tuilerё

хрусталики сухого льда скапливаются в выстуженном воздухе, царапают горло на каждом вдохе и оседают инеем в сжавшихся лёгких. мартовский снег – не снег вовсе; будто парящие невидимые песчинки, такие же ломкие, едва осязаемые и бесполезно-глупые, как любые попытки начать новую жизнь с понедельника. промокшие насквозь мартинсы, постыдно дрожащие колени и трясущиеся пальцы – юкхэй терпеть не может, когда вот так. непонятно, смазано, словно небо само не знает, чего хочет. (быть может, юкхэю просто слишком знакомо это и). он понимает дождь ранней осени, что льёт с утра до позднего вечера, лишь на ночь замирая, словно переводя дыхание. понимает холмы-сугробы, кусачий щёки мороз и белое сияющее покрывало, застилающее всё-всё до самого горизонта с конца ноября по самую весну. с началом осени хочется бегать по лужам, разбрызгивая во все стороны потоки воды, слушать–слышать звуки акустической гитары и мягкий голос в пустой тёмной комнате. лето – это кровь из носа, извечный песок в кедах и карманах куртки, прятки с палящим полуденным солнем и выцветшая старая футболка, которая напоминает о юности. с наступлением же первых холодов остаётся кутаться в тёплый растянутый свитер с длинными рукавами, пить какао и любоваться искрами на снегу сквозь морозные узоры на стекле, но что делать вот сейчас, выглядывая из-под лоскутного навеса на пепельные облака, юкхэй не имеет никакого понятия. он теряется, растворяется под белым небесным полотном – в странный мартовский снег, когда редкие снежинки превращаются в стеклянный лёд, юкхэй совсем не знает, как себя чувствовать. (весной словно всё меняется местами) юкхэй кутается в наброшенную толстовку; лиловые стразы на его сценическом костюме светятся мутным блеском, а матовый бифлекс, обтягивающий с шеи до ног, кажется как никогда тесным. юкхэя душит самое родное, что у него есть. весна, кажется – это не про ромашковое поле, старые полароиды и выцветшие волосы. весна – это влажные стены с обваливающейся штукатуркой, потерянная шкатулка желаний и продырявленный купол старого цирка, через который (больше не) видны звёзды. холодно. зябко. пальцы трясутся, когда юкхэй пытается совладать с молнией, но. сейчас совсем не до этого. его взгляд прикован к чеён, что сидит, подтянув к себе худые ноги, на высоком деревянном ящике в дальнем конце двора за рядом припаркованных разрисованных грузовых машин. на ней нежно-розовый ('бэйби-пинк', – как, улыбаясь, называет чеён) костюм, полностью осыпанный серебристой пудрой, и больше ничего. успев продрогнуть едва ли не до костей даже в тёплой толстовке, юкхэй думает, что чеён вряд ли из этого мира. (что, в действительности, так и есть) слоны, львы, тигры, весёлые клоуны, акробаты и плоские незнакомые лица с рисунков смотрят на юкхэя пустыми глазами, когда он проходит мимо и старается не смотреть на них в ответ. ему хватает того, что он смотрит на самого себя. чеён не вздрагивает, когда мягкое тепло опускается на её плечи. она не ждала, не слышала шагов, но. она поднимает глаза – за горизонтом бесконечные поля, и это совсем непросто, но здесь и сейчас (этот осуждающий взгляд больших глаз, нахмуренные брови и сложенные на груди руки, как бы говорящие без слов: совсем с ума сошла?) кажется ей ближе, чем ускользающий за кромку неба мир. чеён улыбается совсем незаметно – пусть даже пытается не показывать, но у неё глаза блестеть начинают сразу, и это не под силу спрятать даже цирковой магии, – и пальцами цепляется за накинутую толстовку. одними губами: спасибо. безмолвно вдогонку: без тебя я бы, наверное, замёрзла совсем. юкхэй думает: нет. весна – это не про огромные лужи, осколки льда и первые цветы. не про натянутые на пальцы рукава любимого кардигана, засохшие разводы от кофе на столе, заброшенный книжный магазин, осознание, что детство закончилось, и воспоминания о погасших улыбках. весна – это небо, помноженное на тысячи граней в треснувшем зеркале. снег-не снег. облака-не облака. весна, думает юкхэй, это чеён. (без тепла которой он бы уже давно сошёл с ума)