История о двух шкатулках (с моралью)

Шкатулки Николай находит, уже распрощавшись с Леопольдом Леопольдовичем и Вакулой. Благородного дерева, дорогие на вид, но с простыми замочками, вскрывать которые с кузнецом нет необходимости — хватает ножичка для зачистки перьев, чтобы подцепить и провернуть язычок. Это не нарушает приватность Якова Петровича, утешает себя Николай, снимая первую крышку, ибо мертвецам нет дела до их личных вещей, их с собой на тот свет не возьмешь. Внушительных размеров крест бросается в глаза первым делом, потрепанный молитвенник — вторым. Николай не рассматривал Якова Петровича как... глубоко религиозного человека, и на мгновение чувствует легкое смятение и даже стыд и быстро крестится, будто перед святыней. Остановиться? Яков Петрович собрал на тебя папку подноготной до самых прадедушек, напоминает он себе и глубоко вдыхает, продолжая осмотр. На бархатной подложке лежат четки и интересной формы нож с треугольчатым лезвием. Имеется также фляга с — очевидно? — святой водой, и мешочек — Николай поднимает его, и тот звякает глухо. Терять нечего, Николай заглядывает внутрь и обнаруживает... пули? Странное место, чтобы их хранить, но Яков Петрович вообще — странный человек. Был. Полный, как выясняется, загадок. Вторая шкатулка легче и длиннее. Вскрывая ее, Николай чувствует себя уже преступником со стажем. Она тоже обита вишневым бархатом изнутри, и в этом бархате в глубокой выемке лежит — Николай проворачивает шкатулку так и эдак, пытаясь понять, потом вынимает штуковину, подносит к свече. Черного дерева, тщательно полированная и покрытая лаком, с утолщением на одном конце и изящно скругленная на другом, чуть изогнутая в середине, почти как — тут до Николая доходит несомненное сходство, и он роняет штуку на кровать. Деревянный хер? Николай до того озадачен, что забывает испытать отвращение, неизменно сопровождающее любые его мысли о библейской близости меж людьми. Как деревянный хер должен помочь в ловле душегуба? Или — Николай пытается обернуть эту мысль в своей голове — у Якова Петровича особого рода... травма... и деревянный орган ему необходим, чтобы заменить настоящий? А в шкатулке он, значит, потому что надевал его Яков Петрович по особым случаям и в хату Ганны брать не стал — ибо не хером же деревянным со Всадником фехтовать? На находку стараясь не коситься, Николай заглядывает в шкатулку в поисках дополнительных улик. Не разочаровывается — оказывается, если вынуть форму, в которой хер покоился, можно открыть второе дно. Там обнаруживается флакон, под узорчатой крышкой которого пахнет тонко-цветочно, сунутый на пробу палец становится жирным и скользким, и Николай стыдливо вытирает руку о брюки; рядом с флаконом — стопка открыток. Николай такие видывал, гуляли по рукам у однокашников, и края у них были точно так же истрепаны от частого употребления, разве что мерзких сальных пятен было больше. Только на этих открытках не нарисованы пышные груди и собранные в складки юбки, вместо откровенных дам на картинках — худенькие юноши с одинаково кукольными личиками, и все те юноши изогнуты таким образом, чтобы выпятить к созерцающему свои зады, в которые входят возбужденные члены, часто не пририсованные даже к телам, а просто будто бы парящие в воздухе. Сыщицкого таланта Николая хватает, чтобы сопоставить картинки и деревянный хер уже к третьей открытке. Николай находит платок, через него берет хер и роняет в шкатулку, стараясь не думать, где он успел побывать. Зачем Яков Петрович взял такую вещь с собой в Диканьку? Затем, отвечает резонная часть Николая, что настоящий хер для услад еще поди сыщи в такой глухомани, а такой любитель покушать вряд ли и в других плотских радостях умеет себе отказывать... умел, мир его праху, которому не пригодится уже никакого хера. Другая часть Николая, богобоязненная и брезгливая, велико жалеет, что Яков Петрович не имел возможности перед смертью покаяться в хранимом — рядом с крестом, бога ради! — грехе. Возможно, уважением к мертвому будет спалить эту штуку, пока ее не нашел кто-то еще, да еще не вздумал, не приведи Господь, использовать сообразно назначению. — Яким, — кричит Николай, прокашлявшись, потому что голос от неловкости осип. — Я сам устроюсь ко сну, ко мне не ходи. Ответное ворчание не трудится разобрать, да и можно ли сравнить причитания Якима с пережитым Николаем потрясением? Он не чувствует себя лучше от того, что влез в грязное белье Якова Петровича — почти, Господи, прости, буквально. С самым больным и несчастным самоощущением забирается в постель, укрывается до шеи одеялом и долго лежит без сна, глядя в потолок и стараясь не думать, что у Якова Петровича была целая ночь в соседней комнате, с содержимым второй шкатулки наедине, и, может, именно потому он с таким аппетитом пожирал утром свой завтрак. Потом, чувствуя себя совсем пристыженно, Николай с ерзаньем задирает край ночной рубашки и трогает собственный мягкий член, настойчивыми подталкиваниями и поглаживаниями уговаривая его окрепнуть и подняться. Движимый не тягой к рукоблудству, но вполне понятным любопытством и несколько встревоженной гордостью, Николай доводит себя до той точки, когда дыхание сбивается, а из щели сочится мутной каплей на живот; потом снимает одеяло и, опустив взгляд, прикладывает к торчащему сраму ладони и еще немного пальцев другой руки, прикидывая длину. Выходит будто бы почти на полпальца длиньше, чем тот, что из шкатулки Якова Петровича, и Николай, обрадованный и упокоенный этой мыслью, снова укрывается, зачитывает беззвучно молитву и теперь уже пытается отойти ко сну. Вместо нагих мавок снится ему Всадник с огроменными фаллосами вместо рогов, побеждающий Якова Петровича разнообразными способами, пока тот отбивается крестом и молитвенником, одновременно строя Николаю кукольное личико с надутыми губками и отклячивая зад; поутру измученный Николай решает, что сие было ему напоминанием, что многие знания — многие печали, а совать свой нос в чужие сундуки дело небогоугодное, если только это не часть дознавательского процесса.