мартовское

      время мигает медленно вспыхивающими светофорами и сквозь пальцы растворяется в воздухе. руки всё ещё мерзнут, когда ветер лижет их холодным языком; чан прячет покрасневшие ладони в карман, а нос - в шарф. март по-ледяному свежий, отдаёт запахом недорастаявшего снега и острым - бензина.       небо до умопомрачения ясное; хочется протянуть руку и сорвать кусок сияющего голубого полотна, чтобы повесить дома (но там уже место занято разноцветными стикерами и старыми рисунками, с нашествия к нему в гости бёнквана и сэюна). чан щурится, когда солнце ударяет прямо в глаза; на ресницах тут же появляется влага и шатен пытается смахнуть её, мотая головой из стороны в сторону. донхун стоит близко, если протянуть ладонь, то пальцы тут же уткнутся в ткань пальто. старший фыркает, когда чан в попытке избавиться от слёз почти теряет равновесие; он ловко подхватывает кана за талию, возвращая чувство земли под ногами, и сухими горячими ладонями вытирает ему глаза.       у чана внутри вспыхивает новое солнце, протягивая свои лучики к самым кончикам пальцев, словно скользя между кровеносными сосудами и вылетая за пределы тела. в распахнутые глаза свет бьёт ещё сильнее, чем раньше (а может всё дело в том, что хён стоит близко-близко); внутри головы эхом раздаётся пение уже оттаявших птиц, и кану кажется, что весь мир из одной точки внезапно разрастается до размеров целой вселенной, затерявшийся в морщинках вокруг чужих глаз, дыхании со свистом и покрасневшем кончике носа.       донхун теряется в складках темно-синего пальто; ючан в своей оранжевой куртке рядом с ним выглядит маленьким смешным котенком, такого только за ухом и чесать (что донхун периодически с радостью делает). а ещё у донхуна на щеках тени пушистых ресниц образовывают забавные узоры, и из-за этого кажется жизненно необходимым обнять его лицо ладонями и окончательно затеряться в переливах нежности и тепла, которыми старший будто насквозь пропитан.       автобусная остановка не лучшее место для нового признания в любви (которое каждое секунду загорается внутри пламенем свечи, ласково выжигая все остальные чувства-мысли), но донхун не выдерживает первым, потому что чан ценнее любого мгновения его жизни (кроме тех, что они провели вместе) и самой жизни, кстати, тоже. у кана взгляд яркий, радость просто от того, что сегодня тепло, весна и они вдвоём собираются куда-то ехать (чан опять забыл, куда), так и плещется темным океаном внутри. донхун позволить себе может только незаметно коснуться ребром ладони ребра ладони, ловя глазами улыбку младшего и его покрасневшие щёки. чан осторожно подушечками пальцев гладит запястье донхуна, и в этом жесте любви больше, чем в самих словах «я тебя люблю».       они оба разочарованно вздыхают, когда из-за угла появляется автобус; поездку в совместное никуда отменить бы, но они всё же тянутся вглубь автобуса, туда, где ничьи глаза их найти не смогут. чан доверчиво жмётся к старшему, потому что люди-люди-люди, а ещё он боится ненароком задеть кого-нибудь огромным рюкзаком, тайком от старшего забитым разными вкусняшками (и если съесть все то, что в нем есть, смерть от диабета точно постучится в двери их квартиры).       они занимают сидения в самом конце, оставленные словно специально для них; солнце на этой стороне не такое яркое, но по скулам донхуна лучи ползут довольно уверенно. чан радуется, когда удаётся переплести пальцы, спрятав ладони в большой карман пальто ли; смотрит по сторонам, вслушиваясь в гул чужих голосов, шум мотора и пропуская через себя все запахи сразу.       (донхунов запах он впитал в самого себя, в сердце, в легкие, в душу и вообще во всё, что позволяет ему функционировать как живому существу)       за прозрачно-пыльным стеклом стремительно бежит дорога, машины и люди; донхун туда даже не смотрит. у него мир начинается и заканчивается в одном единственном человеке, и больше ему и не нужно.       март пронизывает их переплетенные души и первыми распустившимися цветами прощает за такой эгоизм.