Выживший

      Дверь распахнулась, и молодой, явно неопытный полицейский ввёл заключённого в допросную. Усадил на стул и, так и не сняв наручники, удалился. Щёлкнул замок. Заключённый поёрзал на стуле, усаживаясь удобнее. В комнате было достаточно светло, просторно, ничего лишнего: стол и два стула. И теплее, чем в камере. Однако внутреннее напряжение не уходило. Он разъяснил все свои действия, описал во всех подробностях тот день, высказал своё мнение по поводу произошедшего, но решения по делу почему-то не выносили. Казалось, всё, что он мог поведать, было уже давно внесено в протокол допроса. Жёсткого и неприятного. На скуле темнел большой синяк, губы разбиты. Остальные ссадины и синяки скрывались под одеждой — не видны, но всё так же чувствительны. Впрочем, к последствиям драк и побоев ему было не привыкать.       Запястья неприятно саднило под металлическим кольцом: молодой полицейский переусердствовал, боясь побега со стороны заключённого. Если бы он решился на такое, то официально подписал бы себе смертный приговор. И так его положение было шатким.       Он вытащил руки из-под стола и стал растирать запястья, насколько позволяли наручники. Хотелось хоть как-то снять неприятные ощущения. А ещё ужасно хотелось спать, пить и вообще, чтобы эта чёртова круговерть наконец-то завершилась. По-хорошему, у них ничего на него не было: ни записей с камер, ни показаний очевидцев. Он единственный выживший. Выживший вопреки всему и всем. Тяжело вздохнул — чувство вины не отпускало. Но была ли его вина в том, что всё пошло наперекосяк в тот день? Да, конечно, ряд его действий нельзя было назвать правильными, но от этого зависела жизнь. А умирать в ближайшее время он не собирался. Вот только…       Дверь открылась, и в комнату вошёл Праул. О да! Не узнать второго в ставке было невозможно. Но чтобы офицер, главный тактик и заместитель Прайма занимался этим делом? Заключённый хмыкнул. Вывод напрашивался только один: дела обстоят куда хуже, чем он предполагал… Мужчина поднял взгляд и стал внимательно рассматривать вошедшего. Подтянутый, даже сухопарый, но с красивыми мощными плечами, с вытянутым лицом и холодными голубыми глазами. По коже пробежали мурашки, когда их взгляды встретились. Навскидку невозможно было определить возраст вошедшего, выглядел молодо, но в движении и взгляде читался опыт. Тонкие губы сжаты. Форма фракции сидела на Прауле безукоризненно, словно была пошита по индивидуальному заказу, подчеркивая особенности его телосложения, без единой лишней складки, чётко, как по уставу: отутюжена, разглажена, заправлена. Заключённый усмехнулся — да тут можно по линейке проверять отклонения и не найти таковых. Оставалось ожидать только такой же бесцветный сухой голос и не менее неприятную и неживую манеру говорить. Видимо не зря поговаривали, что Праул — ходячий калькулятор на службе Прайма. И вдвойне неприятно оказаться в центре его внимания. Впрочем, не удивительно. Дело очень громкое и кровавое.       Праул выдвинул стул и сел за стол. Перед заключённым воздвиглась статуя с прямой спиной и бесстрастным выражением лица. Папку с делом заместитель Прайма положил перед собой, открыл и стал рассматривать документы, перелистывая страницы. На некоторых он задерживал взгляд чуть дольше. Руки его были красивыми, но опять возникало ощущение чего-то неживого: тонкие точёные пальцы, аккуратный маникюр — эти руки не знали тяжёлых военных будней — только бумаги и ничего более.       — Кроссхейрз, — голос у статуи оказался неожиданно приятным, но без единой эмоции.       — Да, сэр, — заученно отозвался заключённый. Некоторые вещи настолько въедались в мозг, что становились безотчётными.       — И за что тебя так? — всё так же безучастно, а главное, не давая понять, о чём конкретно спрашивает, поинтересовался Праул.       Простое любопытство или начало допроса? Слегка вытянув шею, Кроссхейрз разглядел написанное на странице: перевод в дальний гарнизон, где всё и произошло годом позднее.       — За язык, — ехидно отозвался Кроссхейрз. Другие привычки были его натурой, непокорной и непредсказуемой.       Праул оторвался от дела, и на его лице мелькнуло недоумение. Кроссхейрз незамедлительно продемонстрировал тот самый язык, точнее его кончик, то ли в насмешку, то ли и вправду поехал крышей в одиночестве. Голову он чуть запрокинул, и жест показался очень двусмысленным. Праула передёрнуло, но внешне он не сдвинулся ни на йоту. Не стоит на этом зацикливаться, ему важно было разобраться в странном деле: смерть всех членов гарнизона, кроме одного, полное разграбление и уничтожение запасов, техники. Могли ли десептиконы оставить в живых этого наглеца, чтобы завербовать? Это выглядело безумием, потому что по законам военного времени Кроссхейрза должны были расстрелять. Не проще было бы его завербовать иным образом, не подставляя перед своими? Да и какие сведения смог бы добыть он теперь? После трёх месяцев одиночества, отсутствия связи с иными гарнизонами, проторчав более двух недель в заключении. Бред. И все же стоило рассмотреть и этот вариант. Возможно, десептиконы рассчитывали на гуманность автоботов. Праул перелистнул ещё несколько страниц в деле: под некоторыми стояла неровная подпись заключённого. Вероятнее всего ряд признаний из него выбивали. Опрометчиво. Кроссхейрз не походил на того, кто легко расколется под силовым давлением. Да, он был молод, упрям, горяч, но невероятно живуч. Когда его нашли, он был истощён, но жив. Праул оторвался от бумаг. На него уставился хмурый взгляд серых глаз, с глубокими морщинами вокруг. Кроссхейрз смотрел волком, диким, затравленным, но гордым. Руки, что лежали поверх столешницы, были сцеплены в замок — явно не собирался идти на контакт и помогать расследованию.       — Что ж, приступим. — Праул закрыл папку и положил руки на стол. Прямо, по обе стороны от тёмно-синей обложки. — Начни свой рассказ с того, как именно ты попал в гарнизон «Тихий».       — Я думаю, что здесь, — Кроссхейрз взглядом указал на папку, — всё подробно изложено.       Голос был надтреснутым, но не безжизненным.       Сколько можно мусолить одну и ту же тему?! Нет, конечно, его не устраивало положение дел, но так хотелось поскорее завершить эти, казалось, бесмысленные разговоры, заключение в одиночке и полное презрение со стороны своих. Шлак, судьба обвела его вокруг пальца и злобно посмеивалась за левым плечом. Не ради этого он цеплялся за жизнь. Не ради этого до последнего оставался в гарнизоне. А зачем? В голову не раз закрадывалась мысль, что стоило бежать, скрываться, слать к чертям устав и всю эту грызню за власть. Любая война, какими бы словами и лозунгами не прикрывались лидеры, шла ради права сидеть на троне. Это развязывало руки, давало право гнуть свою линию, продавливать удобные законы. Кроссхейрз никогда не считал себя дураком, понимал и действовал в соответствии с окружающей обстановкой. А военная карьера давала куда больше возможностей.       Но предать своих… Нет, даже при том раскладе, что он теперь имел — единственный свидетель, который знал реальную историю произошедшего в дальнем и позабытом гарнизоне — он не собирался давать повода усомниться в своей верности автоботам. И так было очевидно, что на нём повесили клеймо предателя. И это ещё одна причина присутствия здесь Праула.       — Я хочу услышать твою версию событий, — бесстрастно потребовал тактик.       Порой не прямые стычки уносили жизни бойцов, а такие нелепые провалы. Не всегда «старая гвардия» справлялась с реальным положением дел. Оторванные от фронта, полноценного снабжения, разбросанные по всей стране, они оказывались наиболее уязвимыми точками. И десептиконы безошибочно выбирали время и место. Кроссхейрз был единственным выжившим, и вот этим надо было воспользоваться. «Тихий» — не первая база, которую они теряли. А вот этот свидетель мог рассказать, по какому сценарию происходило обнаружение и уничтожение гарнизона. Это первый случай, в своём роде удача. Такого Праул не мог упустить.       — Ха, именно она там и представлена, — усмехнулся Кроссхейрз, опять кивнув в сторону бумаг. За последнее время его улыбка приобрела более зловещий вид. — Или уже признания, выбитые силой, не считаются действительными?       — С этим я тоже разберусь, не беспокойся, — жёстко парировал Праул, но на лице не дрогнул ни один мускул. Чистой воды статуя! — Но если ты не хочешь, чтобы этим делом занимался я…       — Разве это что-то изменит? — хрипло прорычал Кроссхейрз и подался вперед, словно пытался дотянуться до собеседника. Кулаки сжались, и на тыльной стороне ладони выступили крупные вены.       — Тебе нечего опасаться, потому что я пришёл добиться истины и по факту данного разговора выдать своё заключение по делу. — Праул сидел не шелохнувшись. Самообладания ему было не занимать.       Кроссхейрз уловил терпкий, тёплый, мягкий аромат парфюма. Шлак, от него самого явно не благовониями пахло. И хотя ему выдали новую одежду, всё же не баловали. Жёсткая щетина стремилась превратиться в бороду, исхудавшее лицо обнажило красивые, но излишне выступающие скулы, а глаза обрамляли стрелки морщин. За эти месяцы он изрядно постарел. Молодой перспективный военный превратился в отбраковок, в презираемого чужака. Чужой среди своих. От этой мысли щемило где-то в груди. Все надежды на хорошую карьеру рухнули в один день с отправкой в гарнизон «Тихий». Какой дурак подбирал название?! Теперь он и вправду был тихий. Мертвенно тихий…       Откинувшись назад, Кроссхейрз рефлекторно попытался сложить руки на груди. Не вышло. Он прекрасно понимал — терять ему нечего. Хуже он может сделать в одном случае, но этого никогда не допустит. Если Праул хочет услышать его историю, то пусть слушает.       — Я готов говорить, но мне хочется выпить, — поставил свои условия заключённый.       — С этим помочь не могу, но воды тебе принесут. Как я понимаю, разговор нам предстоит долгий.       Праул постучал по столешнице пальцем. Через минуту в комнату вошел всё тот же молодой полицейский. Он поставил графин с водой и стакан перед старшим офицером и так же молча удалился.       Кроссхейрзу пришлось наклониться вперед и потянуть на себя графин, а затем и стакан. Наливать воду со сцепленными руками было неудобно, но принял бы он помощь от Праула? Благо, тот и не стремился помогать, хотя жаль, что явно не задумывался снять наручники. Опасался что ли или действовал строго по уставу? С этим не сыграешь в плохого-хорошего полицейского — слишком сдержан и безэмоционален. Кроссхейрз по юности попадал в участок за драки, ночные гонки и прочую мелочь. Это были хорошие годы, веселые. Потом, правда, пришлось приложить немало усилий при поступлении в элитный военный колледж. А затем он вышел на службу. Но он умел выбираться из передряг и добиваться своего. Конечно, родители мечтали о том, чтобы сын поступил в университет, посвятил себя науке — все задатки у него были, — но буйный нрав гнал искать приключения. И они себя не заставляли ждать. Диверсантская деятельность наливала их полной чашей.        Кроссхейрз пил жадно, адамово яблоко так и гуляло туда — сюда. Приятная прохладная влага наполнила рот, растеклась по горлу, проникая вглубь нутра. После он аккуратно поставил стакан и начал свой рассказ, не отрывая взгляда от сидящего напротив заместителя Прайма.       Так, поругавшись в начальством, Кроссхейрз был отправлен в отдалённый от боевых действий гарнизон. Сыграла злую шутку его вспыльчивость. Как говорится, нашла коса на камень. Камнем преткновения стало его мнение по видению развития операции, расходившееся с начальством. Его душа рвалась совершать подвиги, заставляла безбашенно бросаться под пули, искать столкновений с противником, а в итоге ему пришлось выслушивать бурчание растолстевшего старика вдали от цивилизации. Первые недели были просто сущим адом. Его муштровали за каждую мелочь, словно мальца, впервые оказавшегося в казарме. А вокруг такая глушь, что волком хотелось выть! Старые шахты, которые почти не разрабатывали, высокие горы и скалистые ущелья — полная безнадёга, как виделось ему. Никаких развлечений. А самое главное — начальник. Старый дурак, замшелый, как камень, и такой же окаменевший в своём мнении и видении жизни: никто не имел права перечить ему, любое иное мнение приравнивалось к измене. Не улучшали его характер и боли, скручивающие старые суставы. То ли былые военные «заслуги», то ли ещё что — старик не распространялся. Зато не упускал момента понаставлять молодое поколение. У Кроссхейрза от воспоминаний аж зубы свело. Он непроизвольно передёрнул плечами. Вновь захотелось почесать кулаки об чью-нибудь рожу.       Кроссхейрз ехидно и дерзко высказывался о Даблхосте, его нраве и привычках. Как и нелестно отзывался о консервативности ряда вышестоящих. Праул молча согласился с характеристикой — держать язык за зубами заключённый не умел, но был остёр и едок в своём мнении. На уточняющие вопросы Кроссхейрз отвечал скалясь, с бравадой, но всё же нехотя шёл на контакт. Праул постарался показать своё расположение, а потому сменил позу: сел более расслабленно, говоря, мол, мне можно доверять, рассказывай, как есть, я выслушаю тебя. Но Кроссхейрз оказался не так прост. Такой незамысловатой уловкой его не удалось обмануть. Он смерил взглядом тактика, не прерывая своего рассказа, и всё же кадык на секунду опустился вниз. Да, Кроссхейрз нервничал, хотя и старался не подавать виду. Праул заметил, что на лбу заключённого выступили капельки пота. Тактик догадывался, что сидящий перед ним человек прекрасно осведомлён в том, что его может ожидать в ближайшем будущем.       Рассказывая о своих «злоключениях», Кроссхейрз не стремился лгать. Да и зачем, ведь он искренне считал действия начальника подразделения глупыми, в итоге поставившими всех в незавидное положение: проблемы с охраной, устаревшее оборудование, глупые и бессмысленные поручения. Даже снабжение было неудобным: о них вспоминали раз в три месяца. Сказывалось расположение гарнизона. И, кажется, если бы «Тихий» не выходили на связь, о них бы никто не вспомнил до тех пор, пока не наступила пора новых поставок. В общем, так и вышло. Мёртвую базу обнаружила не команда спасения и быстрого реагирования, а группа снабжения. За это время Кроссхейрз готов был отчаяться и пустить пулю в лоб, но жажда жизни оказалась сильнее.       Он сидел на уступе скалы, где под ним открывался вид на ущелье. Глубокое, с рваными краями скалистых провалов и узкой лентой дороги, терявшейся в камнях. Солнце ложилось на снежные шапки, разливая золотисто-розовое вино на плечи гор. Кроссхейрзу вспомнилось, как он пил вино в одном из морских городков. Вечер, лёгкая музыка доносилась из летнего кафе, рядом сидела красивая девушка, с которой после был жаркий секс. Та ночь, что бывает раз в жизни каждого, безбашенная, без обязательств и без утренних прощаний. От девушки пахло солёным морем, сладковатым потом и истомой. А здесь всё пропахло камнем, пылью, гарью и кровью. Казалось, этот чёртов запах больше никогда не выветрится из его памяти. Он уже третий месяц не уходил от разрушенного гарнизона. Да и куда? Старый железнодорожный мост рухнул ещё столетие назад, а один в этих горах он не выживет. Отчаяние охватило его. Неужели вот так он и умрёт, в одиночестве, всеми забытый, среди мертвецов? Только Кроссхейрз поднялся, собирался возвращаться к себе, как на горизонте что-то блеснуло. Он поднял бинокль, чтобы рассмотреть, и… это был боевой вертолёт. За ним появилось ещё несколько Блэк Хоков, а затем и транспортники. К их базе приближалась группа снабжения! Вот только радость мгновенно сменилось ужасом: а что же с ним будет?!       Воспоминания болью отдались в висках. Кроссхейрз непроизвольно поморщился. Праул прищурил взгляд, стараясь уловить малейшее колебание в состоянии допрашиваемого.       — Давай-ка вернёмся к моменту, как десептиконы напали на базу. Какие приказы отдал Даблхост? Как дальше развивались события? Что и почему сделал ты?       Кроссхейрз не сразу ответил. Боль кольцом сжала голову, мешала мыслить. Заключённый сильнее сжал кулаки и вновь начал повествование о событиях того дня. Слова зазвучали злее, а в голосе чувствовалась досада. Он стал дышать чаще, поверхностно. Ему предстояло ещё раз рассказать историю, подправленную и скрывающую часть истины. Лишь часть, но для самого Кроссхейрза самую неприятную и горькую. Кровь легко смывалась с рук, но не из воспоминаний…       С каждым витком истории глаза заместителя Прайма темнели, он смотрел пристальнее, впиваясь в рассказчика. Праул постепенно раскрыл свою манеру ведения допроса: редкие, но выбивающие из равновесия вопросы казались незначительными, но сбивали с толку. Какие-то уточнения, цифры, имена, место действия, даже цвета — мелочи, казалось, не имеющие прямого отношения к делу, но Кроссхейрз понимал, что за этим кроется — задача таких вопросов найти нестыковки в рассказе. Пока тактик только старался его подловить на простых, видимых нестыковках. Нет, Кроссхейрз старался не нервничать, но непроизвольно злился — он не машина, не мог упомнить всего. И всё же намётанный глаз снайпера и раз за разом воспроизведение истории демонстрировали свою пользу. Вопросы получали свои ответы. Правда и ложь переплетались, что становилось сложно самому различить, где что. Вот тут-то Кроссхейрз и осознал, насколько трудным будет этот поединок.       Праул затягивал петлю постепенно, цепко вылавливая самые болезненные точки. Записей он не вёл, за него это делала камера, что располагалась в углу допросной, под потолком. Бесстрастная машина, как и сам тактик. Видимое доказательство, которого не хватало в этом деле. Но это не мешало проводить свой анализ. Проявляемая агрессия со стороны заключённого была ожидаема. Но несмотря на это, он отвечал уверенно, чётко. Что особенно удивляло — Кроссхейрз не прятал взгляд, смотрел на Праула прямо и холодно. Даже сейчас, измотанный, уставший, с закованными руками Кроссхейрз излучал опасность. Да, десептиконы могли бы попытаться завербовать такого дерзкого и непокорного автобота. А что если целью была не передача информации, а он — Праул?! Сейчас он особенно остро ощущал желание прикоснуться к рукоятке пистолета, который сам же решил оставить при входе в помещение. Успокаивало то, что за дверью стояла вооружённая охрана. Праул заметил, как участился собственный пульс, а во рту появилась сладковатая слюна. Незаметно он стал дышать размеренно, глубже, успокаивая нервы.       Видно, и Кроссхейрз стал уставать: он стал медленнее отвечать на вопросы, дольше задумывался, словно пытался вспомнить, что говорил до этого. И всё же рассказ был стройным, выверенным, а действия вполне адекватными обстановке. Слишком всё гладко выходило, правдоподобно. Заместитель Прайма имел неплохой опыт работы в полиции до начала войны. Такие красивые истории были тем самым «звоночком», что что-то неладно. Кроссхейрз точно что-то скрывал. Стоило надавить посильнее.       Казалось, вопросам Праула не будет конца. Кроссхейрз потерял счёт времени — его часы умерли там же, где и его честь. Сначала лопнуло стекло при взрыве, а затем попавшая влага довершила своё дело. Как назло, в памяти всплыло раздавленное под обломками горной породы тело Виндчарджера. Он вызвался прикрыть Кроссхейрза, устанавливающего взрывчатку. Весёлый, бойкий, скорый на действия был парень. Но это сыграло с ним злую шутку: самонадеянность на войне никому не помогала. Кроссхейрз в последний момент успел отскочить, а вот Виндчарджер нет — до последнего яростно отстреливался от нападавших.       Вот только теперь он не мог спокойно уснуть: виделись те, кто доверились ему. Четыре парня, которых он повёл за собой в тот день. Такие же преданные горячие головы. Виндчарждер был первым. А теперь? Он один. Один.       Кроссхейрз прикрыл глаза. Боль не отступала. Усталость постепенно охватывала его – внимание притупилось, отчего ему стало казаться, что начал путаться в показаниях. Ехидство и злость уступили своё место сдержанной ярости. Нервно подёргивался уголок правого глаза. Лёгкая дрожь стала расползаться по телу. Ещё чуть-чуть и он сорвётся, как одичавший пёс на цепи. Этого нельзя допустить ни в коем случае! Он опять налил себе воды, сделал глубокий вдох и выпил всё махом.       Праул отметил, что поза заключённого сменилась: локти упирались в стол, острый нос почти касался сжатых кулаков, которые скрывали оскал, нет-нет, да появлявшийся на губах, взгляд был холодным и резким, исподлобья. От общей расхлябанности не осталось и следа. «Значит, вот какой ты настоящий», — проговорил про себя Праул. Так же заметил, как периодически руки Кроссхейрза дёргались — старался дотянуться до висков, но одёргивал себя. Не желал показывать слабость и в этом? Что же, похвально, хотя и вряд ли помогло бы.       Чёрт! Как же доказать им свою невиновность?! Если бы не глупые приказы, неумелые действия окружающих, нормальная функционирующая защита, — база была бы цела. Неужели они не могли дать полноценный отпор? Могли, ещё как могли! Или нет?.. У нападавших были ударные вертолеты, мобильная артиллерия и точные координаты целей — они раскатали базу, не оставив камня на камне. Когда Кроссхейрз наконец-то выбрался на поверхность из шахт, исхудавший, изможденный, но живой, он увидел лишь пепел, остовы зданий и искорёженные машины. Вся техника была приведена в негодность, никакой связи с внешним миром, даже бежать некуда. Впервые он испытал настоящий ужас.       А после был последний бой на территории разрушенной базы. Об этом он никогда никому не расскажет даже под дулом пистолета. Кроссхейрз выстрелил первый, становясь предателем и убийцей.       Три дня он потратил на то, чтобы закопать тела погибших при нападении. Конечно, понимал, что трогать их не стоило бы, помешает ходу расследования — в том, что оно будет, он не сомневался, но находиться день и ночь среди мертвецов… Нет, это было выше его сил. Затем началась битва за выживание: попытки починить хоть что-нибудь из оборудования, поиск пропитания, обустройство жилища. В горах ночами жутко холодно. Ослабленный и потрясённый, Кроссхейрз заболел и несколько дней провалялся в горячке. Всё тело ломило, скручивало, пот лился градом, а сил не было никаких. Каким чудом не помер в те дни, он и сам не знал.       — Вот так всё и было. Даблхост был старым дураком, заржавевшим и потерявшим хватку в своём «затерянном уголке мира», а мы все его оловянными солдатиками. Я попытался сделать хоть что-то, но что я мог против до зубов вооружённого и хорошо подготовленного отряда? Попытка увести за собой нескольких десептиконов и подорвать их в старых шахтах хоть и увенчалась успехом, но дорого стоила. Виндчарджер тому горький пример. Мне нечего больше сказать.       — Хорошо. — Вдруг Праул поднялся и вышел из допросной, оставляя Кроссхейрза в одиночестве.       Ещё одна уловка? Нет, его на таком не поймаешь! Хотя наконец-то можно было выдохнуть с облегчением. Вопросы, вопросы, вопросы. Он устал от них. Начало тянуть в сон — Праул удачное время подобрал — наверно, настала пора отбоя. Уставший организм с лёгкостью перешёл на размеренный тюремный режим. Это были первые дни спокойствия, после трёх месяцев постоянного стресса, страха, мук совести…       Поначалу Кроссхейрз не замечал, но теперь чётко ощущал тишину, заполонившую пространство, мягкую, обволакивающую и предательскую. Тишина стала триггером, порождавшим страх. За каждым шорохом ему чудилось возвращение нападавших, когда он остался один на опустевшей базе. Тишина напоминала о днях, проведённых под землёй, когда он отчаянно искал выход из лабиринта туннелей шахты. Сразу стало не хватать воздуха, а стены будто сжались. Сон как рукой сняло, зато подступило чувство голода. Оно скручивалось змеёй в животе, пульсировало и тянуло. Даже пить не хотелось. Да и некуда было — мочевой пузырь и так раздулся. Интересно, выпустят ли его отлить?       — Мне надо выйти, — размеренно произнёс Кроссхейрз, ни к кому не обращаясь толком, но прекрасно понимая, что за ним наблюдают.       В ту же минуту вошёл уже знакомый полицейский, взял его под локоть, потянул наверх. И всё молча. Наверное, запретили разговаривать с заключённым. Стало смешно — его боятся и не доверяют! Если бы перед ним были десептиконы, а не свои, тогда страх был бы логичен. Только теперь он был за пределами фракции, с яркой биркой на шее — «предатель».       Даже в сортире его не оставляли одного. Бежать? Он и тогда не сбежал из «Тихого». Всё ещё верил в идеалы автоботов. Надеялся на лучшее.       Ну, а теперь? Вот он живой, только что за этим последует? Стоили те усилия того, чтобы продлить ожидание смерти? Есть ли надежда, что его оправдают? Хотелось верить. Всё-таки рассказанная история не доказывала его вину, а повествовала о том, какие проблемы существуют в ряде одалённых гарнизонов. Его вина заключается лишь в одном — он убил трёх ребят из гарнизона. Но это можно было считать самообороной. Обезумевшие от отчаяния и злости они бросились на него, когда увидели, что произошло с базой. Рефлексы сработали раньше, чем он осознал, что сделал. Их тела он закопал первыми. Пусть лучше один Виндчарджер будет казаться таким же дураком, как и он сам. Дураком, решившим, что сможет противостоять десептиконам, играя по их правилам.       Кроссхейрз понимал — Праул не отпустит его просто так. Но желание прекратить эту пытку чувствовалось острее. Если он правильно понял, то главный тактик автоботов уже должен был сделать свои выводы. И вышел, чтобы подготовить документы.       Когда Кроссхейрз вновь вошёл в допросную, Праул уже сидел на своём месте. О тактике ходило немало неприятных слухов. Говорили, что он с лёгкостью отправлял подчиненных под жернова десептиконской военной машины. На его таблицах были цифры, проценты, но не люди… От этого становилось дурно. Отчётливо захотелось въехать по этой бесстрастной физиономии, разбить эту маску на лице, но Кроссхейрз остановил себя. Не хватало ещё прибавить к своим заслугам нападение на заместителя Прайма.       — Продолжим. Я бы хотел уточнить ещё ряд вопросов, — без прелюдий начал Праул.       Кроссхейрз сел, откинувшись на стуле, положил на вытянутые ноги сжатые кулаки, закрыл глаза, помолчал. Затем резко выпрямился, гордо вскинул голову и сухо заявил:       — Хватит. Всё, что мог, я рассказал. И до и после. Если желаешь повесить на меня измену, то незачем просиживать штаны, играя в кошки-мышки.       Праул внимательно посмотрел на Кроссхейрза. Серые глаза потемнели. Или это так падал свет? Заключённый медленно протянул руки к папке с документами и открыл её на последней странице.       — Я уверен, что ты сделал свои выводы давно, — глухо произнес Кроссхейрз, — и потому осталось только поставить подпись. Ручка у тебя находится во внутреннем кармане пиджака.       На секунду брови Праула взметнулись в удивлении, но потом он вспомнил, что Кроссхейрз был снайпером и диверсантом, а потому следовало ожидать, что за внешней расхлябанностью кроется внимательный противник. Что ж, он прав, выводы в целом готовы, и решение по его делу будет вынесено в ближайшие сроки. Праул достал серебристую тонкую ручку из внутреннего кармана пиджака и положил её на стол перед Кроссхейрзом.       — Нам не имеет смысла пытаться обыграть друг друга. Ты в любом случае в выигрыше, чтобы ни сделал. У меня же не так много вариантов. Но растягивать это сомнительное удовольствие я не желаю.       Кроссхейрз потянул на себя папку, взял ручку и поставил подпись не читая.       — Знаешь, — подталкивая документы обратно к Праулу, поговорил он, — жизнь равноценна лотерее. Как и война. Я хочу ещё раз проверить свою удачу.       На губах Кроссхейрза заиграла улыбка человека, который не испугался блефовать при заведомо проигрышных картах.       Праул встал. Кроссхейрз тоже. В комнату вошёл всё тот же молодой полицейский. Он взял под руку заключённого и повел в камеру.       Заместитель Прайма проводил их взглядом. Выводы сделаны, бумаги подписаны — это так. Интересно, какова была бы реакция Кроссхейрза, если бы он прочитал листок, под которым оставил свой росчерк? Праул ходатайствовал об отмене смертного приговора, требовал понизить в звании и отправить Кроссхейрза в штрафной батальон под пристальное наблюдение. Ему хотелось проверить сразу двоих: и его, и недавно переметнувшегося десептикона. В любом случае терять ценные кадры было расточительством. Он привык учитывать каждую боевую единицу и мудро распоряжаться чужим потенциалом. В Кроссхейрзе потенциал был.