Сожми мою ладонь

После последней их встречи прошло уже около трёх недель, но Бен всё равно до безумия скучает. Он по-прежнему регулярно встречается с Джо, следит за обновлениями Роджера и Брайана, общается с фанатами на улицах, кидает мемные картинки Рами и каждый раз недовольно закатывает глаза, когда тот читает, но продолжает его игнорировать. Подумаешь, больно надо. Да, он делает абсолютно то же, что и делал до этого, но теперь — без присутствия в его жизни Гвилима. В какой-то момент он начал замечать, что они всё быстрее отдаляются друг от друга. Возможных причин такого исхода событий было очень много, чтобы найти главную из них и наконец разобраться со всем этим. Но Бен слишком поздно спохватился, слишком поздно начал волноваться по этому поводу. Ему просто казалось, что это нормально. Что нет ничего страшного в том, что они стали реже писать друг другу — о том, чтобы позвонить, не могло быть и речи. На удивление, даже с самым тихим и предпочитающим оставаться в тёплой постели вместо похода на вечеринку или в обычное кафе Малеком Бен контактировал больше, чем с Гвилимом. Сначала это не вызывало никаких отрицательных эмоций, кроме непонятной тревоги и желания что-то сделать. Но Бен не знал, что нужно сделать, чтобы вернуть интерес этого человека к себе. Он понятия не имел, зачем ему вообще это надо, но с каждой минутой, с каждым часом всё острее чувствовал, что наладить отношения с Гвилимом просто необходимо. Проходили дни и целые недели, сливаясь в одну сплошную серую массу, но Бен продолжал думать о своей проблеме. Он старался чаще выбираться на улицу, ходить с Джо на разные мероприятия, которые требовали их появления, посещать модные показы — словом, забивал голову всем, чем только можно. Но это совершенно не помогало: стоило ему отвлечься на что-то, уйти глубоко в свои мысли, подумать не о том, о чём следует думать, — и всё, конец. Бен очень сильно боялся этого состояния, потому что прежде с ним ничего подобного не случалось. Да, он скучал по многим людям — например, по своим родителям или по подруге детства. Но никогда в своей жизни его сердце не тосковало, не болело, не мучилось так, словно от него взяли и с силой оторвали кусок. Это заставляло переживать и определённо пугало. Не могло не пугать. Нет, Бен знал, конечно же, он знал, что однажды столкнётся с подобной ситуацией. Банально влюбится в кого-то или начнёт испытывать симпатию, медленно перерастающую во что-то большее. Но он никогда не мог подумать, что это будет таким болезненным для него. И самым ужасным здесь был не тот факт, что Бен испытывал это коллеге по работе, к мужчине, к близкому другу, а то, что он даже примерно не представлял, что с этим можно сделать. Они практически не контактировали, потому что были вечно заняты чем-то. Хотя, правильнее будет сказать, занят был Гвилим. Чем угодно, но точно не тем, чтобы хоть раз спросить у своего друга о том, как у него идут дела. И Бена это невероятно расстраивало, учитывая, что он ненавидел писать первым. Не подумайте, он не был настолько гордым или самоуверенным — просто он хотел точно знать, что человеку интересно с ним, что человек действительно желает их общения. А если он желает — обязательно напишет. Каждый день, проведённый в муках и попытках забыть себя и свои чувства, Бен помнит отчётливо. Почему-то хороших воспоминаний за последние два месяца у него не прибавилось, а вот любая активность Гвилима в социальных сетях, любой его пост, связанный с другими людьми и в очередной раз доказывающий, что ему прекрасно живётся и без их регулярного общения, любые слова Джозефа, сказанные в попытке поддержать друга и в то же время абсолютно бесполезные, крепко отложились в его памяти. Всё это приносило только боль. Ничего хорошего Бен не получил от влюблённости в другого человека, потому что единственно, чего ему действительно хотелось, — это стереть себе память или начать новую жизнь, потому что эту, кажется, он уже запорол. Бен прекрасно помнит тот вечер после съёмок одного из финальных эпизодов, когда он впервые в жизни попытался хотя бы намекнуть Гвилиму о своих чувствах. Ему было страшно, его трясло как осиновый лист, он даже не до конца был уверен в том, что говорит, но всё равно не позволил себе остановиться. Потому что понимал: сделай он это — и больше шанса признаться не будет. Да, тогда, на террасе отеля, они всего лишь обнимали друг друга, простояв так порядка десяти минут, но это не отменяет того, что Гвилим не ответил ему взаимностью. Хотя, знаете, Бен и не просил его отвечать. Он даже не надеялся на то, что реакция его друга будет настолько… неожиданной. Гвилим не разозлился, не расстроился, не послал его куда подальше. Гвилим принял это спокойно. Более того, он хотел что-то сделать, явно из жалости, но Бен не позволил. Ему не нужна благотворительность. С тех пор прошло много времени, слишком много для того, чтобы быть уверенным, что Гвилим всё ещё относится к нему тепло. Бен даже не уверен, что они могут называться близкими друзьями, хотя понимает, что накручивает себя. Это нормально, когда люди с такой профессией, которая порой вынуждает делать выбор между близким человеком и работой, долгое время не общаются. Он знал много актёров и актрис, с которыми мог не списываться больше года, но каждый раз, когда встречал их на различных мероприятиях или премиях, то чувствовал себя вполне комфортно рядом с ними, охотно отвечал на вопросы, касающиеся его профессиональной деятельности, и даже пытался шутить. — Но Гвилим… Гвилим — это совершенно другое дело, — практически шепчет он и сжимает пальцами телефон. Раньше мама часто говорила, что Бен слишком зажат, что ему не хватает какой-то открытости, уверенности в своих словах. Но он каждый раз злился на неё, отказываясь обсуждать это. Злился, потому что не хотел признавать, что она была права, — У меня даже не получается ненавидеть его. Рами непозволительно долго молчит, давая Бену обдумать всё то, что он рассказывал на протяжении последних сорока минут, и от того, чтобы сбросить вызов, сославшись на неотложные дела, его удерживает только совесть, которая буквально кричит: «Он же твой друг, который был рядом даже тогда, когда сам чувствовал себя не лучше, а ты, скотина неблагодарная, думаешь только о себе!». А потом он слышит, как у Бена ломается голос, когда он пытается что-то сказать. И у Рами неприятно ухает сердце, потому что он-то знает, каково это — когда отчаяние настолько велико, что крик застревает в горле и кажется, что всё это будет длиться вечно. — Бен? Ты в порядке? — Рами, я не могу, — Бен замолкает, быстрыми движениями вытирая редкие слёзы, всё-таки успевшие скатиться вниз, — Я не могу, он убивает меня, Рами, слышишь? Рами всё прекрасно слышит. Поэтому, когда Люси появляется на пороге их спальни, он коротко кивает ей, и она тут же спускается на первый этаж. Через пару гудков из динамиков её мобильного телефона раздаётся взволнованный голос Гвилима: Люси никогда не звонит позже десяти вечера.

×××

Когда Бен проводит второй час в прострации, надеясь выкинуть из памяти всё, о чём они говорили по телефону с Рами, раздаётся звонок. Сначала он думает, что ему показалось, и просто продолжает бездумно пялиться на экран телевизора, по которому показывают очередную часть «Железного человека». Вообще-то Бен очень любит Тони Старка, но в данный момент его больше волнует тот факт, что у него, кажется, начинаются галлюцинации, а не то, что какие-то люди поставляют террористам оружие «Старк Индастриз». Звонок повторяется, и Бен резко принимает вертикальное положение, сбрасывая с себя одеяло. Он смотрит на часы — почти полночь. Пока он идёт из спальни в коридор, его мозг не находит ничего умнее, чем моментально воспроизвести половину тех фильмов ужасов, которые Бен смотрел ещё в подростковом возрасте, и заставить вспомнить все стрёмные страшилки, которые ему рассказывали одноклассники. Бен останавливается прямо около входной двери, опуская ладонь на замок, и прислушивается. Но на обратной стороне нет ничего, кроме пугающей тишины и, очевидно, того человека, который только что звонил. Он уже собирается задать вопрос незнакомцу или незнакомке, как по двери начинают громко стучать. Бен крупно вздрагивает, чувствуя, как его сердце бешено колотится, и делает несколько шагов назад. — Бен, ты там? Это Гвилим, открой мне! И после этой фразы Бен, напрочь забывая о том, что происходило последние несколько недель, преодолевает расстояние до двери и щёлкает замком. Он видит Гвилима и открывает рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но у него сжимается всё внутри до такой степени, что на глазах выступают слёзы. — Боже, я такой идиот, — Гвилим дёргается в его сторону, болезненно хмуря брови и дрожащими руками сбрасывая куртку, пока сам Бен обхватывает себя руками в попытке успокоиться. Но у него не получается, и он только сильнее начинает рыдать, чувствуя себя невероятно униженным и опозоренным, — Пойдём, тебе нужно лечь. Гвилим мягко приобнимает его за плечи и ведёт в сторону спальни. Он прекрасно знает планировку этой квартиры. Не может не знать — даже и не сосчитать то количество встреч, которые они проводили у Бена. — Не хочу, чтобы ты видел меня таким, — тихо хрипит Бен и благодарно утыкается носом в чужую шею, когда Гвилим позволяет прижаться к себе. Он укрывает их одеялом, не заботясь о том, чтобы снять свитер, в котором через пару минут станет очень жарко, и прикрывает глаза, когда Бен устало выдыхает. — Я видел тебя и в худшем состоянии. — Дай мне пару минут, чтобы прийти в норму, и я выскажу тебе всё, что думаю, — в другой ситуации Гвилим бы рассмеялся, но когда он смотрит на Бена, который, с одной стороны, уже принял свои чувства, а с другой — всё ещё пытается бороться с этим, то единственное, чего ему хочется, — это отмотать время на пару месяцев назад, — Но сначала, — он поднимает голову, насколько это возможно, и заглядывает в глаза напротив, в которых плещется толика грусти и безграничная нежность, — ты должен объясниться. Гвилим старается держаться уверенно, но когда Бен так отчаянно цепляется за него, обнимает двумя руками, будто боясь, что в следующую секунду он исчезнет, он просто… не может. Не может не поцеловать его в макушку и не прижать его ещё ближе, даже вопреки тому, что он не уверен, правильно ли делает. Гвилим кивает. — Мы должны были сделать это ещё тогда, на террасе, — при упоминании того разговора Бен судорожно выпускает воздух, — Никому не признавался и не говорил об этом, поверишь или нет, но я каждый вечер вспоминаю о том, что случилось в отеле. Каждый вечер решаю, позвонить или нет. Но в итоге, не могу ограничиться даже банальным «Как дела?». Он на мгновение замолкает, чтобы собраться с мыслями, и Бен размышляет о том, как бы он сам повёл себя на месте Гвилима. Наверное, поступил бы точно так же, судя по тому, что он боялся написать ему целый месяц. — Почему? — Потому что не хочу лезть со своими чувствами и проблемами, потому что прекрасно помню, что ты сделал тогда, когда я попытался взять тебя за руку, — Гвилим отворачивается в другую сторону, пряча лицо, и Бен приподнимается. — Ты тоже должен понимать, что я испугался, — чётко говорит он, — Я не знал, что ты чувствуешь. Я даже не был уверен, был этот жест дружеским или нет. На задворках сознания Бен понимает, что это звучит так, будто он оправдывается. Но он пытается, по крайней мере! Он пытается сделать что-то для того, чтобы объяснить своё поведение. — Ты помнишь, что ты сделал? — Гвилим, пожалуйста. — Ты не позволил мне, — он практически не обращает внимание на Бена, который со смесью страха и разочарования смотрит на него, и криво усмехается, — Так почему же должен позволить сейчас? Гвилим переводит взгляд на Бена, и они замирают в ожидании неизвестно чего. — Потому что я уверен. — Нет. — Поверь мне, — перебивает его Бен, — спустя эти несколько недель, на протяжении которых я чувствовал себя так, будто нахожусь в средневековой пыточной, я не могу не быть уверен в том, что испытываю к тебе. Гвилим устало прикрывает глаза и на ощупь находит чужую руку, накрывая её своей ладонью. Проходит несколько секунд. Он уже собирается убрать её, но в следующее мгновение ощущает прикосновение к своему запястью. Пальцы Бена сжимаются в ответ.