Часть 1
19 марта 2019 г. в 18:48
Всю жизнь Хиггсбери ненавидел мух. Неприязнь эта не распространялась на других насекомых, нет. Он уважал трудяг муравьёв и пчёл; понимал, насколько важны разные жуки в цепочках питания; даже мог — если вдруг нападало столь несвойственное ему лирическое настроение — любоваться красотой порхающей бабочки. Но назойливых мух он ненавидел. И никогда бы не поверил, что однажды обзаведётся собственным роем.
Конечно, формально сборище выживающих мухами не являлось. Но их мельтешение, бесполезность и ничтожность, разговоры, так похожие на надоедливое жужжание... Ассоциации напрашивались сами. Хиггсбери уже на сто процентов был уверен, что Максвелл, насмехающийся демон, что заманивал жертв в свой опасный мир, как истинный фокусник, обдурил его. Не в набегах клыкастых тварей тут крылась беда. И не в живой темноте, сводящей с ума и пугающей глазастыми монстрами. Даже не в нехватке ресурсов для нормальной жизни. Настоящее испытание Максвелл преподнёс Хиггсбери в виде мух.
Первой из них стала какая-то чокнутая. Это не было преувеличением. Сумасшедшая поджигала всё, до чего могла дотянуться. В том числе и полезные вещи. Дважды из-за неё загорался лагерь. Трижды Хиггсбери порывался прогнать её от себя куда подальше. Однако способность добывать огонь внезапно показала себя весьма полезной. А затем за чокнутую девицу вступился бугай. Этот пришёл следом за ненормальной, и Хиггсбери возлагал на его силу большие надежды. Поначалу всё шло, как и планировалось: громила дубасил врагов, как детские манекены, и таскал тяжести. А затем он начал сдуваться. Буквально. Терял вес, уменьшался ростом и постоянно требовал еды. И желательно протеиновой. Хиггсбери только подумал было послать бывшего качка куда-нибудь, как в их компанию припёрлась вторая девица, рыжая и в рогатом шлеме, и тоже начала требовать мяса. Она ела его на завтрак, обед и в ужин. К счастью, добывала себе его тоже сама, неплохо махая копьём. И всё бы ничего, да каждая победа сопровождалась закладывающим уши воплем. Рыжая бестия считала себя то ли валькирией, то ли древней воительницей и имя имела соответственное. Хиггсбери пробовал объяснить, что она просто заигралась и страсть к мясу у неё тоже не от душевного здоровья взялась, но его и слушать не хотели.
Следующим членом сходящей (да и сводящей неплохо) с ума команды стал ребёнок. Тоже женского пола, но на это Хиггсбери уже не смотрел. Он прямо заявил, что они и так еле справляются с набегами монстров. Куда ещё за ребёнком присматривать? Они выживают, а не устраивают детский сад. Но все как стали голосить, что они не душегубы, чтоб девочку опасностям навстречу выгонять, он рукой и махнул. Девчонка тоже оказалась та ещё. Сдвинулась на теме смерти, как сестрицу потеряла. С тех пор только об этом говорить и могла. Однако, как выяснилось, сестрица её обернулась боевым духом, готовым вступить в схватку с любым, кто угрожал её живой близняшке. А таких существ тут водилось в избытке.
Кто-то дал ребёнку в шутку странную черепушку какого-то животного, найденную в лесу — пусть, мол, дитя играет, раз такое ему нравится. Кто бы знал, что она пойдёт с ним на кладбище, а вернётся под ручку с разумным чудовищем? Чудовище, выглядевшее как паук на двух ногах, было вроде не опасным, но и не взрослым. Детский сад стал регулярным подразделением лагеря. Хиггсбери от паучка старался держаться подальше. Не то чтобы им руководил какой-то там иррациональный страх... Но уж больно мерзкие у существа были лапы.
Когда к компании прибился дровосек, Хиггсбери вновь обрадовался, хоть и помнил, как обманул его ожидания громила. Но дровосек был нужен. И, следует признать, дело он своё делал великолепно. Пусть и разговаривал со своим топором, словно с возлюбленной. Но тут уж выбирать не приходилось. Радость, впрочем, продлилась не дольше месяца. Наслушавшись под полной луной страшных историй, что рассказывала девчонка, дровосек не на шутку перетрусил... и превратился в бобра. Да не мелкого, как в обычном мире, а размером с медведя. Затем сожрал весь запас дров, что успел заготовить, и уснул счастливый. Следующим утром явилась старуха. Не успел Хиггсбери и слова сказать про то, что рядом с детским садом появился дом престарелых, как ясно стало: возраст — не худшее, что в ней было. Как и пристало обычной мухе, она жужжала. Вернее — говорила. А ещё точнее — критиковала. Она, видите ли, много читала в своей жизни и немало пожила (слишком, по мнению Хиггсбери — пора бы и на покой), а потому лучше знала, как делать... всё. Другие молча соглашались и переделывали. Но он-то не мог! Он ведь учёный! Его решения всегда продуманны до мелочей, его устройства всегда работают как полагается. Но нет, у старой зануды всегда находилось, о чём поспорить. А аргументы она выуживала из книг, которые каким-то невообразимым образом протащила с собой. Да главное — даже не как, а зачем, ведь цитировала их карга дословно и со ссылками на страницы.
Через неделю голосистая воительница и бугай, отправившись на поиски мяса, притащили вместо этого груду деталей и пацана в гриме. Рассказывали, что нашли его в плену у статуй и механических монстров. Мальчонка молчал. Для мима это, впрочем, было не столь удивительно, как желание продолжать актёрствовать в жутковатом мире. Зря Хиггсбери рассчитывал на его немоту — мим активно пытался общаться жестами. Жесты эти Хиггсбери не понимал, а потому раздражался от мима пуще всего прочего. Зато заполучил детали и припрятал их. Всем сказал, что будет улучшать алхимическую машину. Но уже тогда принял решение, что пора бы ему отделяться. А чтобы отделяться правильно, нужно найти цель. И с этим Хиггсбери поможет приборчик, который он выдумал.
Его решение окрепло с приходом в лагерь женщины. Она не скрывала, что приходится родной сестрой тому существу, что нападает тут на людей в темноте. Видимо, рассчитывала, что откровенность вызовет доверие. Как бы не так! Если Максвелл превратил в монстра одну девицу, что мешало ему заставить сестрицу разделить ту же участь?
По ночам с тех пор Хиггсбери спал неважно. Всё подскакивал от малейшего шороха. А вскоре и вовсе перешёл на дневной отдых, предпочитая под покровом темноты собирать по схеме свой ключ к выходу. А остальные устройства, что он установил в лагере, подверглись наглейшей инспекции со стороны новенькой. Она, понимаете ли, инженер, и поэтому может улучшить то, что создано руками творца. Пусть! Пусть хоть разбирает и ломает, лишь бы его не трогала. К тому же подобное поведение ещё раз доказывало, что она — гнусная шпионка.
Но последней каплей стала не она. Если честно, к тому моменту, когда он нос к носу столкнулся с роботом, Хиггсбери погряз в изготовлении своего прибора настолько, что за делами в лагере не следил вовсе и затруднялся сказать: пришёл этот робот к ним, или его собрала инженерша, или его откопали на старом складе Максвелла. Хиггсберри и рад был бы не обращать на жестянку внимания, но тот покусился на святое.
— Матерь, — заявил он, тыкая пальцем в Машину Знаний.
— Никакая это не матерь! — взвизгнул Хиггсбери. — Это моё изобретение, позволившее нам тут обосноваться. Как и другие мои... изобретения.
Робот, однако, вразумляться и не думал. На следующий день он притащил в лагерь огромную каменную голову, подозрительно смахивающую на статую Максвелла, и заявил:
— Матерь.
— Как пожелаешь, — пожал плечами Хиггсбери. — Хоть молись на эту глыбу.
Робот же молиться не собирался, да и интерес к каменной голове утратил тут же. Зато вышедший из палатки посреди ночи по нужде Хиггсбери увидел в свете факела такие непотребства, творимые мерзкой жестянкой с его драгоценными изобретениями, что сердце его сжалось от боли, и ни минуты он больше не мог оставаться в этом рассаднике разврата, безумия и умственной ущербности.
Прибор, к счастью, был уже готов. Вооружившись им, указывающим верное направление, недооценённый учёный отправился в путь. По дороге он не делал перерывов на еду и сон. Желудок скукожился до размеров яблочного огрызка, в глазах то краснело, то темнело, и — Хиггсбери был уверен — он начинал видеть страшных бестелесных созданий. Но он плевал на галлюцинации и голод, его гнала вперёд самая чистая субстанция, что никогда не добывалась ни одним алхимиком — ненависть. Она держала в болезненном тонусе давно не отдыхавшее тело, она нашёптывала подбадривающие слова, она пылала и очищала, уничтожая всё, кроме себя.
Максвелл встретил гостя без энтузиазма.
— Если хочешь — займи моё место, — устало сказал он.
— О, я займу! — Хиггсбери уже заносил копьё над сидящим в кресле демоном.
— Это невыносимо, — проскрипел Максвелл, — года, века, полные злобы и желания причинять боль.
В ответ Хиггсбери лишь ухмыльнулся. Его приборчик идеально вошёл в паз у ножки кресла, остриё копья обрезало путы, сковывающие Максвелла, и те потянулись к рукам и ногам новой жертвы.
— Свобода! — возликовал Максвелл. — Наконец-то!
Тьма подхватила его и услужливо понесла над землёй. Его преемник точно знал куда — в лагерь выживших. Свобода? Наивный! Этот глупец понятия не имел о том, что невыносимо на самом деле. По-настоящему невыносимы только мухи. И теперь именно ему с ними разбираться. Ужасающий хохот вырвался у Хиггсбери. Довольный хохот. В этом кресле, на этом месте ему было удивительно удобно.