***
— Вам никогда не было их жаль? Хотя бы немного? — спросил новичок, наблюдающий с крыши пекарни. Алан Хамфриз был невысоким, тощим и слабым на вид — на краю здания, залитый лучами солнца, он был похож на скульптуру на фасаде, зачем-то выряженную в офисную форму. В полдень солнце нещадно палило, нагревая маленький дворик, затесавшийся между громоздившимися в беспорядке зданиями. Внизу, у приоткрытого окна, болтала группка домохозяек. Играли дети под ветвями громадного старого дуба. Почти идиллическая сцена, как из какой-нибудь книжки, которую Эрик был бы не против почитать на досуге. Сбор душ на улице всегда проще: не нужно лезть в чье-то личное пространство. Их сегодняшнее задание на противоположной стороне двора, между двух соседних домов. Еще в первые пять минут Алан отметил, насколько они счастливы там, внизу. Эрик так и не понял, почему это так важно. — Не слишком, — с пренебрежением ответил Эрик. Он не взглянул через край крыши, пытаясь рассмотреть, куда там указывает новичок, а только пожал плечами и сверился с карманными часами. Еще четырнадцать минут. — Для них это всего лишь один плохой день. Переживут. Алан Хамфриз обернулся, хмурясь, будто пытаясь найти в его словах какой-то другой смысл. Так и не додумавшись, он подошел к Эрику поближе — отсюда вид на двор открывался еще лучше. — Вы и правда в это верите? Всего лишь плохой день? Стараясь не встречаться с Аланом взглядом, он посмотрел вниз, ища предполагаемую цель. Грузный мужчина сорока восьми лет. Инфаркт. Рутина. — Они просто люди. — У них есть чувства, — сказал Алан. — Наверное, это его дети. Сегодня они потеряют отца. Это не «всего лишь день». Не для них. Не в первый раз Эрик задавался вопросом, почему Алан оказался здесь. Когда высшие инстанции (кем бы они ни были), распределяли новичков по отделам, они, вроде бы, руководствовались их силой воли и эмоциональной устойчивостью. У Алана было слишком много первого и почти отсутствовало второе, о чем Эрик получал постоянные напоминания. Жнецов не должны волновать люди, за которыми они приходят. Они не должны интересоваться, что и с кем случится дальше. Вот почему все жнецы отдела сбора обладают определенными качествами: независимо от личных достоинств и недостатков, когда дело доходит до людей, все они действуют вполне одинаково. Вернее, все, кроме одного. Семь минут и двадцать шесть секунд. — Я же сказал, они просто люди. Тебе какое дело? Прозвучало это грубовато, но Алан едва заметно усмехнулся. Он вздохнул, продолжив наблюдать. Игравшая под деревом девочка подбежала к женщинам и дернула одну из них за юбку. Та сперва отмахнулась, а после всё-таки обняла девчонку. Алан ответил почти минуту спустя: — Может быть, я завидую, — он улыбнулся шире. Эрик удивленно приподнял брови. — Я имел ввиду, когда мы были людьми, у нас были друзья, семья, любимые. Не знаю, я ничего не помню. Но сейчас у нас есть только работа. Где бы мы ни были, мы всегда одни. Ни друзей, ни семьи, ничего похожего. Я бы хотел вспомнить, как это было раньше. Хотя бы немного. — У тебя куча друзей, — отметил Эрик, мысленно подсчитывая сотрудников департамента. — Даже больше, чем ты хотел бы. — Это другое. Во двор ввалился грузный мужчина с густой бородой, сгорбившийся под тяжестью мешков. Он был их целью: в примечаниях упоминалось что-то о владельце пекарни, а надписи «мука» на мешках было видно даже с такого расстояния. Мужчина вытер лоб рукавом и устало прислонился к сгруженным мешкам. Не сводя глаз с цели, Эрик переложил косу на другое плечо. — Почти одно и то же. Нам не нужна семья. И, черт возьми, конечно, не нужны никакие драмы. Друзья? Осмотрись получше — их у тебя много. — У нас разные понятия о дружбе, — тихо проговорил Алан. Они спрыгнули на землю. Осталось меньше пяти минут. Мужчина начал задыхаться. Заметившие это люди бросились к нему. Раздался низкий громкий стон. Они, жнецы, наблюдали со стороны, не вмешиваясь. Мужчина завалился вперед, хватаясь за рубашку. Он умер две минуты спустя. Девочка, прижимая к себе куклу, дергала мужчину за рукав. Женщина плакала, упав на колени. Мешок порвался. Мука просыпалась на землю. Алан шагнул к телу. Удар косы, и из раны вырвалась лента памяти. Душа была собрана, воспоминания — не повреждены. Эрик сделал отметку в книге смерти. Он обернулся, чтобы спросить, готов ли Алан продолжить, и обнаружил, что тот все еще стоит посреди толпы и смотрит на рыдающую женщину. — Нам нужно идти, — сказал Эрик, — У нас задание в Оксфорде через сорок одну минуту. Одна старуха помрет перед ужином. Алан только подошел ближе к толпе, сгрудившейся вокруг тела. — Если бы я умер, вы бы плакали? Впервые за все время Эрик понял: что-то не так. Что-то большее, чем сочувствие к людям. Они сталкивались со смертью каждый день — но почему это беспокоит существо, не способное умереть по естественным причинам? Они были жнецами, они расплачивались вечной службой. Вечной. Ему стало неудобно не потому, что вопрос был неуместным. Вопрос был слишком личным. Эрик прокашлялся. — Ты бессмертный Алан, — сказал он, положив руку на плечо ученика. — Тебе не о чем волноваться. Нам нужно идти. Алан послушно отвернулся и поспешил за ним, но выражение лица его было красноречивее всего их разговора.***
Слова — страшная сила. Простой, странный вопрос Алана никак не мог выйти из головы. Они редко работали в паре, но каждый раз Алан задавал непонятные вопросы о жнецах и жизни после смерти. Более того, Эрик никак не мог понять, почему это так захватило его. Он был не их тех, кто любил вопросы без ответов, но в жизни, полной предсказуемых отчетов и понятных бланков, наконец, появилось слепое пятно. Его создал Алан.***
Половина третьего — в это время нет запланированного перерыва. Почти все сидели за столами, по самую макушку закопавшись в документах после инцидента в Рексеме. Инцидент в Рексеме стал последней каплей перед тем, как заговорили, что неплохо было бы создать отдел, отвечающий за несчастные случаи в быту. Электричество было той еще проблемой. Новые электрические лампы быстро заменили старые газовые, и подобные несчастные случаи стали рутиной. Кто-то не закрывает газовый клапан, затем включает электрический свет, и раз — три отдела работают сверхурочно. В теории, каждый сотрудник должен был сейчас разбираться с документами по этому делу, но Эрик был занят другим: он просматривал полные ошибок отчеты новичков за прошлую неделю, пытаясь привести их хоть какое-то подобие порядка. Впрочем, почти безуспешно — слишком отвлекал пустой стол на другой стороне офиса. Конечно, служба в отделе сбора предусматривала что-то вроде пары выходных, которые можно было использовать, если жнец был ранен или болен и не мог исполнять свои обязанности. На жнецах все заживало быстро, но, предложив такие льготы, добиться покладистости от сотрудников было гораздо легче. Алан Хамфриз не взял больничный. Теоретически, он был на работе. Он пришел вовремя, но большую часть времени провел на перерыве, в уборной и вообще где угодно, но только не за столом. Обычно он был одним из самых старательных сотрудников, поэтому сейчас его отсутствие было особенно заметно. Глядя на пустой стол и груду заброшенных бумаг, сиротливо лежащих на краю, Эрик беспокоился всё больше. Не в силах сосредоточится, он поднялся из-за стола. Перекур, успокоил он себя. Однако направился не в курилку, а в сторону крохотной комнатушки, служившей зоной отдыха. Пропавший сидел на стуле в дальнем углу. Эрик почувствовал необъяснимое облегчение. Алан прислонился к стене — закрытые глаза, приоткрытый рот. Он выглядел бледнее, чем утром. — Ты в порядке? — Алан не шевелился, и Эрик потормошил его за плечо. — Алан! Алан в замешательстве открыл глаза, почти мгновенно покраснел и выпрямился: — Мистер Слингби! Я заснул? — Можно сказать и так. Ты был здесь минут сорок. — Сорок минут? — Алан в беспокойстве рассматривал комнату отдыха, будто понятия не имел, как сюда попал. Щеки все еще алели, и Эрик подумал, что это скорее от лихорадки, чем от смущения — лоб его был влажный от пота. — Извините. Я не думал, что задремаю. Я поработаю в обеденный перерыв. Эрика не беспокоило потерянное время. Не беспокоили ни незаконченные документы, ни отчет, который он должен будет написать Уильяму по поводу всего этого. Единственным, что его волновало, был заметно дрожащий Алан. Трясущиеся руки и ватные ноги. Это явно не была обыкновенная простуда. — Может, уйдешь пораньше, отдохнёшь дома? — Эрик боролся с искушением предложить руку, чтобы помочь встать. — Погано выглядишь. Алан улыбнулся ему. — Вы хороший человек. Но я не могу сейчас уйти. У меня много дел. Не найдя слов возразить, Эрик вздохнул и повернулся, чтобы уйти обратно к своему столу. Или сходить за стаканом воды. Ему нужно было хоть что-то, что остановило бы его от того, чтобы опуститься до разговора с Аланом о том, чтобы тот, наконец, прекратил делать вид, что все в порядке и начал заботиться о себе. В конце концов, он — не ответственный за Алана. Алан — вполне взрослый и способен со всем сам разобраться. А еще это было бы неуместно, Грелль уже объяснял, как в департаменте относятся к подобному неуместному поведению. — Алан?.. — Эрик попытался решить, что всё-таки ему делать. — Да? — Не беспокойся об этом сегодня, приди пока в себя. Но, появится свободное время на неделе, подойдешь ко мне, хорошо? Мне нужно кое-что проверить. Насчет несчастного случая в Вустершире. Вы работали над ним вместе с Рональдом, и в отчетах я заметил несоответствия… Улыбка исчезла с лица Алана, сменившись непроницаемым выражением лица. Он медленно кивнул. — Возможно, завтра. — Завтра, — согласился Эрик. — И… Алан? — Да? — Это нормально, если ты не успеешь сделать всё вовремя. Попроси, если нужна будет помощь. — Мне не нужна помощь, — резко ответил Алан. — Я справлюсь. Справится — в этом Эрик никогда не сомневался.***
Дэдлайны были проклятием для большинства жнецов, но не для Алана. Даже, когда болезненное состояние, свидетелем которого оказался Эрик, стало повторяться всё чаще, все документы были заполнены, а отчеты сданы вовремя. Однако, чем больше проходило времени, тем чаще Эрик стал замечать, насколько трудно это ему дается. Это было не очевидно, не заметно с первого взгляда, но игнорировать было почти невозможно — время от времени отсутствие на рабочем месте, необходимость остановиться и отдохнуть во время полевой работы. В конце концов, это должно было привести к проблемам, вроде опозданий, ошибок в отчетах и потерянных лент памяти. Но нет. Все было в порядке. Алан пробыл в отделе достаточно долго, чтобы ходить на полевые работы один, из новичка превратившись в самого обыкновенного правильного и ответственного жнеца. Их взаимоотношения тоже изменились. Раньше все ограничивалось случайными встречами в коридорах. Сейчас же Алан перестал быть учеником и больше не находился не под чьим присмотром, кроме Уильяма — надзирателя. Эрик больше не мог заставить его взять выходной или зайти в лазарет, когда замечал, что тот стоял, обессиленно прислонившись к стене, измотанный простой работой в офисе. Эрик просто был еще одним из жнецов, еще одним работником, который не имел права совать нос в чужие дела. Приветствия с утра, короткие и вежливые разговоры — все, что их связывало. Привычную серость дней разбавляли только маленькие цветные пятна — странноватые вопросы Алана. Они прятались среди чернильных строчек отчетов и папок с документами — яркие кусочки человечности среди безликой рабочей силы. Всё изменилось в один час. Уильям собрал начальников отделов и старших жнецов. Скупые факты, цифры и мрачное предупреждение всем присутствующим. Опасность, которой может подвергнуться любой, смертный грех, способный убить жнеца — Шипы Смерти. В словах Уильяма не было жалости к другу или коллеге. Только осуждение. Никакой заботы о пострадавшем — только приказ, чтобы такого больше не повторилось в пределах их департамента. Зал был полон, и почти все сгрудились около стола. Несмотря на толпу жнецов, Эрик, наверное, никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Он внимательно выслушал информацию, взял выданное начальством руководство к действию и вышвырнул его в окно в коридоре. Он все понял еще с начала собрания.***
Эрик промерз до костей, не спасало и тёплое пальто — ноябрьский дождь той ночью лил нещадно. Вздохнув, он снова постучал. Это же правильный адрес, верно? Подкупленная секретарша явно не самый надежный источник информации. Эрик опять собрался стучать, но дверь распахнулась. На пороге стоял сонный Алан, кутающийся в одеяло — почему-то от этого он казался еще меньше. А еще выглядел так, будто знал, что он, Эрик, придет, и рад этому явно не был — Мистер Слингби, — узнал его Алан. — Что вы здесь делаете? По правде говоря, ответа у него заготовлено не было. Всё, что Эрик планировал, — просто прийти. О большем задуматься как-то не вышло — Эрик. И можно на ты, — неосознанно поправил он. — Тебя сегодня не было на работе. Я волновался. Алан на мгновение посмотрел на него, а после посторонился, пропуская внутрь: — Заходи. Эрик оказался в уютной прихожей, загроможденной вещами — безделушки и какие-то книжные картинки на полках, пара цветов на комоде рядом с вешалкой и несколько ярких открыток там же. Он повесил пальто и шагнул в квартиру. Почти всю небольшую гостиную занимал диван. Напротив — камин с тлеющими углями, по обе стороны — книжные полки (классическая литература и какие-то дешевые романы). Маленький журнальный столик был накрыт громадной отвратительной салфеткой. Алан отсел подальше, почти вплотную к подлокотнику, недоверчиво уставившись на него поверх чашки с чаем. В синей полосатой пижаме, с теплым одеялом на плечах он выглядел маленьким, незначительным и не имеющим ничего общего с энергичным жнецом в форме, какого можно было встретить в коридоре департамента. Эрик неуклюже замер на другом конце дивана. Он не знал, что делать дальше — на подобный случай не было никаких правил этикета или чего-то вроде. В конце концов, они даже не были друзьями, не проводили вместе время после работы. Эрик только сейчас осознал всю неловкость ситуации. — Похоже, ты уже знаешь, — тихо сказал Алан. В его голосе совсем не было неуверенности, только усталость. — Уильям созвал собрание. Алан резко засмеялся: — О чем говорили? Обо мне? — Верно. — Наверное, это было что-то вроде предупреждения… Ладно! — Алан снова невесело усмехнулся. — Итак, значит, ты решил прийти и проверить, правда ли это? Не знаю, что тебе там наговорили, но не существует никаких «отметок» или чего еще. Почему-то сейчас то, о чем говорил Уильям, показалось нелепым. Было трудно даже подумать о том, чтобы кто-то позволил бы лентам памяти напасть на себя, тем более, не один раз, а достаточно, чтобы заболеть. Даже само название — «Шипы Смерти» — было зловещим. Эрик всегда считал это чем-то вроде глупой сказки для новичков, чтобы те не нарушали правила. Слов Уильям не пожалел. Он описал Шипы Смерти как неизлечимую болезнь, инфекцию, вгрызающуюся все глубже и глубже, пока, наконец, не убьет. Когда Уильям говорил «инфекция» он имел в виду «слабость». Он считал Алана слабым звеном в безупречно отлаженном механизме. Алан сжал чашку — побелели костяшки пальцев. Тлели угли в камине . — Не в этом дело, — Эрик сел рядом. — Тебя не было на работе. Я знал, что тебе плохо, и подумал, что тебя нужно бы навестить. Это всё. Алан перевел взгляд с камина на него. Кажется, он ожидал, что Эрик спросит о Шипах, и, когда этого не произошло, выражение его лица смягчилось: — Ты пришел меня проведать? Что-то во взгляде Алана заставило почувствовать себя неловко. Эрик пожал плечами: — Да. Алан отставил чашку и вздохнул: — Спасибо. До тебя приходил Грелль, и он был… Не таким вежливым. Грелль и вежливость — понятия несовместимые. Неожиданно было то, что тот явился первым. — Чего он хотел? — Поиздеваться, наверное. Или злился, что Уильям допрашивал меня на прошлой неделе. Наверное, поэтому, да. Он не сказал. — Уильям тебя допрашивал? — Эрик встревоженно выпрямился. Уильям был надзирателем, ответственным за отдел сбора и еще пару, но его редко волновали вопросы, не связанные с текущими делами. И, конечно, он не допрашивал ничего не нарушивших жнецов. По крайней мере, Эрик думал, что нет. Звучало зловеще. — На прошлой неделе, после того случая в Санбере, я вернулся позже положенного… И… мне было нехорошо, — Алан рассказывал не всё, явно аккуратно обходя неприятные детали. — Я уверен, ты помнишь. Эрик помнил. В тот день Алан вместо того, чтобы вернуться к своему столу, оказался в лазарете. На счастье, в тот раз он работал с Рональдом Ноксом, который и помог ему добраться туда, а после позаботился обо всей документации. Эрик думал, Алан был ранен. Оказалось, нет. — Уильям допрашивал тебя в лазарете? — это казалось чем-то невежливым и неуважительным. Алан невесело улыбнулся: — Нет, он подождал, пока меня осмотрят. Думаю, доктор ему и сказал. Он позволил мне одеться, а потом вызвал в свой кабинет. — Мне жаль. — Наверное, я должен быть рад, что все открылось так поздно, — пробормотал Алан. — По крайней мере, мне разрешат работать дальше. Эрик не хотел спрашивать, как долго Алан болен или почему он это скрывал, хотя и последнее было как никогда ясно. — Ты все еще хочешь работать в отделе сбора? Я не слишком разбираюсь во всем этом, но, если тебе нужно что-то поспокойнее, я мог бы написать рекомендацию и… — Я хочу остаться в отделе сбора, — отрезал Алан. — Уильям сказал, я могу, так что, если ты не против… Эрик был сбит с толку. Он не был начальником Алана и, естественно, сделать ничего не мог. — Почему? Алан снова взял в руки чашку. Тонкие пальцы блуждали по причудливым узорам на фарфоре: — Ты спрашиваешь, потому что мы работаем вместе? — Нет. Я спрашиваю, потому что это правильно. Алан не должен был задавать этот вопрос. Была разница между друзьями и коллегами, здоровающимися по утрам на работе. Впрочем, еще была разница между теми, чье общение сводится к привет-пока, и шастающими ночами под дождем, чтобы проверить, как там их сослуживец. После долгого молчания Алан, наконец, улыбнулся и заговорил: — Знаешь, а ведь это подарок. Быть теми, кто мы есть. Заниматься тем, что мы делаем. Там, в секретариате, или в исследовательском, они так далеки от того, чем заняты мы… Иногда я чувствую, я… Иногда мне кажется, я уже и не помню, как это, быть живым. Слова эти прозвучали неправильно. Они ведь и так были живы, правда? И всё же, этот разговор казался Эрику до боли знакомым, будто продолжение того, на крыше пекарни. — Уильям сказал мне, что, мне было бы легче, если бы я перевелся в секретариат или какой-нибудь другой отдел, — пробормотал Алан. — Но я хочу быть полезным. И еще я… Мне нравится общаться с ними. С людьми. — Мы с ними не общаемся. Они до последнего не знают, что мы здесь, — Эрик откинулся на спинку дивана. — Нам не позволено даже заговорить с ними, пока не кончится их время. Эрик понял. Всё. В один момент. Гораздо больше, чем когда объяснял Уильям. Слова Алана складывались в немыслимое, страшное признание. Алан общался с людьми и очень близко. Так, как может только жнец. Раз или два Алан позволил лентам памяти проникнуть в себя, чтобы на мгновение узнать, что чувствовали умирающие люди. Алан улыбался и смотрел на него ласковым, пустым взглядом того, кто думал о подобном чаще, во много раз чаще. Он не просто позволил лентам памяти напасть, он знал, четко осознавал, что делает. — Алан, почему? — Ты считаешь, должна быть причина? — прошептал он. — Для этого? Должна. Алан крепче сжал чашку и перевел взгляд на камин. — Я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как кто-то другой страдает. Да, мы делаем это. Стоим в стороне и наблюдаем за болью и смертью. Я знаю, мы не можем это остановить, но… Когда я смотрю на мужчину, раздавленного каретой, или на пожилую женщину, умирающую от рака… Мне кажется, если бы я мог забрать хоть немного их боли… Неужели они не заслуживают понимания? Или немного доброты. Доброта не имела ничего общего с работой жнецов. Их задача — факты, цифры, деловые расчёты. Эрик ничего не мог понять, и всё стало только хуже после следующей фразы: — …и я хотел вспомнить, каково это, чувствовать. — Это безумие, — твердо сказал Эрик. — Они всего лишь люди, ты не можешь… — Действительно ли безумие желание чувствовать хоть что-то? — Алан выглядел так, будто готов заплакать. — Хотеть вспомнить, что значит быть любимым? В этом мнение Эрика расходилось с политикой Департамента. Он слишком хорошо знал, как легко потерять человечность в бесконечной работе. Наверняка, это было частью замысла. Они не выбирали свою службу, их работа и не должна быть приятной. И всё же среди черно-белых страниц документов был кто-то, кто хотел большего, чем прописанная в уставе правильность, нормальность их существования. — Нет, — согласился Эрик. — Но ведь есть другие способы. У тебя есть друзья, Алан. Ты мог поговорить с кем-то из них. — С кем, например? — он поднялся. — С друзьями, — глупо ответил Эрик. Алан положил одеяло на диван и сжал его плечо. — Кроме Грелля, ты единственный кто пришел. Уильям сказал, скорее всего, с этого момента мне придется работать в одиночку. Ну, или как только остальные поймут, что со мной. Да и ты здесь только для того, чтобы узнать, буду ли я завтра на работе. Как думаешь, с какими друзьями мне об этом поговорить? Тишина повисла в воздухе, когда Алан убрал руку и ушел на кухню. Вернулся он с тарелкой печенья. Эрик подумал, что всё это — имитация жизни. Угощение гостей, цветы, открытки, камин и теплое одеяло — протест против образа жизни правильного жнеца. Что случилось бы с их миром, если бы все вели себя как Алан? — Слушай, я не хочу знать, с кем ты там обычно общаешься… Но, если захочешь поговорить, приходи ко мне. Я не говорю, что ты обязан, просто, если захочешь… — Ты говоришь это как наставник или как друг? Эрик вертел печенье в руках и понимал, что это поворотный момент. Что он сейчас ни скажет, он либо подтвердит, что абсолютно согласен с политикой департамента, либо откроет для себя что-то новое. — Друг, — поколебавшись, сказал он. — Я всегда был твоим другом. Простые слова, но Алан смотрел с благодарностью. Эрик не был уверен, зачем пришел сюда, но только сейчас понял, оно того стоило. Стоило этого короткого взгляда. Может, дело было в словах Алана. Доброта значила больше, чем он думал.***
Политика департамента не исключала дружбу. Во всех инструкциях, одобренных комиссией, распечатанных и выданных каждому жнецу, каждая формулировка была тщательно продумана, чтобы создать иллюзию братства. Товарищество было очень важно для организации, хотя бы для того, чтобы предупредить возможные разногласия и сложные ситуации. Но ни разу, ни на одной из 422 страниц справочника не использовалось слово «дружба», даже слово «команда» встречалось редко. Вместо этого там легко можно было найти «коллег», «сотрудников» и другие пустые слова. Инструкции заходили настолько далеко, что советовали сотрудникам ограничить общением работой, оставив свободное время на отдых, сон и подготовку к следующему рабочему дню. В инструкции ничего не говорилось о внеурочных вечеринках раз в полгода. Эрик знал наверняка — он перечитал её в тот же день, как вернулся от Алана. За пару месяцев он просмотрел её несколько раз в поисках, как бы помочь Алану и как вести себя самому. Он листал и листал страницы, но ни на одной из них не говорилось, что делать наставникам, пару раз в неделю заходящим в гости к бывшим ученикам. В правилах поведения на рабочем месте почему-то не нашлось места для советов по сочувствию, заботе или привязанности к чему-то, кроме самой работы. Это не проблема, думал Эрик, эти дружеские визиты, особенно если виной всему были всё-таки рабочие причины. По крайней мере, вечеринки эти тоже были смутно связаны с работой, пускай даже работа была последней вещью, о которой на них кто-то думал.***
Вечер давно перетек в позднюю ночь. Откуда-то играла скрипка, звук мешался с витающим в воздухе сигаретным дымом. Большинство жнецов уже разошлись. Рональд Нокс пытался заигрывать сразу с двумя брюнетками из секретариата. Какому-то странному парню из отдела контроля удалось прижать к стенке Уильяма, неизвестно почему присоединившегося к празднику. В углу комнаты схватился за грудь Алан — прикрытые глаза, неровное дыхание. Ему было больно. — Тебе нужно было уйти еще пару часов назад, — проворчал Эрик. — Нет, я хотел остаться, — Алан открыл глаза и улыбнулся ему. — Я никогда не был здесь. Что подумают, если не побываю хоть раз? Эрик окинул взглядом остатки толпы (хорошо, если хоть кто-то заметил их присутствие) и закатил глаза: — Может, подумают, у тебя есть вкус. На мгновение не осталось ничего — только музыка и затрудненное дыхание Алана. Эрику надо было бы сказать еще хоть что-то, чтобы каким-то волшебным образом исправить то, что он был не лучшим другом, никогда не звал с собой, да и вообще сблизился с ним слишком поздно. Он ничего не сделал. Только смутное чувство сожаления мешалось с сигаретным дымом. — Ну, хотя бы тебе весело, — тихо сказал Алан. Прислонившись к стене, он снова улыбнулся. Выглядело это уже не так искренне как раньше — было видно, ему стало хуже. Эрик выругался. — Пойдем отсюда. — Дай мне пару минут, и я буду в порядке, — заверил его Алан. — Всего пару минут. Не в первый раз Эрик заметил — Алан совсем не умел врать. Даже в тусклом освещении было ясно, насколько ситуация серьезна. С каждым вдохом Алан сильнее сжимал пиджак на груди, он был совсем бледным, а глаза его почти остекленели. Ему было совсем плохо, хуже, чем может быть после пары бокалов и игры в дартс. — Давай руку, — сказал Эрик. — Я помогу тебе дойти. Алан нахмурился: — Я могу ходить самостоятельно. Глубоко вздохнув, Алан направился к двери. Ему хватило четырёх шагов, чтобы споткнуться. Не говоря ни слова, Эрик подхватил его, перекинув руку через плечо. — Эрик, прекрати. — Прекрати быть идиотом, и дай мне помочь, — пробормотал Эрик. — Ты не обязан делать все сам. Алан не согласился, но и не попытался вырваться. Снаружи было холодно. Им повезло, бар находился всего в паре улиц от квартиры Алана. В любой другой день они бы дошли за десяток минут, сегодня им понадобился почти час. Алан был бледным, едва держался на ногах и долго возился с ключом, пока Эрик не вырвал тот из рук и сам не отпер входную дверь. Как только Алан рухнул на диван, Эрик сразу же начал искать спички в темноте. Он зажег масляную лампу и в комнате заплясали оранжевые блики, отбрасывая на стены причудливые тени. — Побереги себя, — сказал Эрик, вернувшись к дивану, и помогая Алану стянуть пальто. Тот выдохнул, откинувшись на подушки: — Я знаю свои возможности. — Черта с два, ты не знаешь! — прорычал Эрик, опустившись рядом. — Что если бы это случилось с тобой на задании? — Тогда я бы вернулся чуть позже. Он уже привык к тому, как легкомысленно Алан относился к своей болезни, но иногда тот говорил такое, что Эрик не мог не вспылить: — Мать твою, ты можешь относиться к этому серьезнее? — Серьезнее?! — Алан резко рассмеялся. — О, я знаю, как должен себя вести! Как это больно! Даже просто дышать — пытка! Но я пытаюсь жить дальше. Каждый день Шипы проникают всё глубже и глубже, и я это чувствую! Но это не значит, что я должен проживать каждый день, пытаясь выжить. Я могу… — Я этого не говорил, но… — Но что ты имел в виду? — перебил Алан, прямо уставившись на него. — Я могу жить, но только так, как удобно тебе? Это чертова игра в гляделки и уже не в первый раз. По опыту Эрик знал, что заставить Алана отступиться — задача почти невыполнимая, но хотел попытаться. Было темно, но взгляд Алан не отводил. Эрик сдался первым: -Я просто беспокоюсь о тебе. Алан сел и подвинулся ближе, пряча боль за натянутой улыбкой. Он пытался перевести дыхание: — Слишком беспокоишься. Что бы подумал Уильям? — Не так уж и слишком, раз все еще приходиться таскать тебя домой, — проворчал Эрик. Отвечать он не стал, а только попытался отвести взгляд от ласкового, открытого выражения лица напротив. Не зная куда смотреть, он принялся изучать фигурку пастушки на книжной полке. А потом почувствовал горячие кончики пальцев, скользящие по щеке. — Ты не обязан помогать мне, — сказал Алан, наклоняясь ближе. — Но я рад, что ты это делаешь. Близко. Еще ближе. Касания совсем не походили на то, как еще недавно рука Алана болталась на его шее. Горячая кожа резко контрастировала с прохладой комнаты. Прикосновения шероховатой ладони были почти гипнотическими. Резко выдохнув, Эрик схватил Алана за запястье и убрал руку от лица: — Не надо. Запястье тоже было теплым, а тонкие пальцы… Эрик едва сдержался, чтобы снова не прижаться к чужой ладони. Этого он себе позволить не мог. — Эрик… — в голосе Алана сквозила неприкрытая боль, но он не пытался коснуться его снова. Отпустив руку, Эрик поднялся на ноги. Демонстративно оправил пальто, отвернулся от дивана. — Мне нужно идти. Если понадобится, возьми выходной назавтра. Я разберусь с документами. Этот разговор закончился, как и всегда — задолго до начала. Прежде чем Эрик успел сделать шаг, он почувствовал, как Алан вцепился в его рукав. Он обернулся. Алан выглядел разочарованным. — Почему ты меня отталкиваешь? — вопрос был тихим, почти неслышным, но, казалось, завис в воздухе. Эрик так и не нашел ответ. — Я просто помог тебе дойти домой, — грубовато отрезал Эрик. — Это всё. Это прозвучало искусственно. Алан вцепился в его руку, но он даже не попытался сжать чужую ладонь в ответ. Эрик отстранился. Почему Алан хотел подобного именно от него? Можно найти сотни причин, но едва ли хоть одна из них будет иметь смысл. — Отдохни, — коротко сказал он, повернулся и ушел, не оборачиваясь, пока не закрыл за собой входную дверь.***
Если твой срок ограничен, как жизнь человека, — легче сожалеть об ошибках. Жизнь жнеца — почти бесконечна. Достаточно времени, чтобы исправить ошибки и промахи, чтобы любая погрешность успела кануть в Лету. Эрик осознал слишком поздно: всё это — роскошь, недоступная Алану Хамфризу. Было поздно возвращаться, менять что-то, пытаться поступить по-другому. Всё то светлое и удивительное, что дал ему Алан, казалось мизерным, совсем незначительным на фоне неизбежной тьмы. И аланова сила воли, и решительность — оставались бесполезными перед неминуемой Смертью.***
Грозы — редкость в этой части Англии. Всё чаще шли дожди. Страна утопала в тоскливых туманах. Ветер грохотал окнами. Эрик сидел в пустом спортивном зале и слушал слова, которые никогда не должны были прозвучать. Он смотрел сквозь толстое оконное стекло и ничего не понимал. — Меньше года, — тяжело повторил он. — Возможно, — Алан стоял, облокотившись на подоконник. — Доктор сказал, что может быть и дольше, если я, конечно, буду осторожен, но болезнь развивается быстрее, чем он думал, так что… Последний этап болезни — смерть. Эрик знал это лучше, чем форму своих очков. Дюжина книг и вдвое больше научных статей разной степени достоверности — Эрик прочел их все. Большинство авторов так и не смогли сойтись ни в чем, кроме названия и того, как все, в конце концов, закончится. Заражение могло оставаться незаметным годами. Особо удачливый жнец мог спокойно прожить и десяток лет. Самые примечательные пациенты оставались в строю и двадцать, и даже четверть века, прежде чем дела становились совсем плохи. Несмотря на ужасные симптомы, они продолжали работать до последнего месяца жизни, если конечно тщательно относились к отдыху и лечению. Меньше года. — И они ничего не могут сделать? — голос дрожал. Эрик был опасно близок к тому, чтобы заплакать. Нельзя. Алан не должен видеть, как он плачет, будто уже на похоронах Если Алан и заметил, то не подал виду. Только покачал головой: — Врачи предложили мне обезболивающее, но я не хочу… Мне не нравятся побочные эффекты. Они сказали, мне вредно волноваться. — Тебе нужно уйти из отдела… — Это не повод. — Некоторые аргументы никогда не устареют. Эрик знал, что не сможет его заставить. — Или подумай о напарнике. Знаю, тебе это не нравится, но если что-то случится, когда ты… — Сам справлюсь, — отрезал Алан. — Мне не нужен напарник. Понадобится, попрошу. Слова будто ножом полоснули. Лицо Алана расплылось, мир потерял резкость. Очки не помогли. — Продолжишь работать — станет только хуже. Ты же знаешь, что… Эрик замолк, когда почувствовал, что Алан взял его за руку, пытаясь хоть как-то поддержать. Разве всё не должно было быть наоборот? — У меня остался еще год, — мягко сказал Алан. — И я не собираюсь потратить его, сидя дома, изо всех сил стараясь ничего не делать, ради пары лишних минут жизни. Я хочу, чтобы всё оставалось, как раньше. Хочу провести остаток времени здесь. С тобой. В этом отделе. В поле. А не взаперти, в ожидании Смерти. Эрик так и не смог найти нужный ответ. Он просто стоял, глупо желая стереть из памяти этот их разговор целиком и без остатка. — Я бы хотел найти что-нибудь прекрасное, прежде чем умру, — Алан сказал это совсем тихо, будто секрет — только для них двоих. — Кто знает, может, я смог бы вдохновить хоть кого-то. Эрик ненавидел всё это. Всё. Разговоры о смерти и том, что случится, когда Алана не станет. Ненавидел, слышать, как Алан говорит, что его жизнь не имеет смысла. Эрик снял очки и вытер глаза рукавом. Он не знал, не мог подобрать слова, чтобы сказать Алану — тот не только вдохновил, тот стал самым важным ему человеком. — Почему ты рассказываешь это мне? Алан отступил к окну, рассматривая мрачный силуэт здания: — Ты ведь сказал, я могу с тобой поговорить. Я думал, тебе будет интересно. Впервые за несколько месяцев настал черед Эрика делать первый шаг. Он взял Алан за руку, переплетя пальцы: — Этого не случится. Я не позволю. Алан засмеялся — звук эхом разнесся по пустой комнате. — Ты, конечно, потрясающий, но не думаю, что у тебя есть власть над жизнью и смертью. Эрик ощущал себя дураком, но чувство разочарования куда-то исчезло. — Как ты можешь быть так спокоен? — А какой смысл волноваться? Мне сказали, ближе к концу будет много боли. Сказали, я узнаю, когда мне останется немного. Почувствую. Мучительно — вот что сказал доктор. — Алан… — Мне страшно об этом думать. Страшно — будто это уже началось, — пробормотал он, стиснув на груди аккуратно выглаженную рубашку. — Я не хочу задумываться, не хочу бояться. Пока у меня еще остались хорошие дни. Рука Алана была горячей даже сквозь перчатку — напоминание о том, что он еще здесь, еще жив. Эрик подумал, вспомнит ли он, каково держать Алана за руку, когда тот умрет. Алан был прав — он ничего не может сделать, он — всего лишь сторонний наблюдатель, оказавшийся свидетелем короткого отрезка чужой жизни. Ничего больше. Смертность Алана — всё это казалось каким-то неправильным, бессмысленным. — Я рад, что ты сказал, — соврал Эрик. Знание пожирало его изнутри, и он никак не мог это исправить. — Это было правильно, — просто сказал Алан — сжал его руку, а после разгладил рубашку и поправил галстук. — Хочешь прогуляться сегодня днем? Эрик уставился на него. — В грозу? — После. Если будет ещё светло. Эрик не любил гулять после дождя, но отказаться было выше его сил. — Конечно, — все, чего он хотел — снова почувствовать руку Алана в своей. — Если стемнеет, можно и завтра. — Было бы хорошо. — Так и сделаем.***
Они никуда не пошли. Ни этим днем, ни когда-либо еще. Доктор говорил, осталось меньше года, но Шипы стали влиять на жизнь Алана уже сейчас. Пару раз в неделю он ходил на задания один, остальное время — с напарником. На качестве его работы ничего не сказалось. Он все еще оставался одним из самых надежных жнецов из отдела сбора. Но изменения, происходящие с Аланом, съедали Эрика сильнее, чем просто знание — времени осталось совсем немного. Несмотря на противоречивые эмоции, на службе Эрик сохранял дистанцию, уважая желания Алана оставить неизменной хотя бы эту часть жизни. Он считал случаи, когда сразу после смены Алан шел в лазарет или вовсе не ходил на полевые работы. И каждый раз ему казалось, что какая-то часть него умирает вместе с Аланом. Жнецы — просто винтики в механизме. У них нет власти над жизнью и смертью. Но Эрик продолжал искать. Поздними ночами, склонившись за столом над грудами текстов, он читал: безнадежная ситуация, медицина бессильна, болезнь разрушает душу жнеца. Чем больше Эрик узнавал о болезни, тем больше её ненавидел. С каждым днем становилось всё сложнее отделить Шипы от Алана — он, казалось, исчезал за бесконечной завесой боли.***
Через полгода после разговора в пустом спортзале Эрик снова оказался в полутемной квартире Алана. Камин не горел, только масляная лампа на тумбочке, света которой едва хватало, чтобы осветить черты лица спящего Алана. Он дышал хрипло и надрывно. Эрик сжимал его ладонь. Руки у Алана дрожали. Он долго ворочался и метался, пока не забылся в беспокойном сне. Раньше приступы заканчивались так же внезапно, как и начинались. На этот раз всё было по-другому. Впервые виной были не физические нагрузки. По правде говоря, у них обоих был выходной. Они всего-то пили чай у Алана и не говорили ни о чем серьезнее новой партии офисных канцтоваров. В жизни, наполненной работой, Эрик наслаждался возможностью отдохнуть рядом с кем-то важным. В конце второй чашки шевельнулись Шипы. В одно мгновение Алан смеялся, в следующее — кричал. Он рухнул на пол, не в силах даже сесть. В этот раз не было ни споров, ни уговоров — Эрик сперва попытался усадить его в кресло, а затем, когда понял, что ничего не выйдет, довел его до спальни. Ситуация была серьезней, чем раньше. В спальне Эрик помог ему переодеться в пижаму. Алан не мог даже откинуть одеяло, чтобы лечь. Всё то были мелочи — вещи, которые вряд ли входили в обязанности друга, но с которыми Эрик был не против помочь. Каждая мелочь, с которой не мог справиться Алан, казалась жестоким напоминанием, насколько мало времени у них осталось. Алан говорил — это всего лишь приступ, короткое мгновение боли. Для Эрика это были ледяные пальцы смерти, каждый раз все ближе и ближе подбирающейся к чему-то очень дорогому и важному. Алан беспокойно шевельнулся, пробормотав что-то бессмысленное, и сжал руку Эрика, притянув к груди. Эрик наклонился, достаточно близко, чтобы слышать рваные фразы, мешающиеся с собственным именем. Эрик нашел лишь одну возможность вылечить Шипы Смерти. В старой книге, вместе с историями о ведьмах, демонах и спящих красавицах. Эрик знал, это всего лишь сказка. Он был не настолько глуп, чтобы воспринимать это всерьез. Но в каждой сказке есть доля истины. Это был шанс. Вернее, нет, он был в отчаянии и считал желаемое действительным. Но, высвободив руку из мертвой хватки Алана, Эрик позволил себе погладить его по щеке. Он был в отчаянии. Невозможное стало приемлемым. — Я спасу тебя, — пообещал Эрик. — Я сделаю для тебя всё. Алан заворочался и открыл глаза: — Эрик? — Я здесь. — Я думал, ты ушел. Незаданный вопрос повис в воздухе. Эрик нашарил в полутьме аланову ладонь. — Хочешь, чтобы я ушел? Алан улыбнулся. — Тебе не надо спрашивать такое, если не хочешь, чтобы я отвечал. Слишком много в последнее время у них было нелепых неоконченных разговоров, но Эрик, казалось, все равно начал понимать Алана с полуслова. Они редко были близки в моменты отличные от таких как этот. А еще Алан порой был жутко упрямым. Его слова казались намеком: быть может, Эрику стоит уйти — погасить лампу, принести еще одеяло и извиниться за вечер. Вместо этого он снова спросил: — Хочешь, чтобы я ушел? В спальне стояла тишина, только неровно дышал Алан. — А если бы я попросил, ты бы остался? — Да. — Это был не вопрос, совсем не он. — Тогда останься со мной.***
Жнецы не ценят жизни. Их собственные — всего лишь расплата. Почти бесконечная, гораздо длиннее любой человеческой, которую так легко забрать. Но душа это гораздо больше, чем хрупкая недолговечная жизнь. Вот почему жнецы так не любят демонов. Для демонов души — пища, для жнецов — долг. А долг — важнее всего. С того момента, как Эрик принял решение спасти Алана, он подозревал, как всё закончится. Даже одно убийство сделало бы его падшим. Тысяча казалась чем-то невероятным. Если он и не погибнет в конце, в департаменте всё равно узнают. Его убьют. Алан стоил его души. Стоил его жизни. Стоил тысячи.***
В плохо освещённом переулке было трудно разобрать аланово выражение лица. Он вертел в руках очки, улыбаясь ласково, будто те были ему старыми друзьями, которых он давно не видел. — Алан… Эрик не мог поверить в услышанное. О чем он говорит? Карты раскрыты. Эрик знал с самого начала, что не сможет остаться с Аланом. Его действия были за пределами любой морали. Но Алан всё еще стоял рядом. Эрик думал об этом множество раз, но всегда, при любых обстоятельствах, конец оставался единым: Алан не примет эту жертву. Никакая благородная цель не окупит его грехи. Но Алан не ушел. Не осуждал его, не требовал объяснений. Сказал, они все еще напарники. Почему-то слово это прозвучало как что-то более глубокое и значительное, чем просто строчка из устава организации, которая уже приговорила Эрика к смерти. Алан подошел ближе. Он не смотрел на Эрика, но улыбался. — Как я и думал. Без очков я почти ничего не вижу. Даже твое лицо расплывается. Постепенно вера Эрика в одиночество в конце начала рушиться. Даже эти слова казались большим, чем он заслуживает. — И я не вижу почти ничего, — твердо сказал Эрик и, следуя примеру Алана, тоже снял очки. — Я и не думал, что ты настолько упрямый. Все их мелкие споры, разногласия, даже та грань, что Эрик привык проводить между ними, казались совсем незначительными на фоне недавних событий. Впервые за несколько месяцев они были честны друг перед другом — без всяких тайн и бессмысленных преград. Сняв очки, Алан сказал ему больше, чем смог Эрик за годы. Несказанные слова, допущенные ошибки — всё это не имело значения. Алан шагнул вперед. — Давай! Идем. Два слова. Просто и честно. У них было мало времени. За Эриком охотились: жнецы, демон и его хозяин. Но теперь у него появилась причина сражаться за свою жизнь. Он больше был не один. Они затеряются в лабиринте города, найдут способ сбежать туда, куда не смогут добраться их преследователи. У них не было никакого плана. Только уверенность: они останутся вместе, чтобы не случилось. Но что-то всё еще было не так. Эрику надо было знать. — Ты и правда позволишь мне, грешному, идти рядом с тобой? Алан не колебался: — Я же уже сказал, что совсем плохо вижу без очков. Твои грехи тоже стали мне плохо видны. Все сомнения исчезли. Эрик последовал за Аланом. Нужно было избавиться от очков. Аккуратно завернутые в платок очки остались лежать около стены. Это было больше похоже на похороны, чем на утилизацию оборудования, с помощью которого их могли бы найти. Эрик стал дезертиром в тот момент, как убил впервые. Взгляд Алана говорил о другом — он еще не отказался от своих обязанностей, от перспективы вечного рабства. Для него это было жертвой. Как только очки оказались рядом на земле, Эрик понял: у них есть еще кое-что общее. Ему было всё равно на методы и последствия, если это помогло бы спасти Алану жизнь, Алан же готов был бросить всё ради него самого. Что бы ни случилось, Эрик был благодарен, что Алан на его стороне. Но у судьбы на них были свои планы.***
Эрик Слингби не планировал выжить. Тело Алана было еще теплым, глаза безжизненно уставились в небо. Себастьян говорил что-то о бессмысленности всего, что они сделали. Казалось, ему нравится это слово — бессмысленность. Бессмысленные души, бессмысленные поступки, и в итоге — всего лишь иная смерть. Он был прав. Эрик сделал всё что мог, чтобы спасти Алана. Алан заслужил каждое мгновение жизни, которую так бездумно отдал сейчас. Но тысяча душ не сможет воскресить мертвого. С того самого момента, как Эрик прочел ту старую сказку, он знал — может не сработать. Даже не так — вероятность успеха была минимальной. Так или иначе, он не хотел жить без Алана. — Убей меня, демон, — Эрик поднялся. Просьба была одновременно и смелой, и трусливой, и недостойной любого жнеца. Ему было всё равно. — Пожалуйста, убей. Себастьян посмотрел на него: — Убить саму Смерть? К сожалению, это не входит в мои обязанности, — он обернулся к хозяину. — Как с ним поступить, молодой господин? — Мог бы и не спрашивать, — сказал граф. — Убей его. — Да, мой лорд. Демон поднял косу Алана. Когда Эрик попросил убить его, он не задумывался о подобном. Как и демоны, жнецы были почти бессмертны. Ожидание, что Себастьян просто вырвет его сердце, не оправдалось. Коса смерти — идеальный выбор. Но от этого смотреть на оружие Алана было не легче. — Коса смерти Алана? — Считаете это жестоким? — спросил Себастьян. — Нет. — Разве вы не боитесь испачкать косу смерти Алана своей грешной душой? Или может наоборот, жаждете, чтобы именно она отправила вас в Вечность? Разве демон уже не достаточно над ним посмеялся? Почему Алан бросил косу? Что бы подумал Алан, если бы его косой забрали такую грязную душу? Разве это было важно? Эрик отвернулся: — Я не знаю. — Правда? — еще одна насмешка. — Тогда и я тоже. Демон отступил, оставив его наедине с самим собой. — Я не знаю, — признался Эрик, — Для меня уже ничего не имеет смысла. — Я вижу… Тишина. Сталь, режущая воздух. Выдох. Сотни светящихся точек взвились в воздух. Мир, казалось, замедлился. Улица утонула в лучах. За мгновение до того, как свет погас, Эрику показалось, что он видит кого-то… И этот кто-то тянет к нему руку. Он понял: там, в темноте, его ждут.