Посуда

      После обеда всяк честной человек отдыхать должен, - говорил царь. Федька и не противился – если было время, охотно приходил в царскую опочивальню. Царь Иван уже ждал его, притягивал к себе, любуясь Басмановым. - И глаза бесстыжие, и губы дерзкие – а люб ты мне – шутя, говорил он и тут же прижимал к себе Федора. Сильно сжимал, до боли, до темноты в глазах: - Мой. Никому не отдам. Никому, - говорил царь, путая пальцы в перстнях в черных кудрях. - Твой, твой – успокаивал его Басманов, мягко поглаживая стиснутые царевы пальцы. После игрищ любовных оба засыпали.       И вот было как-то раз – царь уснул, храпит аж с присвистом. А вот любовнику его не спалось. Лежал Федор, лежал, боясь шевельнуться лишний раз, дабы не разбудить государя. Да шум на улице раздался, и необычный такой. Словно позванивает что-то, попискивает тоненькими голосами. Не утерпел Басманов – вскочил, выглянул в окно. И что же там? Скачет сито по полям А корыто по лугам За лопатою метла Вдоль по улице пошла Топоры-то, топоры Так и сыплются с горы По улице летели сами собой блюда, тарелки, ложки… За ними мчались по воздуху чаши – тяжелые, кои на пиру надобны были. За чашами – ковши. И вот проплыл, покачивая боками, ковш самого царя – золотой, в сапфирах да жемчугах. В ужасе Федор отшатнулся от окна. «Быть того не может» И тут же мысль пришла в голову: «Уйдет ведь вся посуда, как есть, уйдет. А кто в ответе? Кравчий больше некому». Кое-как натянул штаны, кафтан поверх рубахи набросил – и прямо в окошко. Как на грех, пуст двор в слободе. Ни души. Федор принялся ловить бегущие блюда, миски, да прочую утварь, что ежедневно в царской трапезной видал. Куда там! Уворачивались и блюда, и тарелки, а ковш больно стукнул кравчего по лбу. «Ой»! Схватился было Басманов за лоб, но некогда - ловить надобно посуду, а то первые из блюд уже к леску, что за стенами виднеется, подлетают. Ищи их потом, в чащобе. Что делать? Ринулся Федор в конюшню – заперты двери. Тут дергай, не дергай – в царской конюшне засовы крепкие, не выломаешь. Плюнул, побежал так. И вдруг с неба раздался голос: - Ты, Федя, зазря не бегай. А уважительно ступай, да в пояс поклонись, как царю своему, да и попроси Христом Богом – мол, вернись, утварь кухонная да трапезная на места свои. Может, и послушают тебя ковши да блюда. Ступай, Федора царская… Удивился Басманов, на колени упал, глаза к нему поднял. Ничего не видно – солнце светит, очи слепит. Но послушался – посуда-то далеко уже, не видать ее. Пошел к лесу. А там, на опушке все собралось – и блюда, и тарелки, и ложки, и корчаги да миски попроще. И ковш царский среди той посуды, как командир перед войском. Как было велено, поклонился кравчий: Уж не буду, уж не буду Я посуду обижать Буду, буду я посуду И любить и уважать Прощения попросил: - Воротитесь домой, да более со двора не бегайте. А я, как кравчий царский, буду следить, дабы начищали вас получше. - То-то, - сказал знакомым голосом ковш… И позвал: - Федяша… Федя. Открыл Басманов глаза – а он в царской опочивальне. И рядом Иоанн сидит, посмеивается. - Что, насмотрелся снов, али еще хочешь? Потянулся Федор, хорошо так, до хруста. И, одевшись, отправился в поварню, якобы по своим надобностям. Все на месте, и блюда, и тарелки. Да и ковш царский на своем месте стоит, красуется.

***

- Не в духе царь, - шептались между собой опричники, а Малюта расхаживал, грозно зыркая по сторонам. Иван и впрямь на грозовую тучу походил. Хмурился, брови сдвинул, того и гляди – полетят буйны головы. Встал Федор, повернулся к Иоанну: - А, хочешь, государь, расскажу я тебе сон свой, что снился намедни? - Сказывай, - позволил тот. - Да не здесь. Сон такое дело - при всех не положено сказывать. - Ишь, ты. Ну ладно, пойдем в светлицу мою. И вскоре оттуда раздался смех. Царь Иван, которого прозвали Грозным, хохотал так, что слезы из глаз текли. - Ай да Басманов! - воскликнул Васька Грязной, - порадовал-таки государя нашего, рассмешил царя-батюшку. И ему поддакнул Малюта: - Ай да Федор! Только ему это и подвластно!