколы

У него в боку огромная рана, и Клинт пялится на нее добрые десять секунд, прежде чем понимает: он истекает кровью. Кровища так и хлещет. Целый океан крови. Кажется – о, пресвятую мать за ногу – кажется, он умирает, бля. – Я умираю, – говорит Клинт. – Не умираешь,– отзывается Коулсон, его голос в комме звучит невозмутимо, словно он просто просит Клинта поставить свою подпись в отчете. – У тебя все замечательно. – Не, я точно знаю, что умираю, – Клинт тычет пальцем в рану в боку. Черт, а это правда больно. – Во мне не хватает приличного куска. – И в голове Клинта постепенно укореняется эта абсолютная непреложная истина. – Скажи Наташе, чтобы она отомстила ублюдкам за меня. В рации повисает пауза, и достаточно надолго, чтобы Клинт понял: Коулсон обеспокоен. Нет-нет, тот не говорит об этом, и голос у него не дрожит. Просто за эти годы Клинт научился читать тишину: любое молчание дольше двух секунд – признак беспокойства. – Ты не умираешь – повторяет Коулсон. – Я… – Бартон, это приказ. У меня нет времени оформлять похоронные документы во время этого долбанного бардака, в который превратилась операция. Ты не умираешь. – Это огромная… – Это приказ, Бартон. Я знаю, что ты в курсе, как подчиняться приказам. Несколько секунд Клинт молчит, ему все тяжелее думать. – Не то чтобы я не ценил твоих попыток, Коулсон, но не уверен, что могу много сказать, учитывая, какая огромная лужа крови из меня натекла. – Не моя проблема, если ты не можешь следовать приказу. Либо ты ведешь себя как агент, либо нет. – Я истекаю кровью, ты, сволочь! – Делавэр, – отвечает Коулсон и еле слышно фыркает в комм. – Подумай об этом, Бартон. Ты хочешь, чтобы Делавэр был последним местом, где тебя видели живым? Это самый абсурдный разговор на памяти Клинта, а ведь он вырос в цирке. – Не скажу, что не предпочел бы Арубу в этом плане, но у меня все еще не хватает кое-каких жизненно важных частей организма. – И опять не моя забота, Бартон. В ЩИТе тебя учили заботиться о своем вооружении. Только ты отвечаешь за то, чтобы оно находилось в исправном состоянии. Клинт смеется, и его тело будто пронзает судорогой. Перед глазами плывут пятна, яркие белые точки, сигнализирующие, что он скоро вырубится. – Хорошо, похвали меня, Коулсон, я… – он спотыкается и больше не может двигать губами. Внезапно стена сзади оказывается самым лучшим местом, куда он когда-либо преклонял голову. Закрывая глаза, он слышит шум чего-то падающего, но у него не хватает сил снова разомкнуть веки, чтобы посмотреть, что происходит. – А-а-а! – орет Клинт, когда что-то прижимается к раненому боку. Глаза распахиваются от боли, и он смотрит вверх на тяжело дышащего Коулсона, который прижимает пиджак к его телу. – Блядь, больно же! – А, отлично. Значит, ты не мертв, – Коулсон отвечает так спокойно, как будто манжеты его рубашки не промокли насквозь от крови Клинта. Клинт открывает было рот, чтобы сказать в ответ что-нибудь язвительное, но видит вспышку ужаса и боли в глазах своего куратора и говорит: – Ты же сказал, что я не должен умирать. – Чертовски верно, – отмечает Коулсон. Он смотрит Клинту в глаза и двигает подбородком вперед и назад. Клинт знает, что это обозначает, так же хорошо, как знает собственное имя. Этот приемчик Коулсон использует, чтобы не зацеловать его до смерти там, где это будет выглядеть не слишком уместно. Например, во время деловых встреч или дипломатических переговоров, или посередине боевых операций, вот как сейчас, правда обычно Клинт не заливает все вокруг своей кровью. – Приказ получен и выполнен, – говорит Клинт. Он умудряется передвинуть руку на несколько дюймов и коснуться пальцами ноги Фила. Стиснутая челюсть Коулсона слегка расслабляется. Мгновение спустя они слышат эхо от ног бегущих вверх по лестнице людей. – Медики, – комментирует Коулсон, но еще сильнее прижимает пиджак к боку Клинта. – Я поеду с тобой, чтобы получить отчет об операции прежде, чем ты вырубишься от лекарств. – Конечно, – соглашается Клинт, потому что это лучшее, что они могут предпринять сейчас. – Все, что пожелаете, сэр.