Вдох-выдох

Даже полубогиня уязвима и не бессмертна. На груди ее быстро расплывается багровое, липкое пятно, а алое марево безумия, затянувшее прохладный и чистый взгляд, наоборот, исчезает. По-детски удивленными глазами она до последнего цепляется за его лицо, пока негнущимися руками Брюс сжимает ее плечи. И только что теплая кожа Дианы под пальцами его стремительно холодеет. Багровые капли крови ее срываются вниз, падают, раскатываясь по земле белоснежно-перламутровыми горошинами жемчуга. — Брюс… — с трудом шепчет она — губы бледные уже в синеву. — Брюс, Брюс… Как будто ждет помощи, будто верит что он еще может спасти. После того как сам же только что убил ее этими же руками, по локоть сейчас измазанными в ее крови. Ему кажется вдруг, словно вновь он стоит посреди темного, грязного переулка, где рассыпаны по асфальту белоснежные жемчужины ожерелья — вот только теперь пистолет был в его руках. Взгляд Дианы тускнеет, голова бессильно падает, словно под тяжестью копны все еще блестящих, темных волос. Что-то внутри него вместе с ней умирает. То, что еще было живым, то, что еще могло болеть. Тяжесть ее тела в руках вдруг рассыпается жемчугом по земле с тихим шорохом, ускользает из его окровавленных пальцев как разорванные нити ожерелья Марты Уэйн. И от звука этого, глухого и бесконечно жуткого, Брюс, наконец, открывает глаза… … словно на поверхность всплывает из тягучей глубины своих ночных кошмаров. Дождь идет за открытым окном с тихим шорохом, Диана спит на соседней подушке крепко и безмятежно, доверчиво раскинув руки и улыбаясь чему-то во сне. Машинально он трогает свой лоб, стирая холодные, липкие капли пота. И долго смотрит, как поднимается и опускается ее грудь под тонкой сорочкой, считает зачем-то ее мерные вдохи и выдохи. Теплая, сильная рука ее вдруг касается его плеча. — Снова дурной сон? — говорит Диана, не открывая глаз. — Я чувствую, как ты дышишь, Брюс. Молча он подносит ее пальцы к губам, согреваясь. Диана хмурится, открывает глаза — взгляд прохладный и чистый, как родниковая вода. — Расскажи мне. — просит она тихо. Иногда он думает, что обрек себя на эти кошмары еще прежде, чем впустил ее в свою жизнь. Когда впустил ее в свое холодное, давно очерствевшее сердце. — Мне снится как я убиваю тебя. — говорит он хрипло. — Снится, что ты обезумела и вот-вот уничтожишь все то, что так долго хранила. И я уже не могу остановить тебя по-другому. Не в силах смотреть ей в лицо, он встает и идет к раскрытому окну — дышит сыростью, ледяной и промозглой. Бесшумно Диана подходит к нему и вместе с ним долго глядит в его темноту. — Если такое случится, — говорит она, наконец, и голос ее так же спокоен и нежен как и раньше. — Ты сделаешь то, что должен. Как всегда это делаешь, Брюс — знаешь, ведь я люблю тебя и за это тоже. С безжалостной прямотой воительницы она не пытается успокоить его или убаюкать его страхи, но вместе с ним встречает их лицом к лицу. Я не могу, родная, молча думает он в отчаянном отрицании. Не хочу. Есть же и мне предел. Есть и другие… Губы ее мягко касаются его губ. — Если ты не сможешь — не сможет никто. — говорит она, обхватив руками свои обнаженные плечи, вздрагивает — и закрывает окно. — Холодно, Брюс. Вернемся лучше в постель. В еще теплой постели осторожно он обнимает ее за озябшие плечи, дышит чистым запахом длинных, тяжелых волос. Вдох-выдох, снова невольно считает Брюс. Считает каждый ее вдох-выдох, пока капли дождя бьются в оконное стекло с глухим стуком, словно разорванный жемчуг Марты Уэйн. — Закрывая глаза, я хочу видеть только твое лицо, Брюс. — устраивает Диана голову на его плече и опускает ресницы. — Держать тебя за руку. Наощупь она находит ладонью его ладонь и кладет себе на грудь, где мерно и спокойно бьется сердце. Глухой шелест дождя за окном понемногу затихает, и в наступившей тишине он долго слушает ее дыхание. Наверное, даже оставь он ее — это уже ничего не изменит, не избавит его от кошмаров, новых и старых. Просто тогда он останется с ними один на один. Вдох-выдох, считает он механически, и, наконец, понемногу засыпает. Без снов.