Бермудский треугольник

      Антон плохо понимает, что у Арса в голове.       Хотя есть ли на свете хотя бы один человек, который его поймет?       Сам Попов не в счет.       А, он сам не вкуривает. Ну, проёб, че.       Но Антон реально не догоняет, что с Арсением творится.       Удочку про какую-то мега крутую фотосессию он закинул еще в середине февраля, снова и снова заговаривая о ней и странно дергая при этом бровями. Потом все больше и больше нагонял интриги и в какой-то момент довел Серегу до того, что тот сорвался, запустил в Попова его же шапкой и съебал на улицу. Поз, поразмыслив, смылся следом, а Антон пожалел, что не последовал их примеру, потому что Арс присосался, как пиявка.       Причем ничего путного он не говорил. Только душил намеками и так сверкал глазами, что приходилось приглушать свет в гримерке, а то ослепнешь на раз-два.       Антон разыгрывал роль героя-терпело неделю. А потом — селяви, заебал.       — Да ты там, блять, голый, что ли, будешь?!       — За кого ты меня принимаешь?!       Оскорбился, хера се. Вот же питерская фифочка. Нос еще вздерни — и пиздец.       — Тебе серьезно ответить?       — Я обиделся.       И снова Шаст виноват. Это вообще законно?       В итоге Попов арсировал всем мозги весьма успешно и даже уломал Серегу довезти его «куда-там-надо-я-точно-не-помню-но-место-огонь».       — Ну, так в других ты, паскуда, и не бываешь, — выдохнул только Матвиенко и зарылся носом в мобильный, лишь бы не видеть счастливую физиономию друга, который с чувством выполненного долга переключился на Поза с Шастом, которые только-только успели выдохнуть.       Чем ближе был день запланированной фотосессии — тем больше Попов сходил с ума. Дима сматывался с тренировок и техничек как можно раньше, аргументируя это тем, что у него дети, «батины записки» не дописаны и вообще надо гречки купить. Серега заводил шарманку про свою «барахолку» и сваливал куда подальше, говоря что пиздец-как-сильно-занят-сорян-мне-пора. А Антон… Антон — добрая душа. Грыз ручку, пробивал лоб, скрипел зубами, но терпел.       А потом, как по щелчку, — ни слова. Все даже потерялись, а после и вовсе впали в прострацию, когда за три часа совместного времяпрепровождения Арсений ни разу не заикнулся о своей охуенной фотосессии.       Дружно подытожив — «сломался граф», — они решили не будить дракона и наслаждаться спокойствием. Относительным. Хотя какое у импровизаторов вообще может быть спокойствие?       В чем Антон сейчас и убеждается, сонно щурясь в потолок и прижимая к уху мобильный.       — Ша-а-аст, — жалобно тянет Арс, и дико хочется пристрелить эту нищенку, чтоб не мучился.       — Ты вообще в курсе, что у меня заслуженный выходной?       — Ша-а-аст.       — Что я планировал спать до полудня как минимум?       — Ша-а-аст.       — Что Ира мне все мозги выебет, если я снова не побуду с ней?       — Ну, Ша-а-аст.       Не, Попова контрольный выстрел в голову бы не спас — он бы, как курица, еще полжизни носился вокруг и выносил всем мозги.       — Ты в курсе, что я тебя очень сильно ненавижу? — Антон спускает ноги с кровати, ежится от холода, тянущегося из приоткрытой форточки, влезает в смешные тапочки с кроличьими ушами и плетется на кухню. — Вот, честно, — тебя совсем не ебет, что у меня другие планы на день? И нахуй я тебе там сдался?       — Для поддержки, — Антон буквально видит эту обезоруживающую улыбку. Нет, серьезно, всем давно поебать на то, что Арсению тридцать пять — он умеет вести себя, как нашкодивший подросток, причем повернет все еще таким образом, что все вокруг окажутся виноватыми и должными ему.       Бесит безумно. Хоть и забавно.       Но не сейчас.       — Сеня, — запрещенный прием, да-да, Антон в курсе. Но тут, как говорится, у кого тузы, тот и в дамках. Хотя спросонья можно и перепутать, — сходи нахуй, пожалуйста.       — После фотосессии обсудим, — отмахивается от него Арсений, и Шастун шумно хватает ртом воздух. Не, ну не охуел ли? — Ну, блин, Антох, серьезно — поехали. Серега слился — у него какие-то там мутки с его новой ассистенткой, не знаю, я не лезу, а то засосет. А моя машина в ремонте…       — Есть такси, прикинь. Вылезай из своего восемнадцатого или какого там века.       — Мне компания нужна, — Антон не хочет представлять, как Арсений дует губы. Не хочет. Не хо… Сука. — Тебе сложно, что ли? Хочешь, я выбью тебе выходной завтра? Сходите с Ирой, куда хотите, я… я билеты оплачу, м? Кино там, э-э-э… Куда вы там ходите?       — Ты совсем ебобо, да?       — Шаст, да прекращай, — Арсений нервно усмехается, — и вообще, не надо инсценировать раздумья — я знаю, что ты уже согласился и сейчас выбираешь, что надеть.       Антон застывает на месте, потому что минуту назад вернулся с кухни и сейчас стоит перед шкафом, перебирая футболки. Оглядывается по сторонам, с опаской смотрит на телефон и вскидывает брови.       Нет, Попов, конечно, приебнутый, но он же не настолько маньяк?       Или нет?       — Че, я прав? — самодовольно усмехается Арсений, и Антон с глухим стуком упирается лбом в шкаф и начинает методично долбиться о гладкую поверхность, старательно напоминая себе о том, что на Попова не действуют никакие человеческие способы посылания нахуй — он или обидится и придется сделать то, что он хочет, а потом еще купить ему какие-то дико кислые леденцы, ради которых он душу продаст, или будет выводить из себя до тех пор, пока мозг не взорвется.       — Как же ты сильно заебываешь… — разве что не стонет Шастун и вздыхает. — Во сколько и где?       — Антох, ты просто…       — Завались.

***

      — Значится, вот так, да… — тянет Антон, пытаясь понять, когда в жизни он так сильно накосячил, что теперь приходится расплачиваться.       Арсений рядом светится ярче, чем отдел лампочек в Леруа Мерлен, и улыбается во все тридцать два, то и дело поправляя подтяжки, изредка трется щекой о белую рубашку и смешно морщится — точь-в-точь кот, — когда к нему подлетает фотограф Анастасия, полыхая гневом.       — Опять смажешь все! Господи Боже, ну что за егоза!       — Дитё малое, — не сдержавшись, вставляет Антон — лишь бы отвлечься от лицезрения этого.       Арсений закатывает глаза и недовольно поджимает губы, после чего отворачивается и, достав мобильный, залипает в него.       А Антон снова залипает на Арсения, потому что… А иначе вообще может быть?       Шастун правда не знает, где он так согрешил и каким образом провинился, но сейчас он всеми фибрами души ненавидит себя за то, что согласился сопровождать «маленького мальчика» Арсюшу на фотосъемку.       Он топчется на месте и, как мантру, повторяет про себя, что ему вообще поебать, как выглядит Попов и во что он одет, что он ждет не дождется, пока все это закончится и они поедут за пиццей, которую ему задолжал Арс, что он планирует разорить его по-максимуму, что…       Что в комнате совсем не душно. Что ладони не потеют. Что дыхание не сбивается. Что ему вообще зашибись, да, каждый день бы так развлекался.       А потом — идиот — снова скашивает на Арсения глаза и отвешивает себе подзатыльник.       Темные волосы совсем немного взъерошены — творческий беспорядок — это сексуально, — челка уложена набок, голубые глаза выделяются как-то особенно ярко из-за загорелой кожи, затемненной какой-то краской, имитирующей, видимо, грязь — Антон чертовски плох в фотосессиях, искусстве и все, что с ними связано, — мешковатая белоснежная футболка идет складками по подтянутому телу, делая его почему-то еще изящнее, блядские подтяжки цепляются за плечи, очерчивая их и творя нечто невообразимое с фантазией, потертые джинсы плотно обтягивают ноги, оставляя обнаженными щиколотки, кирпичного цвета ботинки завершают образ.       — А ты кто вообще? — снова пытается отвлечься — весьма успешно, ага — Антон и перехватывает вопросительный взгляд Арсения. — Сантехник? Механик? Это… это что, кстати? — он тянется рукой к его щеке, намереваясь коснуться коричневой пудры, но замечает круто повернувшуюся к нему Настю и поднимает обе руки. — Я не трогал! Честное слово!       Одарив их взглядом «что-за-дети-свалились-на-мою-голову», она сообщает, что через пять минут можно будет приступать, и выходит из комнаты. Антон мгновенно жалеет об этом и нервно облизывает губы, стараясь придумать, как бы дождаться ее возвращения и не проебаться рядом с… этим.       — Не знаю, — Арсений критично рассматривает себя и чуть пожимает плечами. — Не я выбирал образ. Но смотрится, вроде, ничего. Тебе как? — и смотрит так проницательно, копая куда-то слишком глубоко, что Антону становится стыдно за свои мысли.       Как ему? Ну, как сказать… В голове вертятся варианты от «я видел порнуху, где мужик был в таком прикиде» и до «кажется, в «Супер Майке» стриптизеры в таком у шеста крутились, но это не точно». И Шастун даже не знает, что хуже, потому что отрицать то, что Арсений сейчас выглядит как-то запредельно горячо, глупо, а признавать это страшно.       По всем возможным причинам.       И невозможным тоже.       — Шаст? — вот же блядский взгляд, а. И нахер строить из себя святую невинность и делать вид, что он выглядит как обыденность, если на самом деле — как там было? — великолепность, не меньше. — Ты че завис?       — Я схожу покурить, — бросает он уже через плечо и поспешно выходит из здания.       Мороз немного отрезвляет, никотин — еще больше. А в голове все равно ублюдские подтяжки. И что с ними не так вообще? Подтяжки как подтяжки. И брюки самые обычные. И вообще плевать он хочет на поповские щиколотки. Абсолютно поебать.       Антону требуется двадцать минут и две сигареты, чтобы убедить себя в том, что ничего сверхъестественного не происходит. С относительно свободной — разве что немного задымленной — головой он возвращается в студию и…       В угол его буквально впечатывает. Первые пару секунд он может только хвалить себя за то, что устоял на ногах, потому что тело напоминает желе, а в голове такие вертолеты с самолетами, что Земфире и не снилось. Небо Лондона — может быть, но не это.       Это не снилось, наверное, даже самому отпетому извращенцу. Хотя у Антона от извращенца только «н» с «а», откуда ему знать? С другой стороны, за свои мысли он сейчас с легкостью может назвать себя кем угодно.       Но какие тут могут быть мысли, когда «питерская фифочка» сидит на массивном потертом диване, совершенно по-блядски раздвинув ноги и откинувшись назад. Смотрит надменно исподлобья, чуть склонив голову набок, упирается руками с выпирающими — блядский боже! — венами в обивку возле своих бедер и чуть прогибается в спине.       Антон на пару секунд даже забывает, какой у Арса цвет глаз, потому что шоколадный — свет так падает? — обволакивает с головы до ног, и остается только молиться всем богам и благодарить их за то, что взгляд обращен не в его сторону.       По команде фотографа Арсений поднимает вверх ногу — а они у него всегда такими длинными были?, — пристально и напряженно глядя в камеру, слышится щелчок фотоаппарата, еще один, еще, — и Попов снова вальяжно закидывает ногу на ближайшую скамеечку.       Облизывает губы, чуть ведет плечами и нервно покачивая бедрами.       Так.       Дышим. Вдох. Выдох. Вд…       — Сделай что-нибудь с подтяжками, — командует Настя, крепко сжимая камеру. Арсений медлит пару мгновений, а потом подтягивает их вверх, скользнув по щеке, прикрывает один глаз, продолжая сверлить вторым глазок фотоаппарата, а Антон думает о том, что сейчас откинется от вида напрягшихся мышц.       …ох.       Это законно? Шастун планирует прошерстить все Кодексы, если, правда, доберется до дома. А это под вопросом.       Антон вообще плохо понимает, что с ним происходит. Это ведь просто Арс. Арс, которого он знает больше пяти лет. Арс, который заебал его нытьем из-за этой фотосессии. Арс, который ведет себя, как ребенок. Арс, который сейчас выглядит так, что так и хочется дать ему шест, усесться на этот самый диван и…       Или нет. Можно, в принципе, послать нахуй шест и приземлиться прямо на колени, скользнуть по груди, ухватиться за подтяжки и…       — Шаст?       — Ебан… атрий мне в таблицу, — выдыхает Антон, дернувшись всем телом, и больно врезается виском в угол. Арсений, стоящий уже в паре метров, бесстыдно посмеивается, крутя пальцами сигарету.       — Ты чего снова завис?       — Да я это… Не выспался, — звучит правдоподобно. Вроде.       — Ничего, почти закончили, — он чуть хлопает его по плечу и улыбается уголками губ, цепляя что-то внутри. — Пара снимков с этой гадостью — и поедем. И поедим, — вот каламбуров и всякого такого сейчас не хватает, да.       Стоп.       Не говорите, что сейчас будет Бермудский треугольник Подтяжки-Арс-Сигарета. Хотя вместе они вполне успешно образуют отношение Антона к происходящему.       — Ты же бросил.       — Что не сделаешь ради крутого кадра, а? — ухмыляется, подмигивает — вот это тоже было лишним, — снова пробегается пальцами по его плечу и, развернувшись, идет к Насте, занимая нужное место в декорациях.       А Антон стоит и пытается вспомнить, зачем людям моргать. Нет, ну, серьезно, зачем тратить миллисекунды на это бессмысленное занятие, если можно неотрывно следить за тем, как пухлые губы обхватывают сигарету, как дергается кадык, как серый дым скользит по загорелому лицу, как трепещут ресницы.       Хочется… сдохнуть? Бухнуть? Трах… стоп.       Антон встряхивается и отворачивается, пялясь в стену, судорожно пытаясь выровнять дыхание. С ним творится какая-то восхитительная поебень, которую он не в состоянии побороть. Даже сейчас, не смотря на Арсения, он видит его образ, отпечатавшийся на сетчатке глаз: очерченные скулы, прикрытые веки, обнаженная шея, подтяжки… подтяжки, подтяжки, подтяжки, блять!       — А ты терпеливый, — вдруг хлопает его по плечу Настя, проходя мимо, улыбается и скрывается за дверью, что-то бормоча себе под нос про то, что фотографию для поста будет нелегко выбрать. Почему Антон не удивлен?       Шастун оборачивается и делает пару шагов по направлению к Арсению, который с явным удовольствием укладывает челку так, как ему нравится, одергивает край замявшейся футболки и трет губы, морщась, видимо, от вкуса сигарет.       — Че, Антох, готов ехать? — улыбаясь, тянет Попов, подняв голову, и чуть хмурится, когда видит, что Антон неотрывно смотрит на него. Дышит хотя бы, нет? — Ты чего?       — Арс, — поразительно спокойно отвечает Антон, глядя будто куда-то мимо него. Впрочем, у него сейчас какой-то вакуум в башке, только кровь шумит в ушах так, что становится больно, — у нас проблема.       — Проблема? — вскидывает бровь и непонимающе склоняет голову набок. — Какая?       Антон правда пытается сдержаться. Мысленно орет на себя, дает пощечину за пощечиной, обливается ледяной водой, несмываемым маркером выводит на коже имя «Ира», перечисляет десятки причин, почему ему сейчас нужно не рыпаться и оставаться на месте.       А потом Арсений, явно неосознанно, чуть ведет плечами и недовольно морщится, когда полосатая лента спадает с плеча, закатывает глаза и небрежно возвращает ее на место.       И все.       — Подтяжки, — выдыхает Антон, в два шага преодолевает разделяющее их расстояние, кладет дрожащие, потные от напряжения ладони на шею Арса и накрывает его губы своими.       И падает в открытый океан во время шторма.       Первая волна — наталкивается на шершавые, горькие от сигарет губы.       Вторая — скользит кончиком языка по кромке зубов.       Третья — прорывается дальше, потому что ему позволяют.       Четвертая — чуть не съезжает крышей, когда ощущает чужие руки на пояснице.       Пятая — вынуждает пятиться к дивану, толкая почти грубо, упирается коленями в обшарпанную обивку, плотно обхватив чужие бедра, напирает всем корпусом и, до хруста суставов вцепившись в подтяжки, тянет на себя.       Ближе, ближе, б л и ж е.       Антон не дышит — утонул. Но сейчас, по сути, похуй.       Его штормит и клинит на все борта так, что корма трещит по швам — и так узкие джинсы вдруг становятся невыносимо маленькими, а член пульсирует до бликов перед глазами.       Он настолько теряется и отключается от реальности, что только спустя долгую минуту — серьезно, всего минута прошла? — понимает, что Арсений отвечает. Путается в пшеничных волосах, по-блядски прогибается в спине, запрокидывает голову, чтобы удобнее было углубить поцелуй, трется пахом и улыбается в чужие губы, пошло хихикая.       Антон ведет дрожащими пальцами по оголенным участкам рук, оглаживает плечи, спускается ниже, задирая футболку, цепляется за ремень, скребет ногтями по коже у края брюк и ловит губами каждый стон и хрип, неожиданно поняв, что его кислород — в них.       Сердце снова сбивается, когда чужие шершавые пальцы забираются под его футболку, лаская поясницу, а потом теплые ладони накрывают ягодицы и притягивают ближе к себе, лишая последних миллиметров между телами.       — Значит, проблема, — сипит Арсений куда-то в шею Антону, и тот откидывает голову, запустив пальцы в его волосы, и жмурится до головокружения. Или это от блядски-влажных губ на ставшей сверхчувствительной коже? Хер его знает. — Не хочу… Не хочу прерывать такой момент, — зубы чуть прикусывают ключицу, а нос трется о ложбинку на шее, и Шастун заходится рваным стоном, одновременно пытаясь сфокусироваться на словах Попова, — но за стеной человек пять и…       Как мешком по затылку. Антон сглатывает и медленно-медленно отодвигается, но не до конца — продолжает цепляться за подтяжки так, что пальцы сводит, и касается носом носа, заторможенно вглядываясь в темные глаза напротив.       — Арс… — облизывает губы, резко вздрагивает, ощутив, как по телу проносится разряд тока, когда Арсений чуть шевелит бедрами, трясь о его пах, и безнадежно качает головой, — ты такой пиздец…       — Пиздец сейчас — мы оба, — Попов смеется, как мальчишка, покосившись на их брюки, и снова тянется к его губам, целует мягко, нежно, почти целомудренно. Еще бы руки не сжимали ягодицы до звезд перед глазами. — Давай не будем смущать милых дам и… Что мы там хотели? Пицца? — видимо, у Антона во взгляде читается слишком многое, потому что Арсений усмехается, искренне так, широко, напоследок сжимает его бедра, и, шлепнув, явно неохотно спихивает с себя. — Ясно, тогда ко мне.       — А почему не… — сука. — Я идиот.       Арсений снова смеется. Сначала над его словами, потом над выражением лица Антона, потом над естественной реакцией их тел на опасную близость, смущенно краснеет, кусает губы и качает головой, глядя на Шастуна. А тот пялится на него и думает о том, что, если такого закона нет, он лично запретит Попова.       А еще подтяжки. Потому что это реально проблема.