Пятый был умным совсем не по годам - с самого детства предпочитал улыбке сведённые брови и разменивал игривые вскрики на тихую задумчивость. С самого детства он становился всё более ожесточённым по отношению к реальному миру, потому что люди, которые проводят всё детство взаперти, априори вырастут социопатами. Они - самые настоящие взрослые дети, совершенно не адаптированные к нелепому и шаткому восприятию реальности вселенной, в которой проживают
прямо сейчас, даже не задумываясь о том, что их пресловутая реальность совсем не статична - не в том понимании, в котором они привыкли думать о ней своим ограниченным научно-популярными фильмами умом. Пятый поначалу бунтовал - сбегал из дома, делая это напоказ, творил глупости и называл своих братьев придурками.
Прошло десять лет: оскорбления безусловно стали более изысканными, но сбегать не было нужно, потому что один раз он совершил свой финальный побег: побег из реальности, целую проекцию которой воспринимают несколько миллиардов людей на планете. Не так уж и много, сравнивая с другими версиями альтернативных миров, которые неограниченно размножались в квантовой реальности, тем самым расширяя необъяснимое понятие бесконечности вселенных.
Он бы назвал это физикой на практике без теории - знания, которые казались весомыми в его реальности, теряли абсолютно весь смысл, потому что увиденное за предполагаемым горизонтом меняло представление о физике и о том, каким именно способом ему удалось прорвать беспрерывное течение времени и заглянуть туда, куда доступа не было никому, кроме него самого. Тело, казалось, должно было размножиться на преоны и разлететься по мультивселенным, но даже чёртов разум оставался при нём - настолько, насколько это было вообще возможно. Он увидел поистине поражающее множество миров, и в каждом были различия. Некоторые заканчивали свою историю хорошо, некоторые плохо. Несколько планет потерпели крах, а какие-то остались в невредимости, и только взрыв гигантского светила - Солнца - смог уничтожить совсем ничтожную Землю, подгребая под себя остальных, что были в зависимости от светила. Но это была всего пара сотен планеток, которые не имели никакого значения в великом множестве. Как бы он описал это? Как песчаный пляж. Ведь буквально никто и не заметит, если оттуда исчезнет сотня песчинок, да? А потом нужно представить, что пляж этот больше пустыни - какая там самая популярная на Земле, с которой он родом - Сахара? Так вот, он больше Сахары, потому что пространство этого песка не имеет конца. А если нет конца, то нет и начала, и эти сто песчинок не будут иметь ровным счётом никакого значения.
Вот что он видел.
И жить с осознанием этого было сложно, тяжело и пустовато. Его тело оставалось двадцатитрёхлетним, потому что там, где был он, время будто застывало, практически не меняясь; но возраст разума не мог угадать никто, даже он сам. Потому что повидав так много смертей - как людских, так и планет и целых вселенных - можно легко сойти с ума. Но он держался изо всех сил, держался просто для того, чтобы доказать самому себе и нерадивым братцам, что его не смогло сломать попадание за пределы возможностей, а те распускали сопли, до сих пор сетуя на то, что кто-то кого-то ударил. И если раньше это казалась простым глуповатым ребячеством, то теперь на это смотреть было совершенно невозможно: Пятый даже не спускался к завтраку, выжидая, когда свора идиотов закончит свои постоянные перебранки, за попытками понять,
куда он попал, и каким образом получилось оттуда выбраться. Затем он брал блокнот, исписанный и расчёрканный неверными догадками, и хлопал пространство, не утруждая себя лишними телодвижениями - просто моментом оказывался на своём стуле в кухне, пугая Ваню, которая старалась избегать своих родственничков, чтобы не попасть под горячую руку.
Ваня Пятому искренне нравилась - та была тихой, не задавала глупых вопросов, предпочитая усиленно анализировать информацию у себя в голове и самостоятельно искать ответы. Она боялась попасться любому под горячую руку - сложно, наверное, жить в доме, в котором за завтраком летают ножи, иногда и вовсе тела, смачно ударяясь об стену. Пятого это веселило - циничная беззаботность, а девушку попросту пугало, потому что она всегда представляла себя в роли той самой беззащитной жертвы. И, думает Пятый, лучше бы ей не знать, что в нескольких мирах она уничтожила к чертям всю весёлую семейку Харгривз.
Она наливала ему свежесваренный кофе, чуть остывший, потому что выходила чуть раньше, и просто слушала всё новые догадки, рисуя на своём лбу глубокую морщину аккурат между бровей и поджимала губы - от этого тоже появлялись складки на тонком лице, но юноша предпочитал об этом не думать, рассуждая вслух: он подбирает доступные для её восприятия метафоры и изредка рассказывает истории с разных планет Земля - или это было разное время? - о том, как складывалась странная жизнь, когда в точном течении менялась хоть одна деталь, незначительная на вид, но в корне перестраивающая все события после.
Несмотря на все соблазняющие факторы, Пятый вернулся именно на свою Землю, хотя мог бы выбрать буквально любую из возможных, но тонкий отголосок какой-то морали почему-то ваниным голосом заявил, что нужно вернуться в начало, туда, откуда он начинал, и вновь любоваться на туповатые лица братцев и игнорировать сестёр. Он всегда помнил заносчивость и себялюбие Эллисон, подолгу с этого бесился и мечтал разбить её зеркало, но держал себя в руках, особенно теперь, когда понимал, как хрупка вселенная, и любое нарушение какого-либо спокойствия может закоротить пространство так, что оно попросту разлетится. Отсутствовал он в этой реальности не так уж и долго. Пять лет - сущая мелочь для человека, который прожил тысячи жизней, но так и не отведал приемлемого кофе, который был только в его времени. Возможно, это послужило причиной вернуться. Клаус продолжал шутить свои тупые шуточки, размахивая татуированными ладонями, а любимый папочка, который бил его за недостаточно быструю реакцию, валялся в постели днями напролёт, подхватив то, что в их время ещё не научились лечить. Единственный человек, которого он считал по настоящему умным, несмотря на его отрицательные стороны, просиживал в кровати весь день, пребывая в блаженном бреду. Классно, правда?
Номер Пять давно для себя решил, что ему никто не нужен, но в одиночестве изнывал, начиная чувствовать себя по-настоящему сумасшедшим, оставаясь в четырёх стенах наедине со своими мыслями, которые медленно, но верно сдавливали тонкую и совершенно ненадёжную черепную коробку. В один из таких моментов, когда чистый разум находился ровно на опасной границе с истерикой, он пешком, по всем правилам приличия, спустился на этаж вниз и постучался в простецкую серую дверь, даже без замка, которая имела практическую ценность лишь в защите от сквозняков и яркого света по ночам, который в последнее время по коридорам не зажигался - отец перестал посреди ночи шастать по дому, и освещение потеряло надобность. Но дверь всё равно была захлопнута - хоть чисто символически - и открыто демонстрировала желание владелицы комнаты отгородиться от внешнего мира, прячась за музыкальной стеной. Пятый упорно стучит до тех пор, пока Ваня не отвлечётся от своей скрипки и соизволит собственноручно открыть дверь - он ещё не настолько опустился, чтобы вламываться в чужие комнаты так просто, не имея на это ни одной веской причины.
Девушка откидывает холодного оттенка волосы с плеч на спину, сжимая смычок до побелевших костяшек. Ей страшно, ей непонятно и совсем неинтересно, какого чёрта Пятый забыл на её этаже напротив двери её комнаты. Но тот лишь отвечает холодным взглядом, в тон волосам, спрашивая: "Можно?" и проходит внутрь, потому что он и так бы зашёл, скажи она хоть тысячу раз "Нет".
— Я там в одиночестве совсем не могу, — сухо говорит Пятый, не желая признаваться в собственных слабостях.
— Понимаю, — ну конечно она понимает, ещё бы ей не понимать в одиночестве. Та в детстве словно умела сливаться со стенами - слишком яркое воспоминание о почти буквальной невидимости человека. К двадцати восьми она почти не поменялась, лишь приобрела намечающиеся очертания морщин, сменила форму на мешковатые штаны и научилась делать вкуснейший кофе.
Начинает говорить Пятый неожиданно тихо, словно стесняясь. Его голос отражается от пустых стен, со временем становясь крепче и увереннее - преследующие мысли вконец сходят с ума, чтобы пытаться удержать их в голове, и раз хоть кто-то готов выслушать его, не заваливая глупостями, то он будет говорить, пока в горле не пересохнет.
***
Через несколько месяцев отец скопытился, и на этот раз безвозвратно - они своими глазами, каждый, увидели его прах, который мёртвой (ха-ха) кучкой остался на траве, потому что на улице царило полное безветрие, а дети выросли кощунственными: Клаус сбросил пепел от косяка прямиком в кучу, затушил ногой и скрылся в доме, запивая собственные эмоции стаканом чего-то там.
Пятый тоже порывается выпить, поэтому тащит початую бутыль коньяка в тесную комнатку с серой дверью и впервые за тысячу лет позволяет себе сделать хоть одну глупость.
***
Диего рвёт и мечет, когда они заявляют, что собираются съехать из дома насовсем. Он натурально разрывает ежедневную газету, что преспокойно лежала на высоком письменном столике, не собираясь останавливать свой поток возмущений:
— На какой хрен вы вздумали съезжать? Ты совсем двинулся, решил Седьмую прирезать по-тихому, и на нас скинуть обвинения? Я всегда знал, что ты гнилой, как переспелое яблочко.
Его совершенно детские проявления старой влюблённости в Ваню одновременно и умиляли, и бесили: тот почему-то думал, что девчонкам нравится, если их всю жизнь называют мусором в попытках привлечь внимание. В то время как он высказывал свои недовольные "фи", грузчики сновали по коридорам, вынося чемоданы с личными вещами.
Они отпраздновали новоселье по-своему - по особенному - в долгожданной тишине, свободной от признаков сумасшедшего дома в столовой, и выпили кофейный ликёр, который совмещал в себе две любимые вещи сразу, наслаждаясь спокойствием пустой квартиры, и разошлись по своим комнатам в попытках уснуть, но под утро встретились вновь. Седьмой было не уснуть на новом месте, а Пятый попросту не мог спать, в очередной раз прокручивая в голове то сумасшествие, что преследовало постоянно.
Ваня говорит, что у него невроз и что ему нужно показаться врачу, чтобы тот выписал справку на получение антидепрессантов, которые должны помочь избавиться от тревожного количества мыслей в голове - у того был стресс, и случались панические атаки. Пятый в ответ ухмыляется в своей фирменной манере, демонстрируя ямочку, которая осталась такой же глубокой, как и в детстве, совсем не увязываясь с его словами:
— И что я ему скажу? "Привет, я переместился за горизонт видимых событий и видел все возможные исходы. Пропишите таблеточки"!?
— Тогда тебе нужно хотя бы попытаться избавиться от своих навязчивых идей, — девушка как всегда непоколебимо спокойна, но в глазах ясно отражается неприкрытая тревога и волнение: она не может потерять Пятого во второй раз.
— Знал бы как - обязательно попробовал бы.
— Для начала перестань писать на стенах, — не сдерживает себя Ваня, тут же зажимая рот рукой, понимая, что только что оскорбила самого близкого человека, фактически обозвав его совсем "того" одной только интонацией, и тут же груз вины опускается на тонкие плечи:
— Прости, прости, я не хотела.
Но он внезапно соглашается, понимая, что это действительно выглядит странно даже для него, делая в мыслях пометку - купить доску для записей, если обычной бумаги хватать перестало, и понемногу старается освободить собственную голову. Получается скверно - он
привык постоянно думать, напрягать извилины в поисках причинно-следственной связи. Это стало частью повседневной рутины, и избавиться от этой привычки, что въелась прямиком под подкорку сознания, чертовски сложно. Особенно отвлекают мысли о том, что он - единственный, кто видел это всё, и даже не может утверждать до конца, что те единицы, знающие об этом, не называют его сумасшедшим за глаза. Хотя, в общем-то, ему всё равно - человек, ставший почему-то самым главным, уверен в том, что у него получится и что он находится в относительном ментальном здравии, не считая тревожности и вороха остальных медицинских терминов, которые не имеют никакого значения - но он правда старается, с каждым днём делая новые небольшие шаги вперёд.
Но всё же одна вещь не давала покоя: неужели нет ничего, что контролировало бы процесс необъятного течения?
