Трусы с заплаткой и внезапный дождь

      Лизхен держала в руках трусы с заплаткой и долго смотрела на них. Утюг, пыхтя, стоял на гладильной доске. На стуле башенкой стояли глаженные вещи. Но эти трусы с заплаткой... Елизабета не могла понять, почему они вызывали у нее злобу. — Нет, это пора прекратить. Я больше видеть их не могу, — девушка широким шагом направилась на кухню, где сидел ее муж.       Вот уже как шесть лет она не Елизабета Хедервари, а Елизабета Эдельштайн. Будущее казалось ей замечательным: разъезды по гастролям, путешествия по миру, светская жизнь рядом с успешным и любящим мужем. А сейчас они живут в небольшой квартире на краю города, работая преподавателями в музыкальной академии. Родерих отказался от карьеры из-за отсутствия вдохновения, а Лизхен не желала петь с кем-то, кроме мужа. Вот так их музыкальная карьера и закончилась.       Родерих сидел, словно истинный аристократ; с прямой спиной, манерно держа кружку кофе в одной руке, а в другой свежую газету. Только вот больше ничего в нем аристократичного не было. Сидел он в домашней майке, семейниках, с неуложенными волосами и без очков. Он и без них прекрасно видел, просто они были частью его образа. А Лизхен знала его настоящего. Рассеянного, не сильно общительного, но умеющего найти общий язык со многими; вежливого, но порой вспыльчивого; и в какой-то мере скупого.       Скуп.       Лизхен стояла в проеме, держа в руках трусы с заплаткой.       Глубокий вдох. — Милый, прости, что прерываю, но...       Эдельштайн оторвал глаза от газеты. — Что-то не так, Лизхен? — Вообще-то нет, но... — она сжала губы, — но да. Скажи мне, зачем ты заплатки на трусах делаешь? Кто сейчас вообще так делает? Мы не настолько бедны, что не можем купить тебе новые трусы, ей-богу! — Ах, это, — чашка была поставлена на стол. — В наше время надо экономить, дорогая, сама знаешь. На вещах, на продуктах...       Дальше она его не слушала. Лиза вроде как поняла, почему ее пронимала злоба. Она сжала эти трусы в кулаке и бросила со всей силы на пол. Родерих замолчал. — Ах, экономить. А ради чего?! На что идут сэкономленные деньги? Мы пять лет не были не то что за границей, а из города не выезжали! — Эржебет, успокойся, пожалуйста. — Эти дрянные трусы с заплаткой, как символ нашей жизни! Вместо того, чтобы жить по-новому, мы живем старым. Я выбрасываю их. И мы сейчас же идем в центр. — Но сегодня же выходной...       Трусы полетели в мусорку. — Именно! Надо же из дома выходить. Давай, укладывай волосы, оденься по-человечески, очки свои надеть можешь. И хватит кофе этот хлебать, он небось остыл уже. Я, конечно, люблю тебя, но и дальше смотреть, как наша жизнь черствеет, не собираюсь.       И вышла.       Родерих по привычке хотел поправить очки на переносице, но их не было. «Ну и ну», — газета была отложена, стул задвинут, чашка помыта.

Для заметки: Небо было серое. На улице ветер. Возможен дождь. Осень.

      Лизхен подняла глаза в небо. — Ты взял зонт? — Разве не ты его должна была взять? — Нет.       Родерих смотрел на свои ботинки. — На улице грязно. — Осень же. — Верно...       Елизабета взяла мужа под руку. — Пошли до метро. — Далеко, может, на остановку? — Ждать долго.       Эдельштайн посмотрел по сторонам. — Хорошо, пойдем до метро.       И пошли.       Проходящие люди то смеялись, то говорили друг с другом или по телефону, то молча шли по своим делам. Эдельштайны думали. О чем говорить? Что говорить? Зачем? — Ты замечательно выглядишь, Лизхен.       Вот оно. — Когда ты переодел ту майку, тоже стало намного лучше.       Не оно. — Я думал, может быть, нам съездить к моим родителям, раз ты хочешь выбраться из города?       Тетива натягивается. — Ты же знаешь, какие у нас отношения с ними...       Мимо.       Очередь Елизабет. — Знаешь, ты ведь до сих пор пытаешься сочинять по вечерам. Я же слышу.       Родерих наконец-то поднял глаза. Тепло. — Но ноты будто осыпаются. Ты не можешь найти то самое звучание, чего-то не хватает. Мы оба люди музыкальные. И без музыки мы пропадем, — девушке очевидно было грустно. Родерих видел это по ее глазам. Он не хотел их видеть такими. Никогда. — Лизхен, я хотел бы…       Горячо.

Но пошел дождь.

      Раскрылись зонтики, люди замешкались, стук каблуков участился. Глаза забегали по сторонам. — Быстрее, вон там остановка! — Она же далеко... — Но бежать больше некуда!       Эржебет потянула мужа в сторону укрытия. Дождь усилился. Родерих послушно бежал за женой, смотря на сомкнутые руки. Они так давно не держались за руки. Внутри потеплело. — Смотри, не поскользнись, Эдельштайн, а то я тебя знаю!       А он мог. Особенно сейчас, когда он не смотрел себе под ноги, а внимательно следил за лицом девушки.       Добежав до остановки, Лизхен посмотрела на Родериха и засмеялась. — Что смешного? — Эдельштайн поправил очки. Лизхен достала из внутреннего кармана платок и бережно протёрла их от капель. — Вся твоя укладка насмарку. Ты сейчас как мокрый котенок, — она достала зеркальце, протянув его мужу. Тот посмотрел. Челка облепила левый глаз, а с остальных капала вода. — Ох, вспомнила. Ты что-то хотел мне сказать? — Я? — что же он хотел сказать? Мужчина протянул руку и убрал волосы с лица Лизхен. Дешевая тушь успела потечь, оставляя черные дорожки на щеках. Но зеленые глаза смотрели на него, улыбаясь и выжидая.       «Точно...».  — Я собираюсь вернуться к музыке. Но ты должна мне помочь. Снова стать моей музой, как раньше, — она внимательно слушала. — Нам и правда нужно уехать. Взять отпуск и поехать куда-то, сменить обстановку. Я буду играть, а ты петь. Ибо твой голос — это жемчужина моих композиций.       Не заботясь, что одежда мокрая, Елизабета обняла Родериха.  — Я так рада... А всего лишь надо было выбросить эти трусы да вытащить тебя на улицу. — Как всегда, верные решения у нас принимаешь ты, — он улыбнулся. — Пойдем домой? — Под дождем? — Неприятно, конечно, но придется. — Пошли! — но, вспомнив что-то, она ахнула, крепко схватила его руку и выбежала из укрытия. И снова бег по лужам. — Ч-что такое, Лизхен?! — Мамочки! Я утюг забыла выключить! Быстрее побежали!

Для заметки: Квартира цела. Утюг был выключен. Вещи были высушены. Родерих заболел. Но оба счастливы.