Но ты пой мне ещё.
— На ваш страх и риск, господа! — вице-адмирал лихо стягивает перчатки и берётся за инструмент. Адресует зловещую улыбку адмиралу цур зее, приглаживает гитарный изгиб смуглой рукой. Руперт на мгновение задерживает взгляд и делано отворачивается. На пальцах любовника, помимо «дежурного» изумруда, перстень с черным жемчугом и скромное кольцо-печатка. По счастью, все взгляды обращены к выигравшему спор Кальдмееру и проигравшему тот же спор Вальдесу — это и привело гитару в руки последнего. И никто не замечает, как радостно становится Руппи оттого, что он видит условный знак. — Гитара как дама, — весело изрекает вице-адмирал, — отзывчива к тем, кто вовремя разделся. Дражайший родич кесаря, побудьте душкой, сохраните!.. И стряхнув кольца в ладонь, Вальдес подкидывает их в воздух. Юноша ухитряется поймать все и удостаивается лукавого одобрительного подмигивания. В глазах фрошера столько неприличного огня, что хватило бы спалить линеал — щеки и уши Руппи загораются предательским румянцем. А Вальдес как ни в чём не бывало начинает играть. Конечно же, он солгал, вечный насмешник — с инструментом его ловкие руки справляются ничуть не хуже, чем со шпагой, корсарским палашом, фельпским кинжалом. Чем с... Щеки и так пылают — Руппи может свободно представлять себе ночные сражения. Как он ждёт этого, как ждёт! Каждый день, вернее, — каждую ночь. Но свидание возможно, лишь когда на руке вице-адмирала три кольца. — Я только нынче понял, как устал, — обращаясь ни к кому и ко всем, поёт вице-адмирал, сверкая тёмными, как море, глазами. — Я только здесь вздохнуть спокойно смог, когда моих страстей девятый вал швырнул меня в кабацкий смрад и смог... Общество в легком замешательстве. От Вальдеса, несомненно, ждали чего-то другого: залихватского, смешного, бешеного. Но избранные им песни неожиданно серьёзны и грустны. Слова вцепляются в душу накрепко, почище абордажных крючьев...Голос дрожит, Хлопнула дверь — это ветер, Держась за края, До размеров Вселенной Сужая зрачки На рубеже этих сумрачных тысячелетий... По горло в воде На дрейфующей льдине ждут рыбаки Но ты пой мне ещё...
В марикьярском Руппи не смыслит ни кошки, но сидящий рядом адъютант любезно берётся переводить. А потом они вместе подпевают на припевах, и почти все присутствующие поступают так же. Гитара продолжает петь, даже когда слова уже закончились, и вина осталось чуть, и истаяли почти все свечи. Дама Вальдеса своевольна — её музыка хочет звучать и отражаться от сердец, и значит, будет. Вот так это выглядит со стороны, и Руппи ни о чем не жалеет; хотя ночь их не бесконечна, и успеть хочется многое. Лишь глубоко за полночь они наконец-то остаются одни, и в тот же миг, как захлопывается дверь за последним гостем, девятый вал страстей, воспетый фрошером, накрывает их с головой. Это шквал: он тащит их наверх и много выше, и вот уже швыряет — голых, смеющихся — в постель и мечет по простыням, как обломки разбитого корабля по волнам. Это счастье. Но вот наступает затишье, временный штиль. Руппи с трудом приходит в себя. Каждая их «битва» — это форменный разгром. Но отчего так сладко и спокойно обнаруживать себя рядом с любовником-фрошером? Формально и разбит, и повержен, но в то же время в выигрыше. И стыдно, и сладко, но думать об этом лень. Очень лень. Руппи удовлетворённо зевает; Вальдес, помедлив, вторит ему. Пролитое семя уже застыло и склеило их между собой, как створки морской ракушки. Руппи прижимается к боку любовника ещё плотнее, чертит пальцами по смуглому плечу. Пальцы всё ещё слегка дрожат от пережитого. Ротгер, Ротгер... Хорошее имя. Но в Дриксен его используют как ругательство... Руппи шепчет имя любовника про себя снова и снова, и пальцы вплетаются в смоляные пряди. Смешно, после всего, что сейчас было — молчать, таиться... Глупо. Но есть рубежи, за которые не зайти никогда, и он бездумно гладит любовника по волосам, мысленно перебирая те восторженные эпитеты, которыми наградил бы его, не будь они оба собою. Какая всё же странная насмешливая судьба. Горазда на выдумки. Мог ли он вообразить, что окажется однажды в постели вражеского вице-адмирала и не испытает ничего, кроме счастья? Невозможно? Полноте. Для Бешеного Ротгера не существует такого слова. Он давно перешагнул его и существует за гранью дозволенного. На самом краю, на ломкой ветке, на зыбком песке. И оттого поёт так же хорошо, как любит, а любит едва ли не хлеще, чем воюет. — Славно ты пел, — не выдерживает Руппи. Хоть это он должен сказать! — до сих пор в сердце звучит... В ответ — тихий необидный смех. — Точно в сердце? А может, здесь?.. — Вальдес кладет ладонь туда, где второе сердце любого мужчины. И уже оба смеются. — Могу на бис спеть ещё. — Ну, я бы не отказался... Только не про корсаров Марикьяры, а... В ответ — белоснежный оскал. — А про кого же? О, знаю! Про Деву Дриксен и её блистательного кавалера? Могу! — и нарочито козлиным голосом Вальдес заводит кабацкую частушку о том, как некто шел к морскому штабу, да в ужасную грозу, и вдруг в окне...... вдруг в окне я увидел бабу! Ноги мыла она в тазу! Что же такого, в самом деле, В ней в этот вечер углядел, Что после этого три недели Я даже выпить не хотел?!
Ротгер долго и в лицах завывает о том, как Фридрих исполнял серенаду под окном Гудрун, полощущей в тазу свое пышное тело. Руппи смеётся до боли в щеках, а тело постепенно забывает о лени, и вот уже вновь готово — в бой! В бой, который будет проигран — да и кошки с ним! А когда они наконец засыпают, ему снится Чужой знает что. Тазы, лебеди и гитары кружатся в безумном танце, увлекая Руппи куда-то ввысь, в чёрное звёздное небо, а перед самым пробуждением в сновидение врывается вице-адмирал собственной персоной — крылатый и обнажённый, в чёрном берете и с золотой короной, причем последняя надета не на голову, а на... член. Какой любовник — такие и сны. Руппи не удивлен, Руппи смеётся.