убежище

      Чанбин упивается чужими движениями, ловит каждый взмах тонких рук, следит за малейшим шагом и вздохом, — словно всё, что он видит перед собой не танец, отточенный до совершенства, а настоящее непревзойдённое искусство. Перед ним вновь и вновь раскрываются новые грани мира, появляются неизведанные формы и тянется яркий мираж. Чудится, будто вселенная замерла, отдав всё время лишь им двоим, будто они остались единственными королями на целой планете и им принадлежит будущее.       Их отражение мерцает в широком зеркале; Чанбин задыхается, уверив себя, что его никто не видит, что сейчас он в тени тёмного зала остаётся без зорких глаз, что так внимательно следуют за ним повсюду. Он чувствует, как земля уходит из-под ног, стоит танцору посмотреть в его сторону, туда, где должно было быть его убежище. Мелодия, расползающаяся по залу, обволакивает их, предостерегая от ненужных слов. Они молчат, но Чанбин нутром ощущает, как чужой взгляд цепляется за его тело.       Ему кажется, будто он наблюдает рождение божественного творения, будто то, что происходит перед ним — ненастоящее, не искусственное, но поистине волшебное. Он быстро выдыхает, когда видит, как красиво выгибается обтянутая тканью спина, как грациозно вытягивается длинная шея. Через мгновенье что-то в чужих утончённых жестах меняется, текстура становится плавнее, поступь становится медленнее и Чанбин замечает блеск, на секунду показавшийся в оживших глазах напротив.       Феликс знает, что находится здесь не один; чувствует постороннее присутствие с первых секунд, улавливая чуть сладковатый запах чужого одеколона, нестерпимую тишину, прикрытую музыкой, и взгляд, прикованный к себе. Он ждал, томился от глупых мыслей и продолжал смотреть на закрытую дверь. Когда воздух сотрясся от появления Чанбина, младший привычно сотрясся вместе с ним. С нетерпением и трепетом, что пробирает до дрожи, он продолжает делать вид, будто не замечает. Ему нравится играть, и он, как никто другой, знает, что Чанбину нравится наблюдать за его игрой. Ведь они проворачивают этот спектакль каждый день, всегда в одном и том же порядке, иначе Феликс просто не выдержит. Только таким образом он может дотерпеть до конца, только таким образом он может закончить эту ужасающую каторгу.       С самого детства Феликс вынужден заниматься тем, что ненавидит больше всего на свете — танцами. Ему тошно ощущать, как плавно движутся его конечности следом за мелодией, как болят мышцы после каждой тренировки. Его талант стал его ловушкой: невозможно сбежать от того, что кормит тебя. Феликс считает этот зал своим личным полем боя, где он проливает кровь изо дня в день вот уже более десяти лет.       Казалось, что его силы давным-давно на исходе, а победа удаляется от него с невиданной скоростью; он был готов оставить всё и проиграть.       Феликс был в шаге от того, чтобы сдаться.       Когда от конца танцора отделяли лишь какие-то несчастные метры, появился Чанбин — странный паренёк, который случайно забрёл в студию. Феликс не заметил вошедшего, продолжая свой последний танец, знаменующий завершение его страданий, пока тот внезапно не разрезал музыку своими неловкими аплодисментами. Незнакомец хлопал ему с непередаваемым восторгом в глазах. С изумлением на него взирал утомлённый парень, что впервые за всю жизнь увидел рядом с собой того, кто действительно, без лжи, восхищался тем, что он до боли ненавидел.       Он решил, что у него появилась ещё одна попытка.       Чанбин с самого первого дня чувствует царящую в маленьком помещении магию, которую создаёт Феликс. Ему кажется это чем-то невероятным, он уверен, что младший способен спасти мир лишь одним своим танцем. Он влюблён в пластичность движений, в аккуратность поворотов, в удивительную гибкость. Такую красоту нельзя прятать в каморке с одним пыльным зеркалом, её нужно показать всему человечеству, чтобы каждый узнал о подлинном шедевре.       С самого первого дня Чанбин считает Феликса особенным.       С самого первого дня Феликс понимает, что Чанбин его единственное спасение.       Проигрыватель выключается, заполняя комнату глубокими вздохами — от усталости и восхищения. Светловолосый останавливается и, слегка покачиваясь от усталости, наконец обращает внимание на своего преданного зрителя, который, затаив дыхание, стоит в стороне. Он удовлетворённо улыбается — значит сегодняшний день не будет ужасным и одиноким.       У Феликса есть маленький страх — однажды закончить тренировку, обернуться в сторону входа и никого там не застать. Его бросает в слёзы от одной мысли о том, что старший может однажды не прийти. Ведь тогда это будет означать конец их игры и окончательное поражение Феликса.       Танцор быстро подходит к ближайшей скамейке, чтобы схватить с неё бутылку с водой; он слышит, как поскрипывает паркет от чужих шагов. Феликс разворачивается к Чанбину лицом и глубоко вздыхает, упёршись ему в плечо. Он знает, что его примут любым, независимо от того, насколько он потный и грязный — потому что любят. Растрёпанная выжженная чёлка теряется в складках тёмной толстовки, широкие ладони осторожно ложатся на точёную талию, слегка поглаживая.       — Ты отлично справился, — шепчет старший.       В груди Феликса разливается тепло от чужих слов. Ему достаточно слышать похвалу из уст того, кто никогда не соврёт о своих истинных чувствах, чтобы понять, что его труды не прошли даром. Чанбин искренний, а Феликс истосковался: для него поддержка одного определённого человека стоит больше, чем поддержка тысяч.       Феликс коротко смеётся, когда холодные пальцы медленно забираются под футболку и дотрагиваются до бледных боков. Он не знает почему, но чужие прикосновения будто забирают у него всю накопившуюся усталость и ненависть. Чанбин словно исцеляет его одним своим присутствием.       Чанбин улыбается, стоит младшему поднять голову: он готов до конца своих дней смотреть на то, как тот оживает, снимая с себя маску страданий. Их взгляды встречаются — благодарный и счастливый.       — Спасибо, — робко отвечает Феликс, неуверенно дотрагиваясь рукой до мягкой щеки парня. Чанбин чувствует, как вокруг них взрываются тысячи звёзд, словно они последние яркие точки во всей галактике.       — Идём домой? — медленно огладив руку младшего, спрашивает тот. Феликс, удовлетворённо прикрыв глаза, кивает.       Они выходят из душной студии, захлопывая за собой скрипучую деревянную дверь; внутри остаётся залитое торжественным солнцем поле боя. Феликса никогда не волновало, что говорят остальные, нравится ли им или нет: он был полностью уверен в предстоящем провале, — но стоило появиться Чанбину, как в его душе зародилась надежда.       Ведь пока рядом Чанбин, он будет побеждать.