В них весь мир

В ней весь мир. Он смотрит на неё. Он думает о снеге, какой бывает зимой на Хоккайдо. Он видел его однажды в детстве, когда они всей семьей отправились посмотреть на заснеженные поля и летящие с неба белые хлопья. А он… Он совсем другой. Он похож на тёплый источник далеко в горах. Пробираться туда опасно, и можно подумать, что искать вовсе нечего. Но он там, он всегда ждёт. И согреет любого, кто найдёт верный путь. Но только того, кто сумеет этот путь пройти. Просто в благодарность за его веру. В нём тоже весь мир. *** Сейдо представляет себя в горах, в объятиях живых вод источника — руки Амона, надёжные, уверенные, гладят его по коже, прижимают к тёплому телу. Сейдо закрывает глаза — и острые ледяные снежинки обжигают холодом лицо, грудь, бёдра… Он чуть вздрагивает и закусывает губу, чтобы не издать ни звука, когда Акира касается его легко, как дуновение северного ветра. Её руки холодные. Не всегда, нет. Только когда они собираются заняться сексом. Она тоже волнуется — так сказал Амон, и эту мысль Сейдо обернул во все самое мягкое и трепетное, что у него было, и спрятал подальше. Не для того, чтобы сохранить, а чтобы не привыкнуть к ней. Перед тем как их тела соединятся, Сейдо кажется, что Акира особенно бледная и звенящая, словно зимнее утро. Она может быть — и будет — другой, властной и требовательной, но пока её касания — не более, чем тающие на коже снежинки, острые ледяные иголочки, под которыми немеет кожа. Сейдо не знает, почему в начале она бывает нежна, как робкое весеннее солнце: то ли позволяет ему привыкнуть, то ли дразнит его. Их обоих. Акира целует Амона над его плечом, а Сейдо по-прежнему не открывает глаз. Он ловит каждое движение, каждый вздох, плывет в её пьянящем, слегка фруктовом запахе. Грудь Акиры вжата в его грудь, и он слышит учащенный стук её сердца, а спиной чувствует мерный глубокий ритм сердца Амона, ощущает, как он вздрагивает от ледяных прикосновений Акиры. В такие моменты почему-то становится мучительно страшно, что все вот-вот пропадет, прервется сердечный ритм и они растворятся в темноте. «Я понимаю, — говорит Амон в ответ на его признание, — ты думаешь, что не заслужил этого, что должен расплатиться». Сейдо не уверен, что его причина в этом, но знает теперь, что чувствует Амон. Запертый между ними, он плавится, перетекает в другую форму, исчезает… Так и вправду можно исчезнуть, он верит в это. Раньше ему бы даже понравилось. Раньше, но не теперь. Он вырывается из капкана их тел и смотрит со стороны, как Акира легко трогает губы Амона своими, почти не касаясь. Она точно дразнит их, понимает Сейдо. И ей удаётся: даже в приглушенном свете спальни видно, как румянец заливает лицо Амона. Сейдо не может, не хочет удержаться. И следующим приникает к его губам в медлительном, тягучем поцелуе. Потом передаёт тепло его губ Акире. Сейдо вспоминает не к месту, как в детском саду передавали изо рта в рот облизанный леденец. Детям было весело, Сейдо это казалось гадким. Теперь они сами делят на всех один поцелуй. Он хихикает. Ночью, среди сплетенных рук и соединенного дыхания, наступает самое странное время, когда можно признаться в чём угодно, предложить что-то необычное или молчать — если нужно именно молчать. Все будет принято. Это самая большая свобода в его жизни. И самая большая несвобода тоже. Потому что он принадлежит им, и они сами могут предложить, признаться, отдать себя, и он примет их обоих. Прыжок с обрыва или полет к солнцу — так и не поймёшь. Сегодня у него нет своих идей, только замершая под веками тоска о том, что всё в жизни непрочно и ускользает из рук прямо сейчас, что завтра они могут рассыпаться в пыль и улететь с ветром, без боли и без памяти. Но теперь он этого не хочет, только не теперь. И сильные пальцы держат его надёжно и крепко. Амон целует в шею, согревая, а Акира царапает острым ногтем грудь, чтобы собрать потом боль поцелуями. Её руки спускаются ниже и ниже — он задерживает дыхание так, что Амон напоминает ему на ухо: «Дыши». И он снова дышит. Когда рука Акиры оказывается у него между ног, колени непроизвольно вздрагивают от желания закрыться. Акира замечает, поднимает на него взгляд, в котором пляшут черти, и смеётся негромко. Раньше он вспыхнул бы от унижения и ярости. Но ему уже не семнадцать, и он знает, что Акира обожает дразнить. Преодолевая — как всегда — невидимое препятствие внутри, он открывается ей. Она улыбается тепло и ласково, в уголках глаз прячутся смешинки. Потом он забывает обо всем, потому что руки сжимают его крепко — под ребрами и там, и Амон входит в него медленно, потом чуть отступает и входит до конца. Всё вокруг идёт цветными пятнами и кругами, пульсирующими в ритме толчков. Лопатки Сейдо упираются в широкую грудь, он откидывает голову на плечо Амону, и они прилипают друг к другу от пота, от жара, сплавляясь, взаимопроникая друг в друга. Акира сжимает и тянет, мучительно и сладко. Он не замечает, когда она оказывается совсем рядом и уже касается его-не-его губ в прохладном свежем, как вода, поцелуе — и так же внезапно ускользает. Мир вращается, плывёт, обхватывает его своими путами — внутри зарождается напряжение, растет, пока не достигает максимума. Он оказывается зажатым, пойманным в тугую сеть, но с новым толчком вырывается на свободу, рассекает мучительно-прекрасные путы. Сейдо может вдохнуть по-настоящему и почувствовать, как опадает напряженное тело под ним. Он оборачивается и целует Амона так, будто они тонут вместе и он должен передать ему весь-весь воздух из своих лёгких. Амон принимает его дар. *** Дыхание. Его дыхание возвращается, но тело будто не его, странно лёгкое, парящее и полое внутри. Двое других сидят рядом, абсолютно голые, от них исходит тепло и покой. Амон распускает волосы Акиры, разделяет на пряди и снова собирает в косу. Акира перехватывает взгляд Сейдо, улыбается: — Ещё немного и твои тоже можно будет заплести. Тогда я смогу попробовать на тебе что-нибудь новенькое. — Она довольно щурится, как кошка. Сейдо не отвечает: следит заворожённо за тем, как Амон осторожно прослеживает пальцами линии её носа, скул и бровей, касается ушных раковин и шеи. Акира замирает, полуприкрыв глаза. Амон проводит большим пальцем по выпирающим ключицам, касается их губами, стремится ниже, к груди. Акира шумно выдыхает, когда он трогает набухший сосок, ловит его руку и опускает ниже, к своему паху. Сейдо снова становится жарко, внизу тянет, он закрывает глаза и только слушает. Их любовь, горячая и медленная, вливается в его уши, наполняет его трепетом и желанием. Он отдаёт эти мгновения им, но проживает их с ними вместе — в этом тоже их высшее доверие друг другу. Отдавать оказывается так же сладко, как получать. Дыхание рядом становится частым и влажным, выдохи Акиры больше напоминают стоны. Сейдо вбирает их в себя, тонет в них. Прикусывает собственное запястье до боли, до единственной капли крови, чтобы стало больно и сладко, чтобы их страсть влилась в него, потекла по венам. Это новое в нём, поднимающее над землёй. Теперь он легче воздуха, летит к прозрачным облакам, а внутри натянуты прочные струны, которые при каждом порыве ветра поют эоловой арфой. И в нём самом весь мир.