Возделывая свой сад

Слэш
NC-17
Завершён
4
Пэйринг и персонажи:
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено в любом виде
Награды от читателей:
4 Нравится 5 Отзывы 2 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Добрила Милетич не был добрым и не был злым. Он жил в Любляне, недалеко от Шмарны Горы, и страстно хотел тишины, одиночества и отсутсвия в поле зрения золотых зубов, цепей, шмотья веселых расцветок и воплей гусей по утрам… На частые дожди осенью и зимой ему было наплевать, он вообще любил воду. Лицом он был не смугл, носил белые волосы, и имел привычку влипать в нехорошие ситуации. Ранним утром он собрал свой небольшой рюкзак и выехал в сторону Англии. Все это и привело к тому, что он оказался здесь, на куске скалы с уютным домом, недалеко от материка и с некоторыми обязанностями. Добрило быстро приспособился. Потому что все-таки лучше приспособиться, чем гнить где-нибудь в бухте в Зренянине. В Зренянине хорошо, но живому. Мертвому плохо в Зренянине, мертвый там лежит на дне, его объедают рыбы, потом от него остаются скелет и еще такие емкости на ногах, заполненные цементом, наверное, думает Добрило, только цемент и сохраняет то, что от ног осталось, а остальное забирает море – и не похоронишь даже, только кости ног и останутся. Чему будет восставать, когда ангел вострубит – все вылезут из земли, румяные, веселые – а он что, только ноги и сможет предоставить. Поэтому он и зашнырился здесь. Удача, что ни говори. Пиво тут хорошее, люди на вид страшные, но незлые, всегда посильно подвезут, а работа – работу можно найти любую. Руки у него есть. Хорошие руки, умелые и сильные. Вот сейчас он собрался в Tesco, обменять полученные на разгрузках хлеба евро на хорошие тяжелые ботинки. С голодом Добрило справляться умел еще с армейских времен, но обувь, обувь должна быть тяжелой, крепко пошитой, удобной и с массивной подошвой. До ближайшей деревни его довезла попутка, и, открыв скрипучую дверь местного паба, в новых скрипучих ботинках, он понял, что его не такой уж многотрудный путь окончен. Добрило спросил разрешения присесть за столик к симпатичному обедающему лет сорока, и тут же его получил. С ним обращались очень вежливо, и он тоже был вежлив в ответ, человек в синей в клетку рубашке был сдержан в вопросах, а Добрило так же не распространялся в ответах. Человек в синей рубашке , узнав, что Добрило ищет работу, предложил заплатить за обед, но легко согласился, когда тот сказал «За свою еду я всегда плачу сам». Выйдя покурить, они оба знали, что Добрило нашел работу, а обсудить всякие мелочи можно было в машине, по дороге на остров. Человек в клетчатой рубашке жил на острове. Человек в клетчатой рубашке производил хорошее впечатление. Пока они ехали и прохладный ветерок задувал в открытые окна машины, ему озвучили все условия. Изредка ездить на материк за продуктами (список будет прилагаться) и лекарствами (рецепты будут выданы); а как у вас с собаками, у меня шесть собак бегают по острову. Собак Добрило любил. Отлично. Готовите? Простую еду, уровнем не выше армейского ресторана, ну и, конечно, сербские блюда. Прекрасно. В доме есть отдельные комнаты, куда заходить нельзя. Сад немного запущен, хорошо бы его подновить. Дом тоже: в некоторых местах прохудилась крыша – неплохо подлатать. У Вас, я вижу, богатый опыт – ни на секунду не вильнув рулем – ударить человека так, чтобы не осталось следов, сможете? Добрила вспомнил про цементные ботинки и уточнил – не женщину? Вот и хорошо. Конечно, я буду Вам доплачивать за особые поручения. А полиция ко мне на остров не суется. Сами понимаете, частные владения. И шесть собак. Ну, и в Афганистане опыта поднабрался, столько наших парней похоронили, и ведь главное, могилу делать приходилось совершенно незаметной – если находили, такое с трупами делали… Машина ехала по дамбе идеально ровно. Человек в клетчатой рубашке производил хорошее впечатление. Как и его пистолет, мелькнувший в бардачке. Катер от маленькой пристани вел Добрило, мастер на все руки, понявший, что он нужен военному хирургу, прошедшему Афганистан, едва ли не больше, чем тот ему самому. Когда начали выгружаться, хлынул такой сильный дождь, что забота уже была только одна – занести груз в дом сухим. Сами они промокли до нитки.. Первым делом Добрило занялся садом. Да, запущен – не то слово, это и садом-то мог назвать только человек с очень богатой фантазией. Ну, или с бедной. Такой, что и три корявых палки, чуть распустившие пяток листьев – сад. Добрила принялся ухаживать. Хозяйственно оглядев сарайчик с небогатым инвентарем, выбрал себе лопату, нашел перчатки, грязным комком завалявшиеся где-то в углу среди ветоши и обломков досок. Постиранные в свежей морской воде, они, на удивление самим себе, приобрели приличный и даже горделивый вид настоящей рабочей одежды – логотип на замшевой заплатке как-то приосанился и был теперь отчетливо виден. Приятно работать в солидной экипировке. Добрила принялся за работу– за стойкие кряжистые деревья в количестве пяти штук – просто потому что – оставим сложное на потом. Сначала надо привыкнуть к месту, выгнать прочь из головы гусей, золотые зубы, вечный гомон и дружелюбную бесцеремонность соотечественников, чтоб им провалиться и никогда не существовать. Напитаться этим местом, этим островом без людей, тишиной и каменистостью. Хозяин не торопил, видно, дал время обжиться. Понимающий человек, с такими приятно работать. Добрила натаскал, превозмогая каменную плоть острова, земли, подсыпал к корням, подставил палки под клонящиеся к земле ветви – обжился. Скоро настанет время думать о…о не-женщине. О том, что надо не оставить следов. Ну, в общем, о настоящей работе. Он видел его. Не присматривался – невежливо было вот так сразу пристально рассматривать того, кого…с кем придется…сотрудничать, что ли. Ведь работа же – значит, для всех. У каждого своя. Хозяин не делал вид, что дает им познакомиться, вот еще – просто в приоткрывшуюся дверь Добрила увидел абсолютно голого человека, стоящего на коленях. Ненадолго увидел, мельком, таща полный чернозема мешок, и остановился на секунду, потому что тот, голый, поднял лицо, и Добрила , как назло, попал в прицел его глаз – измученных, серых, как облака вокруг острова, и безразличных. Он застыл, понимая, что дверь сейчас закроется, что еще не пришло время увидеть этого самого не-женщину, по которому можно бить, не оставляя следов, и в этом взгляде не увидел никакого страха, только тоску и принятие. Знакомство. Это было, словно его спрашивали – ты? И он, чувствуя тяжесть мешка с землей на плечах, честно ответил – я. И дверь закрылась, а Добрила, вздернув мешок поудобнее, пошел к деревьям, навсегда ощутив облегчение. Как ему и обещали, за свои деньги ему не придется врать. К черту Зренянин. Работа хороша. Комната его тоже была хороша – с двумя окнами, сквозь которые свободно проходил соленый морской ветер, иногда принося с собой запахи странных мелких цветов, растущих изо всех сил на камнях утесов, что устремлялись вниз к серым волнам, и – надо же – невидных, но испускавших такие прекрасные последние вздохи, что комната, если не закрывать окна – а он и не закрывал, он не боялся холода – благоухала тонкими ароматами. Добрила был чуток к запахам, считая это компенсацией за свою толстокожесть. Толстокожесть была, в свою очередь, защитной иллюзией. В общем, комната, ему отведенная, была хороша. Работу он работал. Раз в два дня он заводил старый, но бодрый Форд, брал список того, что надо купить и деньги. Осторожно разворачивался и проезжал мимо той двери, которую однажды увидел открытой. Его испытательный срок с безупречно вежливым хозяином пока продолжался. И продолжались звуки за стеной – по ночам, утром, днем, он никак не мог расставить их по часам – просто, чтобы хотя бы отдохнуть в тишине. Тишину всегда могли нарушить звуки. И, черт подери, эти равнодушные больные глаза. На материке он покупал все по списку и успевал еще зайти к веселым девицам – деньги хозяин платил идеально вовремя – и веселые девицы обожали такого приятного, мускулистого и незамысловатого и щедрого клиента и не хотели отпускать его сразу, предлагали подольше и без денег, и все, что он хочет, но клиент уходил, оставляя богатые чаевые, и открывал дверь старого Форда, и прежде чем тронуться с места, смотрел в зеркало заднего вида. Изучал свои глаза там, в отражении, словно видел их в первый раз. Словно смотрел на них глазами другого. Равнодушными. Хуйня. И не таких топил. Не-а. И он вдавливал в пол педаль газа, и остров приближался быстрее, чем ему бы хотелось. В самую ветреную из сред он вышел, умытый, в чистой после стирки, пахнувшей низкими прозрачными облаками одежде, на улицу. Собаки, которых ему не запрещено было прикармливать, тут же кинулись к нему, и он несильно надавал им всем по ушам, чтобы знали свое место – и тут сзади открылась дверь и безупречно вежливый голос осведомился, не слишком ли он занят, чтобы уделить внимание своим непосредственным обязанностям. Значит, Зренянин. Ну, что ж. Добрила подобрался, отослал собак – да просто сказал им «пошли вон», и они послушались, унеслись куда-то к обрыву – и обернулся. Спокойствие, начинившее день с самого раннего утра, ничем не нарушалось. Хозяин кивком пригласил его внутрь. Внутрь той двери. Ну и ладно, он же…равнодушные глаза…пойдем, познакомимся. Добрила выплюнул жвачку и вошел. Не-женщина. Тогда какая разница. Хорошие деньги. После темноты коридоров яркое пространство комнаты ударило по зрачкам. Пока Добрила приучал их к перепадам люксов, в нос ему ударил запах дерьма и рвоты.. Разглядеть он так ничего и не разглядел. Просто белая комната. Просто яркий свет. Просто запах. Уберите, пожалуйста. Я приду через час, все должно быть чисто. Вам понадобятся инструменты – они вон там, за занавеской. Приступайте. И, пожалуйста, не разговаривать. Комната казалась пустой – с кем тут разговаривать, удивился про себя Добрила. В единственном окне, когда глаза немного привыкли, он увидел ветви дерева, что подкармливал всю эту…неделю? Месяц? Он осознал, что потерял счет времени, но это не слишком его огорчило. Можно восстановить – по поездкам к шлюхам и за продуктами, но ему это вдруг стало неважно. Он прошел к закутку за занавеской. Оглянулся. На белом полу выделялись пятна непристойно физиологичных цветов. Он взял швабру и ведро, подумал, и сунул в карман джинсов пачку хлорки. Хозяина уже не было. Он вышел в дверь и направился за водой. …Он мыл, и мыл, и отскребал, он отрабатывал свои деньги и хотел, чтобы результат был хорошим. Честная работа – вот что всегда внушал ему отец. И он справился. Когда вся комната была отчищена, Добрило присел отдохнуть. Тряпки, швабра, все это оставалось убрать в тот закуток, но не сейчас – сейчас он разрешил себе отдохнуть. Прислонившись спиной к стене, он вдруг безотчетно понял, что не один. Чертовы яркие лампы, сейчас, когда он не был сосредоточен на полу, или стенах (стены тоже были грязные) – вдруг образовали плотное, невыносимо яркое, мучающее своей белизной пятно, в котором нельзя было найти ни начала, ни конца. Как же он выйдет отсюда? Как различит выход, господи, хотя бы направление, в котором следует искать занавеску, чтобы поставить туда ведро и швабру… Добрило вдруг заметался, роняя тряпки, опрокинув ведро – где, где мне выйти отсюда, где – на него накинулась слепящая белота пространства – на мгновение он престал узнавать мир и себя в нем. Паника. Ты. Это был шепот человека на грани истощения. Это ты. А, это ты должен делать мне больно? Господи, все ок, вот же стены. Что это с ним? Просто…показалось. Он сжал швабру. Ты сделаешь. Иди сюда, на голос. С непривычки это страшно, я знаю. Он пошел. Выплюнул жвачку (как, когда успел закинуть в рот новую пластинку?) Он шел на голос – и вот. Полусонные глаза. Потом Добрила клялся себе – ничего личного, он просто испугался (это было трудно признать, но он справился). Просто какой-то морок, ведь хозяина не было, никто не сказал ему, куда идти, где выход, выход из этой распроклятой комнаты, поэтому он сделал то, что сделал – только потому, что никто не сказал ему остановиться…Он пошел на голос в этом беспримерном сиянии флюоресцентных равнодушных ламп – и, увидев эти устало-равнодушные глаза голого человека, привязанного, да что там, просто распятого на белой стене – запястья и лодыжки перечеркнуты коричневыми кожаными лентами, и красная кровоточащая полоса поперек груди – и Добрила понял, что, чтобы выйти на свет, где не жужжат дурацкие лампы, где растут его корявые деревья, ждут земли, и полива, чтобы превратиться в настоящий сад, он должен бить сейчас – и он перехватил покрепче швабру, посмотрел в наполненные покорностью серые глаза, и, окутанный туманом, что окружает остров, начал бить, заставляя себя не слышать ничего, что могло бы помешать ему заработать деньги. Это было просто начало. Но с самого начала он захотел говорить. И они говорили, когда тот, сероглазый, мог. Они говорили. С этой среды, туманной с утра, и через день (все дни были на острове туманными с утра), он приходил к двери. Он ждал. Может быть, придет хозяин, может быть, скажет, что делать. Иногда Добрило ждал впустую, так и смотрел на чаек, пролетавших мимо, сидел, дожидался, когда скрипнет дверь и выйдет работодатель, даст новое задание. Тот, сероглазый, тоже ждал – это было слышно через стену, он иногда царапал ее, а иногда просто выл, а если не имел сил, Добрила слышал ритмичные удары– головой, думал он, или всем телом, если у того были силы биться телом об стену. Еще иногда – он прислушивался – тот, другой, шептал «я стараюсь, стараюсь» - Добрила слушал и не собирался помогать, он собирался хорошо выполнять свою работу, а ему платили деньги не только за сад. За сад он свое отработал. Эти звуки мешали ему спать. Он бил в стену, и наступала тишина, ненадолго, и потом опять – «я стараюсь, я почти понял, приходи, я расскажу, что понял». Это было обращено не к нему, потому что ведь Добрила не хотел, чтобы тот понимал, он должен был заставить его кричать…Все это заебывало его, и он принимался начищать свои ботинки. Как-то утром, латая крышу, он услышал хозяина, там, в комнате – и сразу же захлебнувшийся всхлип. Через некоторое время человек в клетчатой рубашке вышел, подозвал собак и лаская их, вдруг сказал – меня не будет три дня. Значит…-подумал Добрила - значит, я смогу…Да, вы сможете охранять остров и его…узника? Хозяин доверял ему. Значит, все надо сделать правильно. Три дня, кормите его, убирайте за ним, разговаривать не надо. Вам понятно? – Да, сэр. Не разговаривать. Хорошо. Напротив дорожки высадите цветы. Да, сэр. И перестаньте назвать меня «сэр». Да, сэр…то есть, да. Я приеду и он должен быть …в таком же состоянии. Да, сэ…да, конечно. Я доверяю вам. Запаса продуктов на три дня. Строго не вильнув, Форд уехал. Остров опустел и небо снизилось, словно чтобы наблюдать за ним. Добрила сел на приступочку возле двери и стал думать. Изнутри не доносилось ни звука, и снаружи, там, где Добрила сидел на сложенных в кучу досках, тоже было тихо. Три дня. Если ты стараешься не кричать, когда тебе больно, значит, ты… В Зренянине ценилось уважение. В Зренянине, если ты молчишь, когда тебе отрезают палец – ты уважаешь руку отрезающего. Наверное, тот, кто внутри, хотел пить – что ж, у него там были блюдце с водой, тюбик зубной пасты и зубная щетка. Не-женщина сам знает, что выбрать, чтобы утром не воняло изо рта. Добрила сплюнул и пошел спать. Утро было…как всегда. Сквозь рваные белесые облака прорывалось солнечное розоватое пятно, на горбе утеса чирикали мелкие воробьиные птицы. Переговаривались, словно обсуждая рассвет и внезапный новый день, которого не чаяли дождаться. Сад стоял черными силуэтами, то ли угрожая, то ли красуясь в рваных хлопьях туманов. Добрила вдохнул одиночество, и сел, опершись на стену. Надо было подумать. Надо было войти в дверь и…он вошел. Запахи встретили его – не-женщина , видно, выбрал не умереть от жажды. Если я привяжу тебя за ногу, ты же не станешь убегать? – Нет. Тогда иди, гуляй. – Нет. Он был тощ, грязен и слова давались ему с трудом. Возникла неловкая пауза. Хочешь помыться? Да, если можно. Валяй. Такой благодарности он еще не видел. Мне трудно самому, нога…пожалуйста. Какого хрена, вон бочка с водой, у тебя три минуты. Спасибо – голый залез в бочку, причудливо извиваясь, чтобы вымыться. Добрила смотрел и считал минуты. Это было приятно. Время вышло – та-дамм! Голый вылез, роняя капли, встал, как во фрунт – вода стекает с волос, с плеч, с хрена. Хрен не прикрыл – весь на виду. Добрила заметил дрожащую спину, захотелось ударить прямо в солнечное сплетение, или – подумал – по ногам, чтобы упал и…дальше что…дальше – хозяин приедет только послезавтра…послезавтра и ведь этот не расскажет…подошел, быстро схватил за соски, обеими руками, оттянул, спросил с придыханием «хочешь?». «Как скажете» - не поднимая глаз…как скажете было туго, мокро и приятно, и только в конце, за волосы подняв голову, Добрила – как привык с девками – спросил «хорошо, сучка» - и услышал «как скажете». Твою мать. Что-то было неправильно, неожиданно…засело в мозгу и обещало опасность. Никто же не видел. Никто не расскажет. И было хорошо, горячо…ёб твою мать, узко. Его здесь не трахали, что ли? Нахуй его тут держать тогда? Больше он его не трахал, расхотелось. Хотя тот был готов, всегда. Готов к чему угодно, и этим чем угодно Добрила не преминул воспользоваться. Это было, как деревья – деревья росли, их можно было гладить, и его тоже. И он гладил, каждый раз после того, как бил. Он плакал, да. Кричал, Добрила всегда приходил в восторг, от того, как он кричал – жалобно, громко; а ведь у Хозяина он только кряхтел, подвывал и мычал – никогда не кричал во весь голос. Три дня было у них, и за эти три дня они НЕ породнились. А однажды он попросил «не надо, пожалуйста, не надо» - и тогда Добрила избил его особенно сильно, так, что тот потерял сознание, и пришлось взять его в руки, и откачивать, и петь ему песни, какие умел – Добрила по настоящему испугался, испугался, что сероглазый помрет…И ощутил обиду – сам не знал, что может обидеться на такое, ведь душу вкладывал, ждал от того, чтоб постарался, потерпел, принял боль достойно…но, похоже, Добрила был для него курортом, где можно расслабиться и передохнуть. Выкричаться. В этот вечер приехал хозяин. И ему пришлось вернуться в свою комнату. «не надо, пожалуйста» И он ничего и не сделал. Сад, остров, брошенные доски… Он работал, но его…не вызывали. Не упрекнули, не снизили плату, по-прежнему доверяли закупку продуктов. По-прежнему не подпускали к …как его зовут? Как зовут вообще всех здесь, на Острове – думал Добрила, окапывая свои пять деревьев, похожих на мучеников – половина корней висит над пространством, почки не находят солнца, ветви - пристанище скудоумных чаек и туманов. Терпеливый сад без надежды. Заставлю тебя распуститься. Он начищал свои ботинки маниакально, выстирал и хотел выгладить свою рабочую форму, съездил на материк и купил себе трубку, потому что ее было непривычно и трудно раскуривать после сигарет – он ждал. Из дома не доносилось ни звука. Он все равно ждал. Никогда в жизни он не подумал бы, что захочет, чтобы под его рукой благодарно терпели. Орали – это да, в Зренянине орали. Это он умел. Но Остров требовал тишины. Под его рукой должны были СТАРАТЬСЯ молчать. Вот именно тогда он придумал эту штуку с веревкой, натирая свои ботинки замшевой тряпочкой, доводя до немыслимого блеска, прикидывая, как дождаться молчания. Полузадушенного мычания. Приглушенного воя. Да просто сдавленного «аааа» . Потому что – понял вдруг Добрила – от боли кричат все. Это не новость в Зренянине, это не новость под небом вообще. Новость – когда крик стараются сдержать. Он выносил дерьмо. Стирал кровавые тряпки. Готовил витаминные коктейли пополам с болеутоляющим. Ездил на материк. Курил трубку. И думал. Он был в хороших отношениях с хозяином. И думал. Слушал по ночам всхлипы и тихие, приглушенные стоны. Наполнял блюдца водой. Ухаживал за садом и высадил цветы. Он работал – и думал. И наконец попросил у хозяина аудиенции. Он сказал – я честно работал (тут был тонкий момент, но , видимо, тот, не-женщина, воспринял все произошедшее, как должное, может быть, как наказание – и молчал). Вы мне доверяете? Да, - сказал хозяин – тебе, Добрила, я, как ни странно, доверяю. Хорошо. Теперь нужно было дождаться дождя, и чтобы хозяин уехал. Что будет потом, он не хотел думать – ну, что-нибудь. Деревья жили, цветник внезапно распустился белыми бутонами, в доме на Острове было чисто, прибрано, тихо и даже собаки не лаяли слишком рьяно. И в блюдце всегда была вода. Оставалось только дождаться дождя и когда хозяин уедет на материк. Это бывало. Добрило курил трубку и ждал. Господи, ради этого он мог ждать вечность – ради терпеливого полузадушенного воя лицом в его ладони – ради покорной просьбы, ради мольбы вперемешку со стоном…он сам не знал, откуда в нем взялось это желание, но оно было…он чувствовал это лицо в ладонях, тут тоже, несмотря на лицо - было туго, мокро и приятно, как тогда, и – по-новому – покорно и принимающе. Из-за меня он станет ТЕРПЕТЬ, пока я не прикажу ему …дальше мысли путались, возносясь на крыльях всемогущества. Из-за меня. Я прикажу. Моя трубка никогда не погаснет. Он привязал за лодыжку сероглазого – выгнал на красивое место голого, ежащегося от холода. Сел в плетеное кресло. Лег в плетеное, укрылся пледом. Сегодня среда, по средам хозяин всегда уезжает. Он чувствовал себя на Острове полным хозяином. Собаки носились вокруг, не проявляя интереса к происходящему. Пока их не позовут – а Добрила и не звал, вот еще, он и сам справится. Сам. Ведь веревка у него в руке. Дождь пока моросил, но со временем обещал превратиться в ливень. Голый, истраханный им однажды, битый не единожды, в полной его власти, стоял на холодной глине, перебирал ступнями, смотрел куда-то не на него (не на него), молчал и поджимал пальцы ног. Этому Добрила верил – глинистая почва Острова была холодной. Он оскальзывался иногда, и ноги его были грязными. Добрила дернул за веревку, дернул сильно и тот упал на колени, упал и попал ими на камни, невольно закричав, но потом поднялся, как сумел, и остался опять стоять, мокрый, грязный, не смея смыть с себя глинистые потеки, тощий, упрямый – он смотрел все в одном направлении, словно ожидал корабля и словно ждал нового рывка, но хотел оставаться лицом к какой-то определенной точке, к северу, например, или к востоку – Добрила был плох с географией. Молча. Трубка что-то никак не зажигалась, и Добрила опять дернул веревку, сильно на этот раз, чтобы тот упал прямо в грязь, образованную редкими снежинками и водой и ледяной глиной. Тут уж нечего было и предполагать – тот, едва встав, опять свалился, лицом и всем телом прямо в глинистую жидкую жижу, и, полежав немного, снова начал скользко подниматься из нее, даже не пытаясь очистить лицо, хотя бы глаза, чтобы видеть вокруг – он просто поднимался, указывая собой место, куда уехал Хозяин, как стрелка компаса указывает север. Добрила дернул еще раз, глотнув пива, дернул так, что то, что на том конце, заорало и, взмахнув руками, рухнуло в грязь. «Вставай» - подумал Добрило. «Вставай. Пора» - и поставил банку пива на стол. Оно не вставало, но это была просто ошибка. Оно должно было встать и …и умолять Добрилу, потому что рядом не было Хозяина. Добрила постоял под крышей. Дождь лил с неумолкающей силой, Если бы Добрила мог видеть что-то кроме злого желания, застилавшего глаза, то увидел бы, что это красиво. Не-женщина, хоть и стоит мокрый, со свисающими на лицо волосами, колени и живот и грудь залеплены жирной грязью Острова и сильные струи дождя размывают их, но это не мешает ему быть красивым. Дождь хлещет, а земля холодная, Добрила проверял, здесь вечно дуют ветры, и приносят совсем не тепло, только продрогшие облака и замерзших, умеющих выживать птиц, поэтому тому точно холодно, и спина его и задница покрыты шрамами, и весь он в грязи, но его упрямая красота не в этом. Добриле застит глаза не похоть, куда тут, его тронь, он и развалится - он ослеплен желанием, чтобы тот, не-женщина, упал и не поднялся, ведь он, Добрила Милетич, не добрый и не злой, сам удивляется, с какой диким упорством дергает и дергает веревку, зная, что тому, кто там, на другом ее конце, по-настоящему больно, и он должен же когда-то остаться лежать лицом в грязь, и это будет честной наградой за честно сделанную работу. Но тот всегда поднимается. Молча, не пытаясь отряхнуться, точнее, размазать по себе грязь, потому что ее ведь все равно смывают равнодушные ледяные струи, словно расчищая вынутую из земли античную статую. такую же неподвижную, так же пострадавшую от времени, только очень худую. Добрила дернул за веревку еще раз, с остервенением, и с остервенением поднялся, подошел к тому, кто валялся в грязи – видно, на этот раз он все-таки сломался. Добрила нес свои ладони, готовый, и сам оскальзывался в грязи, и подошел к жертве, но тот кричал, не переставая. Тогда он ударил – со всей силы – ботинком прямо в середину того, что лежало перед ним – прямо в сердцевину, в комке грязи не смог прицелиться – и тут же подставил ладони, чтобы тот мог уткнуться и заплакать. Он ощущал себя Богом этого каменистого выроста земли, и ждал поклонения, конечно. И они так и существовали – так и были посреди Острова – комок глины и он, раскинувший руки под дождем. Ожидающий пришествия, одинокий и нелепый, потому что невдалеке уже стоял хозяин, вымоченный дождем, как все они, ждущий, когда сам комок глины придет к нему в руки, и тот, не-женщина, вдруг заткнулся, поднялся из грязи, вымокший, но молчащий, и, оскальзываясь, пошел к нему. И шел, подволакивая ногу, мимо Добрилы, мимо деревьев, мимо дождя, и слезы на его лице, слезы сильной боли, мешались с дождем, и уже не различить было, кричит он молча от боли или – о, Господи_ радуется, что есть, куда идти. Веревка на ноге волочилась следом, сантиметр за сантиметром уходя из Добрилиных рук. Схватившись за нее, он, как полярники в метель, перебирал руками и следовал за ней, словно бы мог заблудиться в этом тумане, хотя все хорошо видел. Отчетливо. Отчетливо видел, как тот, весь в грязи, да что там, комок грязи, рухнул к Его ногам. Обнял. Дождь стекал с них, а Добрила стоял и смотрел с пустыми руками, наполненными только веревкой. Он не был добрым и не был злым, просто захотел сыграть в Бога. И сад от его рук расцветал на каменистом клочке. И голоса его больше не беспокоили, а когда пришло время убраться с Острова – а оно пришло внезапно и быстро – он успел только пожалеть, что ботинки только-только начищены, как же так. Как же так. И чему будет восставать. А ангел когда еще вострубит.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.