Descendit ad inferos

Самое темное время перед рассветом. Маркус ненавидит эту избитую истину, есть в ней что-то от телевизионных проповедников, которых он ненавидит, пожалуй, еще больше. Кругом фальшь и избитые клише. Он переводит взгляд на экран — преподобный Гильермо Мальдонадо страстно вещает про сверхъестественную силу Божью, которая позволяет преподобному буквально одной рукой изгонять бесов. Маркус делает последний глоток и швыряет в телевизор пустой стакан. Телевизор не гаснет. До рассвета еще два часа. Маркус молится. Красные цифры на электронных часах меняют форму, но не влияют на течение времени — все еще темно, рассвет не наступает. Он спит урывками. Во сне Томас говорит Маркусу: — Если же ты не дал обета, то не будет на тебе греха. — Как остроумно, Томас. Цитируешь мне Второзаконие, хотя прекрасно знаешь, что я дал обет. — В церкви, но не в сердце, — качает головой Томас и смотрит на него почти с жалостью. Маркус просыпается, нашаривает под подушкой распятие, тут же отбрасывает его прочь и тянется за сигаретами. За окном все еще темно. В том сне Томас сказал ему что-то еще, но Маркус не может вспомнить, что именно. Он выходит из номера мотеля, садится в машину и еще долго сидит, вцепившись побелевшими костяшками в руль. Он не видел Томаса два года. Он видит Томаса каждую ночь перед рассветом. Дорога — это все, что у него есть. Серые ленты федеральных трасс чем-то смахивают на чистилище. Бесконечность, лишенная смысла, ощущения пространства и времени. По радио очередной проповедник рассказывает, что адский огонь уже подбирается к вашим ногам. Маркус прикуривает очередную сигарету и беззлобно ворчит: — Да что ты об этом знаешь, напыщенный индюк? Сегодня у него нет сил на настоящую злость, потому что сегодня он видел во сне Томаса и не запомнил что-то важное. *** Где-то между Монтаной и Северной Дакотой у Маркуса заканчивается бензин и терпение. Он по памяти набирает номер в телефоне, но его снова и снова перекидывает на голосовую почту. Как и последние два года. Если федеральные трассы похожи на чистилище, то голосовая почта опасна близка к адским мукам. Маркус осторожно, стараясь не потерять контроль и не разбить телефон об асфальт, убирает его в карман. Складывает руки в привычном жесте и начинает молиться. Томас говорит ему: — Посему, что вы сказали в темноте, то услышится во свете. Маркус не помнит, когда успел уснуть, но раз Томас здесь, значит, это сон. Вокруг них темнота. Ни пространства, ни времени, лишь цитаты из Евангелия. То ли от Луки, то ли от Матфея. Скорее всего от Луки, отстраненно думает Маркус, тот еще был мутный тип. — Где тебя найти, Томас? Томас не отвечает, лишь складывает руки в молитвенном жесте. Меж ладоней покачивается черный розарий. Маркус завороженно смотрит на слабые отблески бусин, на бледные пальцы, на движение губ, но не слышит ни звука. Налетает ветер. Розарий раскачивается все сильнее. — Что сказано в темноте, Томас? — он вынужден перейти на крик, потому что ветер дует в другую сторону, уносит его слова прочь. Томас освящает его святым знамением. *** В этом отеле нет телевизора, чему Маркус безотчетно рад. Зато тумбочка под завязку забита брошюрами про очередного чудотворца, выступающего с гастролями неподалеку. У чудотворца на фотографии в буклете карие глаза и бледная кожа. На мгновение Маркусу кажется, что он видит Томаса. Злость накатывает шквальной волной, почти сбивает с ног. Комната кружится, зрение идет рябью, становится трудно дышать. Он падает на колени и кричит. — Жесток гнев, неукротима ярость. Но кто устоит против ревности? Маркус поворачивает голову. В темном проеме двери лишь тень. Иллюзия присутствия. До рассвета два часа. Маркус повторяет в темноту: — Томас. Томас. Томас. Так он молится последние два года. И не собирается ничего менять.