Первый бой комом

Григория собирали в путь, словно принца. Ехать ему предстояло не верхом, а в бричке, да с немецкими рессорами. Отец, старый казак Семен Кандыба, строжайше наказал кучеру Власу беречь свое дитятко пуще зеницы ока. Влас еще усмехнулся про себя: будто не воинскому делу обучаться отправляет сына, а всяким манерам хранцузским. Что с ним стрясется-то? А вот поди ж ты — стряслось. В начале путешествия Григорием владело радостное возбуждение. Ему редко случалось забираться далеко от родного села, и каждая поездка казалась приключением. А тут еще и предстояла служба не у кого-нибудь, а у самого Бурнаша, о котором он с детства слышал множество восторженных рассказов от отца. А ведь отец сам воин хоть куда, мало кто с ним сравнится! Правда, последние годы батя все чаще жаловался на ломоту в костях, сетовал, что, мол, вражеская шашка его не взяла, а простая хворь разбила. — Ты, Гриня, теперь воин заместо меня, — повторял он, поглаживая сына по волосам шершавой, сморщенной, но все еще сильной рукой. — Ты теперь будешь красноперых с нашей земли гнать. Сам Гриня красных не видал, но они представлялись ему эдакой ордой оголтелой саранчи, налетающей на поля и выкашивающей все подчистую. Этот образ укрепился после того, как он застал свою няньку, бабу Стешу, тихо плачущей на скамье возле дома. Приходили мужики из ее родного села, рассказали, что красные разорили церковь: вынесли все иконы и разбили колокол. Вскоре после этого отец и решил отправить сына на службу к Гнату Бурнашу. Первое волнение быстро улеглось. Зыбкие видения предстоящих ратных подвигов растворились в мареве степного удушливого зноя. Выжженные солнцем просторы, тянущиеся за окном крытой брички, навевали сон, и Гриня все чаще проваливался в дремоту. Он встрепенулся, когда бричка ускорила ход. Выглянул из окна и сразу услышал встревоженный крик Власа: — Красные! Вот и начались приключения, даром что не успел он еще до Бурнаша доехать! Гриня высунулся из окна и увидел четырех всадников, стремительно догоняющих бричку. Сволочи, вчетвером на двоих! А у Власа руки заняты вожжами, разве только пару раз стрельнуть сможет. Стало быть, одному ему, Григорию, и держать оборону. Ну да ничего. Он выдюжит. Он же сын Семена Кандыбы! Григорий живо вытащил заранее заряженный наган. Странное дело: сколько дома он стрелял, сбивая яблоки, расставленные на ограде, а сейчас оружие, легшее на ладонь, показалось вдруг непривычно тяжелым, холодным и чужим. Стало не по себе. Но мешкать было нельзя. Он выглянул из окна и выстрелил. Попасть во всадника из стремительно несущейся брички оказалось совсем не так просто, как ему представлялось после яблок. И не в том была беда, что он не попал, а в том, что выстрелы загремели в ответ. В стенке, вершках в трех над головой Грини, появилась дыра. Он снова выстрелил, с отчаянием чувствуя, что творит что-то бестолковое. Высунуться из окна далеко, чтобы как следует прицелиться, было опасно. И он выглядывал на считанные секунды, выбрав мишенью всадника в ярко-красной рубахе и посылая пулю за пулей — все мимо и мимо. Наконец вместо выстрела раздался сухой щелчок. Гриня схватился за сумку, где лежали патроны, и тут ярко-красное пятно мелькнуло прямо за окном брички. Он вскочил, и в тот же миг повозку сильно тряхнуло и мотнуло в сторону. Пол ушел из-под ног. Падая, Гриня ударился головой об окованный железной полосой край окна, и весь мир, рассыпавшись звездами, улетел в темноту. Ни один из ребят не признался бы в этом вслух, но приглядываться к убитому сверстнику каждому оказалось невмоготу. Данька торопливо стянул с неподвижного тела сапоги и черкеску. На ткани были пятна крови, но рана оказалась на голове, и никаких следов пуль на одеже не было. — Схоронить бы, — сказала Ксанка. — Некогда, — отозвался Яшка. — Кучер оклемается — схоронит. А нам надо ноги уносить. — Идем! — Данька потянул сестру за руку. — Бричку возьмем. Я в ней к Бурнашу поеду. Сторонкой обойдя распростертого на земле казачка, ребята забрались в седла. Яшка, тоже избегая смотреть на покойника, вскочил на козлы и тряхнул вожжами. Бричка покатила вперед, поднимая клубы пыли. Трое всадников ехали рядом. Влас, на всем скаку сброшенный с брички крепким ударом кулака, очухался не сразу. Придя в себя, он некоторое время сидел посреди дороги, осторожно ощупывал ноющие бока и сплевывал пыль. А потом ведром ледяной воды накатила мысль: "Гриня!". Он с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, поплелся вперед. Брички было не видать, да леший с ней, с бричкой, Гриня-то где? При виде худого мальчишеского тела, лежащего в пыли у обочины, Влас покачнулся. Показалось, что небо налилось грозовой тяжестью и рухнуло ему на голову. — Убили! — вырвался у него сиплый крик. — Убили, ироды! Одновременно со жгучей жалостью накатил страх: как же он теперь явится к Семену Кандыбе? Как оправдается, что сам остался цел, а единственное дитя его не сберег? Первая жена Кандыбы умерла бездетной. Семен взял другую, молодую бабу, крепкую и сильную, но и та долго не могла понести. Старый казак даже ездил куда-то в одно из отдаленных сел, где имелась чудотворная икона Пресвятой Богородицы Скоропослушницы. Видать, помогло: через год жена подарила ему долгожданного сына. Семен в Грине души не чаял, радовался тому, что мальчонка растет здоровым и шустрым, и все мечтал сделать из него славного воина. Вот они, его мечты, лежат в пыли у дороги. И все потому, что он, Влас, не усмотрел, не уберег! Самому надо было бросать вожжи да палить по этим гадам как следует. Куда было пацану с четырьмя справиться?! Горестно причитая, добрел он до тела и опустился рядом с ним на колени. И увидел, как Гриня вяло мотнул головой. — Живой! — заголосил Влас. — Гринюшка, живой, соколик! Гриня открыл мутные глаза. — Башка болит, — пробормотал он. Влас осторожно приподнял его. Гриня дернулся в приступе рвоты, а потом сел, осторожно прикасаясь к голове кончиками пальцев. — Не тронь рану, Гриня, не тронь! — твердил Влас, ловя его за запястье. — Еще грязь попадет, тогда худо будет. — Да куда хуже, — проворчал Гриня, у которого все плыло перед глазами. С яблонь ему падать случалось, да и лошадь пару раз сбросила, но ему всегда удавалось при падении уберечь голову. И тут — надо же, в бричке так грохнуться! Обида. Влас, закусив губу, оглядывался по сторонам. До села, где стоял Бурнаш, еще было ехать и ехать. Ворочаться обратно? Тоже путь далекий, да и духу у него не хватит появиться перед Семеном Кандыбой, когда Гриня, вверенный его заботам, в таком виде. Он вспомнил хутор, раскинувшийся в стороне от дороги, совсем недалеко от того места, где за ними припустила эта красная нечисть. Туда он, пожалуй, доберется. Неужто там откажутся раненного мальца приютить! А если и окажутся нехристями, он их именем Кандыбы припугнет. Пусть попробуют не принять! Он осторожно взвалил Григория к себе на спину и медленно зашагал обратно по дороге. На хуторе их приняли без единого слова. Хозяйка живо скликала девок, те промыли рану Грини и замотали голову повязкой. Хозяин отозвал Власа в сторонку и сказал, оглаживая седую бороду: — Голова — дело сурьезное. Дохтура надо. — А где его взять? — спросил Влас. Дохтур сыскался в селе верстах в пяти от хутора. В очках, сразу видать — знающий. Тоже поколдовал над раной, оставил микстуру и велел Грине с постели не вставать и поменьше разговаривать. — И с ним тоже особо говорить не надо, — добавил он, бросив строгий взгляд на бледного, взволнованного Власа. — Не утомляйте его. На том и уехал, обещавшись вскорости наведаться еще раз. Влас скоротал вечер в церковке за холмами. От иконостаса остались только темные пятна на стенах, и он, стоя на коленях на холодном полу, смотрел туда, где были когда-то образа, крестился раз за разом и просил и Богородицу, и всех святых об исцелении раба Божьего Григория. Дни тянулись неимоверно скучной чередой. Григорий истосковался, лежа на перинах в незнакомой горнице. Занавески на окне все время задергивали, чтобы яркий свет не резал ему глаза, но до него доносился смех девок, озабоченное квохтанье кур, задорный пересвист вольных птиц, и безумно хотелось выбежать туда, на солнце, и почувствовать жар лучей на щеках и тепло разогретого песка под ногами. Куда там. Первое время голова кружилась так, что свет становился не мил, и мутить начинало так, что кусок не лез в горло. Постепенно, правда, стало отпускать. Помогало и время, и микстура, и умелые перевязки. Да и само его молодое тело упрямо дралось с подстерегшей его напастью. Боль накатывала все реже, зато юная кровь толкала под сердце, гоня из затененной горницы наружу, навстречу пению птиц, шелесту листвы и стрекотанию сверчков. Поначалу он прохаживался по двору, и то под бдительным присмотром Власа. Девчата, переживавшие за поранившегося паренька, то и дело совали ему в руки какой-нибудь гостинец: то яблоко, то горстку ягод. Наконец доктор, Иван Лукич, решил, что Гриня готов к тому, чтобы перенести путешествие. Правда, от поездки к Бурнашу пришлось отказаться. — Вам, юный друг, не казацкая, а заупокойная служба понадобится, если вы в ближайшее время шашкой махать полезете, — отрезал Иван Лукич. Поскольку эти слова услышал Влас, носившийся с Гриней, как с писаной торбой, с мечтой повоевать пришлось на время расстаться. Влас твердо постановил везти своего подопечного обратно к отцу, пусть и пострадавшего, но живого и выздоровевшего. Гриню мысль о таком бесславном возвращении домой печалила. Было и стыдно, и обидно. Он утешал себя тем, что все еще впереди. Успеет он еще порадовать отца боевыми подвигами, непременно успеет! Просто не надо никому говорить, что он по собственной неосторожности головой приложился. Пусть думают, что красные ранили. В конце концов, не такое уж это и вранье: он же из-за красных упал. Влас отправился куда-то договариваться насчет повозки, и Григорий воспользовался его отсутствием, чтобы улизнуть на прогулку без надзора. Обитатели хутора несколько раз поминали озеро, находившееся где-то неподалеку. Хотелось поглядеть на него до отъезда. Каменная ограда и беленые стены хуторских построек скрылись за холмом, когда Гриня вышел к озеру, широкому, синему, гладкому, словно стекло. На несколько мгновений он замер, глядя на раскинувшуюся перед ним красоту. Возле его родного села протекала только чахлая речушка. Плавать и даже нырять, доставая камни со дна, он научился, но где там было развернуться! То ли дело здесь. Вода, в глади которой отражались поросшие ивняком берега, манила своей необъятностью и мягким солнечным теплом. Григорий подошел к кромке, разделся до исподнего и ступил в воду. Она и в самом деле оказалась теплой. Шелковистые водоросли, плавно покачиваясь, касались ног. Спуск оказался крутым: всего через пару-тройку шагов тепло мелководья сменилось прохладой глубины. Гриня оттолкнулся от дна и поплыл. Заплывать далеко он не собирался: просто поплескаться бы так, чтобы сполна ощутить озерное приволье. Только сам не заметил, как взмах за взмахом очутился далеко от берега. Тут-то и встрепенулся притихший было недуг, будто змея, задремавшая под камнем. То ли рано было еще Грине предаваться таким забавам, то ли солнце на воде припекло сильнее, чем это бывает на суше, так или иначе, а только перед глазами вдруг стало стремительно темнеть. Гриня испуганно вскинулся, развернулся обратно, надеясь доплыть до спасительной тверди под ногами. Но в ушах шумело так, словно он уже был под водой, и не только берега — собственных рук не было видно. Он отчаянно барахтался, пытаясь плыть наугад. Нарастала паника. Хотелось закричать, но стыд за свою неосторожность и слабость не позволял звать на помощь. Но когда пару раз подряд он, делая судорожные вдохи, вместе с воздухом глотнул воды, крик уже почти готов был сорваться с его губ. Тут-то рядом и послышался плеск. Гриня почувствовал, как чьи-то цепкие руки переворачивают его, поднимая над водой. Кто-то подхватил его и повлек вперед. Вспомнились наставления отца: если кто топнет, а к нему подмога подоспела, главное — тихо лежать, не мешаться. И он закрыл глаза, укрываясь от летящих брызг, и предоставил неведомому спасителю тащить его к берегу. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем под ногами снова очутилось дно. Только тогда Гриня попробовал встать. Спаситель позволил ему выпрямиться, но по-прежнему придерживал за плечо, помогая выбраться на берег по песку, ставшему вдруг неимоверно вязким и скользким. Выбравшись из воды, Гриня опустился на землю. В ушах еще шумело, но зрение стало проясняться. Он поднял голову, чтобы взглянуть на своего спасителя, и даже растерялся, увидев тощего юнца не старше его самого. Тот стоял, медленно стирая тыльной стороной ладони струи воды, стекающей с волос, и в свою очередь смотрел на Гриню. Странно так смотрел, будто протянул руку к ягодам в траве, а там оказалась змея. — Григорий? — спросил он тихо. — Ты? Гриня удивленно уставился на него. Он точно видел этого парня впервые, откуда же тому было его знать? Он огляделся по сторонам и тут только заметил, что на берегу они вовсе не одни. Чуть поодаль, держа под уздцы лошадей, стояли еще трое. Один — серьезный юнец в очках. Другой… Да ни шиша — другая. Пусть волосы острижены и одета в штаны, а мягких черт лица не спрячешь. Девка это. А третий… Цыган в ярко-красной рубахе. Четверо. Один в ярко-красном. И вот она, его черкеска, брошенная на песке парнем, кинувшимся за ним в воду. Некоторое время Гриня молча хватал воздух ртом, а потом, забыв обо всем, кроме яростной, горькой обиды, бросился на стоящего перед ним мальчишку. Бой вышел недолгим. Противник легко подмял Гриню под себя. Рано, рано ему было в рукопашную лезть! — Уймись! — прикрикнул парень, прижимая его к земле. — Домой бы ехал, отец тебя оплакивает. Упоминание о бате придало Грине сил. Он вывернулся и, нашарив в песке камень, вскочил на ноги. Больше всего хотелось хрястнуть красного по голове так же, как стукнулся он сам. А то и посильнее. Цыган шевельнулся, будто собирался вмешаться. Но очкастый, не сводя глаз с двоих у воды, остановил его коротким движением руки. И цыган послушался его, как зверь слушается более опытного товарища по стае. Парень, стоявший перед Гриней, смотрел спокойно, не делая ни одного движения, чтобы защититься. Мокрые волосы встопорщились смешным хохолком, рубаха облепила худое тело. Он совсем не походил на зверя, разоряющего церкви. Более того — он только что бросился в воду, не гадая, кому, чужому или своему, нужна его помощь. И сейчас он только пожал плечами и равнодушно проронил: — Ну, валяй. Гриня тяжело дышал, понимая, что сам себя загнал в ловушку. И наконец со всей силы швырнул камень оземь, запорошив песком ноги парня. — Не при девчонке же! — выкрикнул он звенящим голосом. Стриженая коротко взглянула на него и потупилась с той лукавой мудростью, с какой женщины испокон веков принимают на себя ответ за проявленную мужчинами слабость. Гриня выскочил из повозки и вбежал в сад, не обращая внимания на испуганный бабий крик, поднявшийся на улице при его появлении. Он обогнул дом и кинулся туда, где на лавке, стоявшей среди яблоневых деревьев, виднелся сгорбленный силуэт. Старик, заслышав быстрые шаги, обернулся. Некоторое время молча смотрел, щуря глаза, а потом тихо заплакал, прижимая к лицу дрожащие кулаки. Данька Щусь, ехавший вместе со своими товарищами по берегу вдоль залива, ничего этого не видел. Но очень живо себе представлял.