убежище

bastille — doom days

      Шторы с оглушительным грохотом отвалившегося карниза валятся на пол, и ткань расстилается по тёмному паркету. Феликс вздрагивает и почти роняет из рук открытую книгу — научно-фантастический роман о конце света. Переводит испуганный взгляд в сторону шума и натыкается на огненно-красное небо. За окном — тают планеты и облака становятся кислотно-оранжевыми. Феликс сглатывает и подходит ближе.       В последние недели он запрещает себе смотреть на небосвод. Но препятствий больше нет.       У него спирает дыхание от увиденного — будто солнце медленно пожирает их, становясь чёрной дырой. И если присмотреться, то можно заметить, как неестественно-ярко горят звёзды. Они больше не те маленькие точки в ночи, отныне — они родимые пятна на коже вселенной. И посреди них разноцветными шарами движутся спутники. Феликс никогда не представлял их настолько свирепыми, но в то же время отчего-то красивыми. Сколько ещё времени у них в запасе? День, два? Никто не знает.       — Не стоит смотреть, — рядом возникает нахмуренный Чанбин, у которого в руках барахлящий телефон и кружка чёрного кофе.       Феликс глядит на него с какой-то досадой. Ему хочется видеть свой мир живым, но никак не умирающим от бесконечных катастроф. Говорить вслух об этом бесполезно, потому что предотвратить исход уже никто не может. И каждый из них знает, что тратить слёзы на неисполнимые мечты не имеет смысла.       — Сегодня тоже не будет ночи? — вздыхая, спрашивает он и внимательно наблюдает за тем, как меняется лицо Чанбина. От серьёзного к сожалеющему.       — Ни сегодня, ни завтра, — его взгляд опускается на подоконник, где в агонии иссыхает цветок.       Плечи Феликса поникают, и он в последний раз смотрит на горящее небо, прежде чем повернуться к нему спиной. Если не обращать внимания, то становится легче. Уйти от Чанбина, который пахнет сожжёнными спичками, дёгтем и ненастоящей свободой, — тоже.       Он оставляет Чанбина одинокой фигурой напротив почти вымершего города, не зная, что тот с такой же болью провожает пестрящий горизонт.       Теперь никто не знает, когда наступает ночь, а когда — рассвет. И жить приходится лишь по часам, что периодически останавливаются. Феликс открывает глаза где-то в четыре часа предполагаемого утра или, по крайней мере, ему так кажется. Тянется рукой и не находит ничего, кроме пустоты.       Чанбин снова ушёл.       Феликс выдыхает и поворачивается на бок, плавающим взглядом рассматривая вторую подушку, которая даже не успевает вобрать в себя чужой запах. Присутствие Чанбина в его квартире настолько эфемерное, что появляется ощущение, будто его здесь и вовсе не бывает. Будто вместо настоящего, живого и дышащего Чанбина к нему в квартиру приходит кислотный и опасный для жизни туман. Становится ещё более горестно от понимания, что Феликс буквально начинает забывать, как старший выглядит в повседневной жизни. Словно осыпается пеплом не только Земля, но и его воспоминания.       Окно снова закрыто вернувшимися на место шторами, и Феликс смотрит на них с некой благодарностью за спасённую душу. Если он будет каждый день просыпаться и видеть перед собой бесконечные огни, то просто сойдёт с ума. Людям вообще в последнее время противопоказано поднимать головы; ни в коем случае нельзя забывать дома солнечные очки, иначе можно лишиться глаз. Или благоразумия.       В случае Феликса, когда он практически не выходит наружу, лелея надежду переждать кошмар наяву, он скатывается в безумие не от приближающегося конца, но от уже виднеющегося конца отношений с Чанбином, который пропадает слишком часто. Не то чтобы и раньше они находились в постоянном контакте, но теперь, когда у них остаётся всё меньше и меньше времени, одиночество становится настоящим ядом.       Как будто Чанбина совершенно не волнует, что ещё день-два, неделя, и они все сгорят заживо. Феликс же надеется, что в этот короткий срок хотя бы не забудет чужую улыбку.       В тех самых романах, которые становятся панацеей для мазохистов, люди пытаются провести последние мгновения с близкими, с теми, кто составлял часть их жизни. Они стараются наполнить своё обречённое существование тем, чего были лишены в обычное время. Но Феликс теряет всякое желание пытаться. Он встречает закат мира с чистой совестью, будто всё, что он когда-либо мог сделать, уже давно решено. Смерть неизбежна, и Земля в конце концов взорвётся, а потому Феликс смиренно ждёт своей участи, мечтая лишь о том, чтобы последние секунды ему довелось провести рядом с Чанбином.       Будет ли Чанбин в это самое мгновение с ним?       Феликс с усмешкой пожимает плечами, находя в треснувшем зеркале своё бледное отражение.       Месяцы страшного ожидания забрали у него оставшиеся силы, и все его мысли сводятся лишь к тому, чтобы планеты наконец столкнулись и перестали мучить повинных в катастрофе людей.       Чанбин в его крохотной квартире на окраине города становится диковинкой. Недосягаемой, но такой желанной. И приходит он поздно ночью, когда часы отбивают двенадцать, расходясь по городу оповещающей сиреной. Приносит с собой затхлый запах копоти и отчаяния.       Феликс, у которого руки трясутся от всего, что связано с реальностью, с тем, куда он отказывается выходить, снимает с него рубашку и бросает её в самый дальний угол, чтобы позже случайно не наткнуться; срывает с него солнцезащитные очки и почти ломает их напополам от нервов. Он смотрит на Чанбина с обречённостью, в то время как старший равнодушно поправляет его потухшие волосы. Картинно они обмениваются поцелуями на фоне холодных стен и пыльных шкафов, заставленных потрёпанными книгами. Кто же знал, что настоящее куда удивительнее какой-то фантастики.       Прикосновения теряются в пространстве и почти не отпечатываются на коже. Феликс практически не ощущает себя в руках Чанбина, как будто он и вовсе его не держит. Их тонкие-тонкие, вымученные улыбки ожогами налипают на сетчатку. И сил избавиться от боли нет; да и желания, в общем-то, тоже. Феликс глотает невысказанные опасения и подставляется под всё новые и новые сожаления, что пестрят в глазах Чанбина. Пускай их время давным-давно дало обратный отсчёт и затмение близко, но Феликс держится за Чанбина крепче, чем когда-либо; так, чтобы на одну сотую почувствовать себя прежде-живым.       В голове проносятся давние недели, когда мир ещё не захлёбывался в неизлечимой болезни, когда небо ещё было голубым, а не лавовым, и Феликс с горечью выдыхает в чужие губы, понимая, что и они уже не те, что раньше. Никто из них не сохранил своё истинное обличье. Их стремления стёрлись, и осталось лишь покорное предвкушение смерти.       Последние дни — их страшный эпилог.       Феликс целует мягко, подавляя природное превосходство Чанбина. Целует не для того, чтобы просто утолить жажду, но чтобы отпечататься в чужих воспоминаниях в качестве человека, который любил его даже на закате цивилизации. Чанбин подхватывает его осторожно, чтобы, не дай бог, не разрушить, чтобы не пошатнуть едва-едва сдерживающиеся струны. Потому что одно неверное движение — и Феликс сломается.       Кажется, будто всё происходит, как всегда: они вместе на одной кровати, сминают под собой простыни и пытаются забыться друг в друге. Но в действительности они изо всех сил удерживают себя от того, чтобы не обернуться на пожар вселенной. Они помогают друг другу создать иллюзию, будто у них ещё есть шанс получить в неизбежном счастье. Маленькая квартирка на окраине города становится их крошечным бункером посреди кратера вулкана. Ощущая на себе руки Чанбина, Феликс приходит к мысли, что, вероятно, это последний раз, когда у них есть возможность быть вместе. А потому поддаётся вперёд, разрешая Чанбину касаться себя везде, где только заблагорассудится. Собирает на коже каждую частичку чужого тела и нежно целует Чанбина в щёку, когда тот внимательно смотрит в его глаза, словно пытаясь разыскать в них ответы на самые сокровенные тайны.       — Если бы сегодня был последний день, что бы ты хотел сделать? — почти шёпотом спрашивает Чанбин, ведя рукой по чужой шее и не отрывая взгляда от задумчивого лица.       Феликс выдыхает, чувствуя, как кожа начинает багроветь под его прикосновениями. Чужой вопрос мог быть значимым, если бы в действительности они не стояли на пороге этого самого конца. Они могли бы поговорить о мечтах друг друга, но, когда сегодня является едва ли не последним днём в истории человечества, отвечать на него страшно.       Феликс смотрит на Чанбина, как на свою личную катастрофу.       — Провести его с тобой.       Когда с неба начинают падать кометы, Феликс выбрасывает последний имеющийся роман в мусорное ведро. Ни в одном из них не было того, что на самом деле происходит наяву. Там всё не такое страшно-красивое, не такое пленительно-чудовищное. Читая, невозможно прочувствовать весь ужас того, как красные облака растекаются тысячами астероидов. В книгах людям сносит голову от страха, но здесь — все давно свыклись с неизбежностью. Феликс собственноручно срывает шторы, открывая окно нараспашку.       Ему всё равно нечего терять.       В комнату врывается ненавидимый запах серы и гари; Феликс вдыхает его с маниакальным торжеством, будто говорит: «Вот я здесь, и я готов встретиться лицом к лицу со своими страхами». Он избегал ядовитого солнца, но теперь смотрит на него с усмешкой.       Картина разрушающегося мира предстаёт в виде замедленной киноплёнки, и Феликс отчётливо видит, как вдалеке взрываются высотные здания. Он с замиранием сердца ждёт, когда метеоритный дождь дойдёт до его района. И в этом ожидании ему становится почему-то спокойно. У него остаётся не больше пяти минут, но, зная, что прятаться бесполезно, Феликс лишь выдыхает.       Если сегодня им суждено умереть, то Феликс хочет видеть свою гибель воочию.       За спиной распахивается входная дверь, и в комнату входит как никогда серьёзный Чанбин. Он не дурак и тоже понимает, что их время сочтено. Приближается к замершему в раздумьях Феликсу и кладёт руку ему на плечо. В его прикосновение ничего, кроме поломанной поддержки и повиновения.       Феликс крупно покрывается мурашками и отрывается от пламенного горизонта. Находит глаза Чанбина и разбито-счастливо улыбается.       — Ты всё-таки пришёл, — зачем-то подтверждает он.       Чанбин смотрит на него с досадой, но в то же время его лицо расслабляется. Он не мог не прийти. Не мог бросить Феликса в последние минуты сгорать в одиночку. Потому что Феликс не давал ему сойти с ума в обычной жизни, и теперь Чанбин обязан ему своим существованием.       — Прости, что не сделал этого раньше.       Феликс качает головой, слыша приближающийся грохот. Извиняться уже не имеет смысла; он давно простил его. Они обмениваются понимающими взглядами, на грани отчаяния, но вместо того, чтобы плакать по уходящей, только-только начавшейся молодости, они кротко улыбаются. Зачем тратить последние мгновения на грусть, когда стоит заполнить их чем-то стоящим? Например, — благодарностью. Феликс признателен Чанбину за все прожитые вместе годы, за все хорошие и плохие моменты. Феликс признателен Чанбину за жизнь. Ему не нужно озвучивать свои мысли, потому как поэмы, что складывается в их спокойном дыхании, достаточно, чтобы всё объяснить.       Где-то в соседнем квартале рыдают дети и грохочут падающие стёкла. Мир трепещет и сваливается в ад. Феликс понимает, что пора прощаться. И тянется к Чанбину за ещё одним — последним — поцелуем. Вкладывает в него свои чувства, сожаления, просьбы и любовь. Передаёт все скопленные эмоции, надеясь, что Чанбин правильно растолкует его секреты. И, главное, — найдёт в них ответы на собственные тайны. По щеке сбегает одинокая слеза, и Чанбин, отстраняясь, осторожно стирает её.       — Я читал, что существует другая жизнь, — тихо проговаривает Феликс и проникновенно смотрит в его глаза. — Пообещай, что мы обязательно в ней встретимся.       Стены начинают опасно трястись, и штукатурка кусками падает на холодный пол. Чанбин не смеётся и даже не улыбается; смотрит на Феликса с мягким признанием. Он принимает его слова всерьёз. И голос у него твёрдый, как будто он даёт настоящую клятву.       — Обещаю, — и аккуратно находит чужую руку, переплетая пальцы. Феликс чувствует, как внутри начинает ускоряться сердце. Не то от страха, не то от радости. Но он верит.       Грохот становится невыносимым.       Феликс поворачивает голову к окну, надеясь застать секунду, когда для них тоже всё остановится, но Чанбин моментально накрывает его глаза ладонью, осторожно разворачивая на себя. Незачем видеть то, что и так неизбежно. Чанбин позволяет себе усмехнуться. Даже сейчас он продолжает удерживать Феликса в их собственной иллюзии. Ведь так куда приятнее, нежели чем осознавать реальность. Феликс удивлённо глядит на добродушное лицо старшего и не может подобрать слов. Да, он знает, что лучше остаться в неведении. Чёрная пыль оседает на их опущенных плечах и сгорбленных спинах.       — Не смотри в окно, там — конец света, — заключает Чанбин и в последний раз обнимает Феликса, опуская их обоих на пол. Его слова почти теряются в оглушительном взрыве на соседней улице, но Феликс всё равно слышит. Потому что голос Чанбина для него всегда был громче остального мира.       Феликс зарывается носом в чужую шею и как можно сильнее прижимается к тёплому Чанбину. Из окна на них льются губительные лучи, и Феликс прикрывает глаза, запоминая каждый миллиметр человека, который всегда был для него ярче солнца и в то же время куда губительнее комет. Умирать не страшно, даже не тревожно. Если рядом находится тот, кто дарил эту самую жизнь. Чанбин сильнее стискивает Феликса в своих объятиях. И его рука мягко оглаживает выпирающие позвонки на чужой спине. Они спасают друг друга от страшного рока.       В момент, когда мир сгорает дотла, они думают лишь о том, как не потеряться в его прахе.