VI
Люди удивительные существа, и еще более удивительно, насколько они относительно быстро привыкают ко всему. Это одно из свойств человеческой психики, работающее иногда как защитный механизм, и его процесс нельзя побороть или притупить. Человек адаптируется и привыкает, чтобы жить дальше, потому что иначе все бы просто сошли с ума, например, после первых недель рабства, нищеты или войны. Люди привыкают к гнилой воде и протухшей еде, к вони, к виду крови и трупам, к постоянно терзающему голоду и холоду. Так что привыкнуть к чему-то менее неприятному проще простого. Фрэнк привык к боли. Она бывает разная — физическая и внутренняя. Физическая боль метит его тело, приходит и потом бесследно уходит, но та, что не залечишь таблетками или мазью, всегда оставляла на нем отпечаток. Она неизменно была с ним с детства, подбиралась ближе в отрочестве и укоренилась в нем сейчас. Иногда в его левой части груди неприятно потягивает и отдает в левую руку. Это означает, что боль прорастает корнями глубже, прямиком к его сердцу. Раньше Фрэнк боролся с ней, отрезая её корневище и отростки колючей надеждой и острыми амбициями, в которых так нуждался. Но оставшись без них, он больше не мог противостоять ей. Он не хочет и не может. Он слишком устал. Фрэнк привык к себе, к своему идиотскому лицу и телу, и к тому, что случалось каждый месяц с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать. Иногда это просто унизительно, и потом, конечно, Фрэнку будет стыдно, но он не может себя контролировать. Остатки его самообладания полетели к чертям, когда Джерард поцеловал его, нежно и глубоко, впервые за долгое время вместо смазанных сухих полу-поцелуев. Звучит странно, но это так — Фрэнк больше касался губами его члена, чем рта. Он нетерпеливо выгибается под Джерардом, нет, под альфой, и сейчас для него не существует ничего, кроме этой кровати и его горящего тела. Фрэнк находится в самой вызывающей позе — коленно-локтевой, слишком мокрый и влажный прямо там, где Джерард сейчас размазывает пальцами его естественную смазку, а потом без труда проскальзывает в него, входя до упора. Это до одурения приятно — чувствовать горячую наполненность прямо внутри себя, и Фрэнк почти воет, переходя на скулеж, пока Джерард втрахивает его в кровать, сжимая руками до синяков его бедра, бока, талию. Он проходится по набухшей простате, вызывая у Фрэнка жгучие вспышки удовольствия, отчего к его паху приливает еще больше крови, усиливая его возбуждение. Оно становится невыносимым, и Фрэнк чувствует, что сейчас просто взорвется, если не подрочит себе, но его руки перехватывают и припечатывают к кровати. — Ты кончишь без рук, — рычит Джерард, и Фрэнк громко стонет от бессилия, распятый под ним. — Пожалуйста, — он рвано скулит между напористыми толчками, но не получает ответа. Фрэнк чувствует, что Джерард уже на грани, и пытается сосредоточиться на своем оргазме, который тоже вот-вот захлестнет его. Его колени уже дрожат от усталости, сдерживая вес Джерарда, но он не дает им разъехаться — будет хреново, если он рухнет и альфа тоже вслед за ним. Всё слишком хорошо, потому что боль и удовольствие смешались в нужных пропорциях, и это то, что нужно ему. Вскоре около шеи Фрэнка клыками впиваются мертвой хваткой, но он сдерживается от крика, подавляя в его в своем горле, потому что это становится последней каплей. Он кончает прямо на простыни, всхлипывая и непроизвольно сжимаясь на члене Джерарда, который оказывается стиснутым внутри него. Ему удается сделать еще пару коротких фрикций, прежде чем тоже излиться прямо в него. Фрэнк сквозь пелену чувствует поначалу болезненный спазм, но потом постепенно боль уходит, оставляя их сцепленными друг с другом. Они тяжело дышат как после быстрого бега, такие же потные и разгоряченные. Фрэнк чувствует навалившуюся на него усталость, и Джерард обхватывает его правой рукой и заставляет аккуратно улечься на бок, прижимаясь к его спине. Он нашаривает пульт на тумбочке и включает кондиционер, чтобы опустить температуру в спальне на пару градусов. У Фрэнка пересохло в горле, и он пытается дотянуться до бутылки воды, но Джерард опережает его, давая свою. Фрэнк жадно глотает воду, и Джерард голодным взглядом наблюдает, как дергается его кадык, как тонкие струйки стекают по его подбородку, шее, груди, продолжая придерживать бутылку у его рта. Он вытирает с него капли воды уголком смятого одеяла, а потом Фрэнк ворочается в его руках, устраиваясь поудобнее. Эта передышка не будет долгой, но она нужна, чтобы немного расслабиться, прежде чем узел спадет, и они продолжат. Фрэнк чувствует себя опустошенно, как это всегда бывает после секса. Хорошо, что он сейчас практически не может и не хочет думать. Это может продолжаться весь день — трах, сцепка, потом узел спадает и по новой. Джерард всё такой же твердый внутри него, и через пару минут он уже снова опускается поцелуями по его спине и прижимает к постели, начиная неторопливо двигаться глубокими толчками. Фрэнку остается только тихо стонать в подушку и поддаваться ему навстречу. Под вечер ему кажется, что его лихорадит. Возбуждение постепенно спало, но они оба знают, что завтра будет то же самое. Они поели, умяв две коробки пиццы и еще какую-то китайскую хрень в коробочках. Джерард сменил простыни и заставил его сходить в душ, где они снова испачкались прямо под струями воды. В конце концов Фрэнку дали нормально помыться, но даже пробыв в душевой достаточно долго, он всё равно чувствует, как из его распухшей дырочки вытекает сперма. Фрэнк не видит смысла использовать прокладки — всё равно под утро он проснется от того, как Джерард трахает его, толкаясь членом прямо в глубину его тела. В обычное время Фрэнку не нравилось подобное, потому что это больше смахивает на некрофилию, но во время течки ему было всё равно. В кровати? Хорошо. У стены? Хорошо. На столе? Плевать. Единственная причина, по которой он соглашался терпеть эти пять дней, это то, что его мысли на время отключались. Они не терзали его мозг, не высверливали дырки и не зудили в черепной коробке. Их вытеснял туман гормонов, придушивая на корню и не давая прорастать глубже. Он чувствовал себя пустым и это было восхитительно. Трахаться, есть, спать — казалось бы, что еще нужно, чтобы быть счастливым. Всё, что он помнил — тепло их тел, рваное дыхание и всепоглощающее желание. Фрэнк смотрел в глаза Джерарда, у которых были такие же ненормально расширенные зрачки, как и у него, и хотел признаваться ему в любви вечно. Где-то на задворках сознания он понимал, что это ложь, но язык не слушался его. Фрэнк надеется, что Джерард не воспринимает его слова всерьез. Он тоже был другим во время его течек. Может, это природные инстинкты подавляли его агрессию, которые говорили ему не причинять боль омеге. Большую часть времени он ничего не говорил, вытирая его салфетками и поглаживая по голове, а Фрэнк лежал и не вздрагивал от каждого его движения. Фрэнк готов трахаться с Джерардом, ползать перед ним на коленях и сосать его член, но разговаривать с Джерардом он не готов. Это было так тупо, но проводя пять дней вместе, потом они снова становились будто чужими друг другу. Фрэнк зализывал свои раны и не мог сидеть долго первые два дня, а Джерард слишком много ел и курил. Но они оба молчали, как и в ту ночь после ресторана, и Фрэнк ненавидит его и себя за это. Джерард всегда умел делать вид, словно ничего не произошло и что всё будто бы нормально. Когда Фрэнку стоило заикнуться о чем-то, Джерард недоуменно смотрел на него и говорил, что такого не было. «Я не помню ничего подобного.» «Тебе стоит отдохнуть, ты устал.» «Ты опять выдумываешь?» Фрэнк чувствует себя идиотом. До того, как он встретил Джерарда, ему приходилось терпеть течки самостоятельно. Это было довольно трудно даже с таблетками. Он терял свою работоспособность и концентрацию, и большую часть времени проводил в кровати, стараясь поспать. У него было несколько связей с альфами во время течек, но ни с одним из них он не оставался больше чем на две течки. Они метили и присваивали его себе, как сейчас это делает Джерард, и это раздражало, потому что они хотели только одного — его тело. Это было непривычно, это было странно, потому что когда-то Фрэнк не мог себе представить, что кто-то другой будет касаться его. Он стеснялся своего тела и скрывал под мешковатой одеждой, чужие прикосновения были ему неприятны, но это не могло остановить других альф. Когда Фрэнк еще учился в школе, он сильно поссорился с матерью и в спешке выбежал из дома, в чем был — полуразвязанные кеды, легкая футболка и старые джинсы. У него было заплаканное лицо, он периодически вытирал слезы, но его глаза всё не переставали слезиться. Фрэнк бежал, не зная куда, но он ни за что не хотел возвращаться домой, чувствуя, как горит его лицо от ударов и тянет мышцы спины — завтра там будут синяки. Был поздний вечер, и, опасаясь за собой преследования, он пошел дворами. У него не было друзей, к которым он мог бы пойти — заявись к ним домой, их родители сразу вызвали бы полицию, узнав, что он сбежал из дома. Фрэнк решил пешком добраться до автобусного парка — там были ночные рейсы, и если удастся попасть на один из них, будет хорошо, у него как раз были деньги на проезд. Фрэнк прекрасно знал, что в такое время молодым омегам — девушкам и парням, не стоит гулять по ночным улицам одним. Их всегда легко вычислить по запаху, которые притягивает кого не надо. Он не особо удивился, когда к нему подошел парень с простым вопросом «всё нормально?», но Фрэнк не чувствовал участия в его голосе. Он поежился от холода и ответил, что всё хорошо, ускоряя шаг, но человек не отставал, продолжая задавать ему вопросы и приглашая пойти с ним. Фрэнка пугал этот парень, которому было всё равно на его слезы и одежду не по погоде, но по-настоящему он испугался, когда его схватили за руку, болезненно крепко сжимая, и потащили за собой, зажимая ему рот. Он не мог сказать ни слова, будто бы его горло и язык онемели. Тело плохо слушалось Фрэнка, но он задергался в руках незнакомца, когда тот прижал его к холодной грязной стене. В тот вечер Фрэнка спасло только то, что по той улице проходила компания людей, спугнувших насильника. Он снова бежал, до тех пор, пока не оказался в нескольких кварталах от того места. У Фрэнка дрожали колени и судорожно билось сердце, а потом его стошнило около мусорных баков. Он всё еще чувствовал на себе грязные прикосновения, его прокуренное дыхание и неприятный запах изо рта, и не мог избавиться от них до сих пор. Фрэнк с трудом осознавал, что его только что чуть не изнасиловали. Это было отвратительно, и он снова молча заплакал, но даже после такого он не хотел возвращаться домой. Никогда. Всем плевать на него, и Фрэнк привык. Он никогда никому не рассказывал про то, что случилось — это было бессмысленно. В лучшем случае он мог получить только сочувственные взгляды и пустые жалостливые слова. В худшем — обвинения и насмешки — не так оделся, не так посмотрел, не там ходил, сам напросился. Хотя в чем была его вина, растерянного пятнадцатилетнего подростка? Вероятно, чтобы тебя не изнасиловали, нужно сидеть дома, а если выходишь на улицу — надевать горнолыжный костюм или хиджаб. А лучше вообще не рождаться, чтобы уж наверняка. Фрэнк хотел умереть тогда. Хотел скинуться с высотки, у которой никогда не бывает закрыта крыша, он сидел там иногда после школы. Одиночество сдавливало его, душило, пока он не начинал задыхаться от слез и криков. Он был никому не нужен, что бы не говорили его родители, хотя именно его мать когда-то сказала, что было бы лучше, если бы он умер. Но именно назло ей Фрэнк продолжал жить, не давая своим мозгам превратиться в кашицу на асфальте. Он всегда успеет умереть, но сначала он поживет.We go on and on.
6 апреля 2019 г. в 16:41