Ошибка фильтрации

Определение: внеочередная множественная ошибка фильтрации. С погашенной оптикой всегда становится только хуже. Агрессивно-красные блики коротко и колко подрагивают на скулах, на открытой лицевой, на боковинах потертого шлема. Саундвейв не в состоянии даже вспомнить, что в темноте — при полном отсутствии фоновой видеоинформации — этот невозможный гул из десятков тысяч сторонних звуков выжирает его куда сильнее. Сильнее, больнее, яростнее, как сотни оголодавших скраплетов. Он не смог бы притушить линзы, даже если бы захотел. Если мог вообще чего-то хотеть, захлебываясь собственной паникой. Они бегут наперегонки, отталкиваясь от перегруженных аудиодатчиков, они накладываются друг на друга, сцепляются в полукликовых схватках, нахрапом долбятся в пульсирующем резонансе. Все они — от далеких мерных шагов кого-то неулавливаемого до багрового, как неуемное мерцание окрест визора, исступления Мегатрона, в бессильном гневе вымешивающего чью-то сладострастную боль с визгливым отзвуком уязвленной гордыни. Сгоревший предохранитель отдает в висок стреляющей болью и вносит свою короткую строчку в лог ошибок, растущий, растущий, экспоненциально растущий, перебивающий оперативную память взбешенным клеймом. В шов за скулой нахально забивается крупная капля выступившего охладителя. Саундвейв хочет кричать, но не может — вопль безвозвратно проглатывается нефункциональным до уродливости вокалайзером, который для этого попросту не предназначен. Его распаленный корпус бьет мелкая назойливая дрожь. Он давно потерял счет времени. В какой-то не поддающийся определению его момент на грудной отсек укладывается тонкий манипулятор, на пару нанокликов обдавая чужеродной прохладой и мягким перестуком металлических когтей, по очереди находящих свое место на плотном стекле. — Эй, шеф. Саундвейв хватается за этот низкий голос, как за соломинку, стискивая денты до скрипа, до звона в висках — до звона, хоть вполсилы перекрывающего сумасшедше резкий в деталях шум. — Шеф, что случилось? Зафиксировано беспокойство. Источник: Рэ… Оно, такое близкое, ненавязчиво выступает на передний план мягким кошачьим шагом, приглушая собой юникроническую мешанину звуков, само по себе неприятное, давящее и грязно-серое — но спасительно однородное и чистое. Для необходимого минимума этого достаточно. Для того, чтобы гложущая оторопь отступила на шаг, ужимаясь до размеров выдалбливаемой болью головы. — Не на… не называй, — натужно хрипит Саундвейв, совладав с собственным корпусом, но не с неподатливым вокалайзером, — рекомендация: воздержаться от подобных обращений. Не называй меня так. — Да как угодно, — вспыхнувшее было раздражение в голосе потухло в тот же миг, подавленное тревогой. — Опять? Отсвет от оптики Рэведжа едва заметно колеблется в темноте, и Саундвейв видит это как нельзя явственно. Опершись на поставленную на грудь лапу, Рэведж смотрит прямо в его визор, точно собираясь уловить малейшее изменение в лицевой, мало-мальски дрогнувший блик, что угодно, что могло бы разойтись со словами хранителя. Не то, чтобы ему для этого вообще нужно было видеть лицевую — но Саундвейв все равно поворачивает тяжелую, гудящую голову в сторону, избегая встревоженного фокуса. — Состояние стабильное. Поводы для беспокойства… отсутствуют. — Брешешь, — выплевывает кот так резко, будто предвидел подобный ответ. Саундвейву достоверно известно, что предвидел. — Ответ отрицательный. Саундвейву больше не нужна его тревога. Если бы он только умел, подобно неулавливаемому Шоквейву, не выдавать себя ни малейшим сдвигом эмоционального фона… Если бы Рэведж не мог его учуять, не могло бы быть и речи о том, чтобы он заряжался с ним на одной платформе, а не коротал актив полустазисной кассетой в грудном отсеке — о том, что ему вообще понадобилось бы это выпрашивать у своего хранителя. Он тогда хорошо подготовился к возражениям Саундвейва — как бы невзначай аргументировал свою просьбу спонтанным замечанием: глухое и ровное мурлыкание — одна из особенностей его собственного динамика, — как нельзя хорошо позволяло уцепиться за себя кипучим, переполняемым сознанием, уцепиться и сконцентрироваться, напрочь отсеивая шквал чужих звуков. А Саундвейва, несмотря на то, чему он уже успел научиться, время от времени все еще трясло неспокойными ночами, и Рэведж урчал ему, урчал ласково, долго, столько, сколько понадобится для того, чтобы заглушить страх перед жестокой лавиной до одури чутко слышимых посторонних эмоций. Если бы Рэведж не чуял его, то не был бы ему так безмерно предан. А взамен не терзал бы себя из-за подобных пустяков. Саундвейв рад бы заплатить за это даже такой ценой. Беспокойство Рэведжа берет верх над бессильной злостью из-за упрямства хранителя, и он опускает голову ниже, почти касаясь поцарапанным лбом визора Саундвейва и опираясь уже на две лапы: — Посмотри на меня. Сейчас Рэведж не может урчать. Свидетельством тому рваный рубец поперек сегментированной шеи, широкий и опасный не более, чем холостой заряд — только немного задевший динамик. Перед тем, как повернуть обратно лицевую, Саундвейв проводит кончиками пальцев вдоль царапины в опасной близости от нее, но не касаясь. Мегацикл выдался не самым простым. Сразу же после подзарядки нужно будет показать Рэведжа медикам, как бы он тому ни противился. Впрочем, в подобных вопросах Саундвейв мнением последнего уверенно пренебрегал. — Все хорошо, — фокус Рэведжа словно бы успокаивается, стабилизируется, выменивая слабое мерцание на рассеянный свет, и Саундвейв скорее слушает его, чем регистрирует оптосенсорами. Слушает, выцепляя из звукового хаоса, старательно поддерживая в оперативной памяти, воспринимая произнесенное теперь уже невербально — в той форме, в которой не представляется возможным солгать. — Все хорошо, Саундвейв. Все спокойно. Нет нужды следить за кем бы то ни было. Пусть сами вымываются своим шлаком. А ты послушай лучше, как… как спит Рамбл. Саундвейв инертно и доверчиво следует этой направляющей. Легкий предстазис Рамбла, самого близкого к стеклу и лапам Рэведжа, больше похож на долгую, сладкую перезагрузку, такую беззаботную и мягкую, как свежескованный лицевой металл. Трогать и трогать, осторожно, не деформируя даже, никак не смея потревожить, исказить модулирующий сигнал. В своем сновидении, незыблемо делимым с Френзи, он заливисто хохочет вместе с братом, и до того искренне и счастливо, что камеру искры обдает ощутимым зарядом — хочется копнуть чуточку глубже и обозначить для себя причину их радости. Но Саундвейв не вмешивается. Саундвейв слушает и принимает ее как данность. — Качество модуляции: удовлетворительное, — он неосознанно глушит свой аудиопоток, едва шевеля губами, будто его собственный голос без четко обозначенных команд хоть как-то способен пробудить его же кассетников. — То-то же, — если бы сегментированный фейсплейт Рэведжа был способен на ухмылку, то владелец, похрипывающий в тон хранителю, непременно бы этим воспользовался, — слушай внимательнее. Саундвейв не противится, концентрируясь на питаемом Рамблом сполохе чувств, плавным потоком пропуская через весь контур неподдельную и взаимную братскую любовь, не оставляя места ничему иному. И интенсивная, гудящая на износ вентиляция наконец возымевает свое действие, и разогретый корпус неторопливо остывает под мерно топчущимися лапами со втянутыми когтями. Все, что мучило Саундвейва, транзистор за транзистором выжигая слишком чувствительные датчики, вырождается в безобидный фон и остается где-то там, вовне, не пугая, не трогая, не затягивая. Он пальцами собирает обильные подтеки охладителя с лицевой. Пальцы все еще почти незаметно подрагивают. Протянувший было лапу с той же целью Рэведж на считанный наноклик задерживает ее в пространстве, а после мягко отталкивается от грудной пластины и растягивается рядом на платформе с чувством выполненного долга: — А теперь отдыхай как следует. — Спасибо, — лаконично отвечает Саундвейв, не растрачиваясь на что-то более структурированное. Рэведжу это и не нужно. Благодарность Саундвейва сильно пахнет приятным и очень теплым, — должно быть, из-за того, что корпус еще не охладился до привычного уровня, — запахом, оседая прямо на преданной отзывчивой искре, и утрамбовать ее в выходной поток откровенно шлакового вокалайзера, особенно в облюбованной хранителем манере, значило бы лишь цинично изувечить. Искра садняще сжимается от этой благодарности. Рэведж вслепую нащупывает запасной зарядный кабель; круглые втяжные лезвия когтей обхватывают штекер — да так и замирают, не пристраивая штыри к корпусу. До жути не хочется уходить в оффлайн так скоро. Тем более после того, как Саундвейва — все такое же ведро с болтами, как когда они с Лазербиком и Базсоу только нашли его, даже несмотря на нынешнее положение и подобающую ему вымуштрованную серьезность — наконец отпустило. Но не Рэведжу решать. Давно уже. С тех самых пор, как их с шефом побратимство уступило место повиновению, как бы старательно Саундвейв это ни отрицал. Коготь рассеянно почесывает толстые длинные штырьки. Однажды Мегатрон достигнет того, что так безжалостно выбивает для своих братьев, для всего Кибертрона мегацикл за мегациклом. Однажды Саундвейву не станет необходимости самоотверженно стоять за его левым плечом, будучи его оптикой, его аудиодатчиками, его воплощенной усердной верностью. Однажды война закончится, и тогда они снова… Конечно. Обязательно. Однажды, когда-нибудь, но не в самом своем начале. Самоуничижительную усмешку заменяет короткий блеск притушенной оптики. Когда-то Рэведж мог похвастаться более выразительным фейсплейтом, но, предпочтя изящно плюющий в функционистские лицевые альтмод, теперь почти не скучал по мимическим изысканиям. Саундвейв с пугающей резкостью садится на платформе, почти беззвучно упираясь крепкой ладонью позади корпуса. — Чего всполошился? Лежи, — кот только успевает вздернуть чуткими аудиолокаторами перед тем, как на его голову ложится второй манипулятор, чуть прижимая пальцами, бережно опускаясь к поврежденному шейному сегменту, за раной обнажающему уязвимую вязь проводов. — Объяснись, — Саундвейв, сама шлакова проницательность, не требует, но просит, возвращая ладонь на горячий лоб и проглаживая снова — и Рэведж понимает, что тот не привечал его едва ли не с того момента, как Мегатрон сохранности ради порешил запереть их под шефовским честплейтом. — В чем объясниться? Угомонись, — твердая, прохладная ладонь, к которой так хочется податься, обласкаться, дефективно похрипывая в попытках выдавить из себя проклятое урчание — и Рэведжа обдает волной внезапного жгучего стыда. — Ты подавлен, — Саундвейв выдерживает паузу, прислушиваясь. — Помимо того, зарегистрирована тревога. Требуется отчет о причинах. Строгая и выверенная, как по инструкции, структура предложений — как издевательство, насильно вытаскивающее предательское смущение наружу, мешающее подавить его в себе, успокоить неприятно затрепетавшую искру. Кассетник неожиданно фыркает, точно плюясь, в какой-то бессознательной попытке защититься. — Ишь ты, отчет ему требуется, — и такой наигранной слышится попытка прикрыть надтреснутый голос ленцой, что Рэведж уже просто не может себя остановить, отчаянно тряся головой в попытке убрать руку. — Я скажу, что тебе требуется, шеф. Долгая и хорошая зарядка. Надо тебе опять слушать всякий вздор — чем тебе Рамбл не угодил? Нет, не помогает. Ни квинта не помогает прикрыть взбуянившие эмотицентры, уберечь себя от всеслышащего Саундвейва, уберечь Саундвейва от этой непрошеной накатившей дряни, которая вообще не имеет права на существование. А хранитель только бередит искру своей участливостью — кто вообще о ней просил с самого начала войны, с того клика, когда Мегатрон определил своих мелких любимчиков Саундвейву? — Рэведж, — он не отнимает руки, только сгибает пальцы и мягко поскребывает за треугольником аудиодатчика, совсем как раньше — кассетник успел отвыкнуть от такой ласки. — Требуется… Я хочу знать. Ему трудно подбирать слова так, чтобы те не складывались по убогим, кристаллизованным, неповоротливым образцам. — Чем я тебя обидел. Что тебя тревожит. Что с тобой. — Обидел? Праймус упаси, — звук, непроизвольно срывающийся с вокалайзера, похож на сдавленный бесцветный смешок. — Я серьезно, Саундвейв. Это последнее, о чем тебе следовало бы беспокоиться. Не обращай внимания. Отдыхай. Подделать спокойствие получается куда лучше, но не когда твой дознаватель доверяет отнюдь не голосу, умея распознать то, что скрыто за ним. Не когда заботливая его рука поворачивается ладонью вверх, придерживая, поглаживая под челюстью, наивно пытаясь успокоить. О, искомая причина далеко не в том, с чем мог бы справиться Саундвейв. Саундвейв вообще ни в коем случае не должен был о ней заподозрить. — Я хочу знать. — Что же тебе мешает? — с неприкрытой издевкой спрашивает Рэведж, разуверившийся в том, что хранителю хватит процессора оставить его в покое. — Тебе ведь не нужно у меня спрашивать. Вот он я, на ладони. Валяй. Саундвейву не нужно повторять дважды. Единственный резон, по которому он до сих пор не попытался прояснить состояние Рэведжа на более глубоком уровне, нежели очевидное, бьющееся на поверхности — его негласная неприкосновенность. Будучи всеобъемлющим слухом Мегатрона, он никогда не трогал мыслей и побуждений первых своих друзей, единственных, кому он безоговорочно доверял. И вот завеса приоткрылась, обжигая всплеском стыда и какой-то отчаянной, беззащитной провокации — бери, мол, копайся, наизнанку выворачивай, чего мне теперь терять-то. Пальцы застывают под кошачьей челюстью, и щелчком чужой вентиляции на них отдается прерванный неловкий цикл. Стыд Рэведжа — жаркий, агрессивно-пунцовый, не колючий, а напротив — тугой, утягивающий, как остывающий сплав. Толстый его слой расплывается по чему-то гораздо большему, как нефтяное пятно, оседает на витках нейроцепей, забивая промежутки, обволакивая их, щекоча искру, заставляя только было успокоившуюся вентсистему загудеть с новым усердием, набирая обороты. Распятый перед хранителем Рэведж с обреченной пытливостью вглядывается в сбивчиво мерцающий визор, пусть и хочется совсем отключить обонятельные сенсоры и оптику, спасаясь если не от собственных чувств, то хотя бы от чужой реакции. А Саундвейв берет глубже, вслушиваясь в яркую и чистую преданность, в мучительно-бессильное желание оберегать, в слепую тоску по былым временам, в свой собственный образ, намертво отпечатанный в кассетной искре, навеки заклейменный трогательным, беззлобным «дурила». И уже будто не кошачью морду держит в податливой ладони, а эту самую искру — отзывчивую, живую, слепящую своим искренним светом искру. Трепещущую. Родную. Беззаветно любящую. Корпус с угрожающим лязгом кренится вперед, и Саундвейв упирается в нагретый металл платформы теперь двумя кулаками. Рэведж устрашающе отчетливо слышит скрежет стиснутых дентопластин, пытается принюхаться на уровне самых глубоких внутренних подпрограмм — и к ужасу своему не может прочитать хранителя. Слишком много. Слишком сильно. Он мгновенно напрягается, поднимаясь на все лапы, выгибаясь черной дугой, отступая на пару мелких оробелых шажков. — Саундвейв… Саундвейв не поворачивает головы, лишь дробно моргая визором. — Не убивай меня! — он отходит еще, почти отскакивает, пришибленный тупым страхом. — Я подавлю это в себе, обещаю, я смогу! Он теряется окончательно, когда хранитель берет его на руки, удерживая хрупкий корпус под манипуляторами; выпустить бы когти, раздирая любимый и омерзительно спокойный фейсплейт, рвануться к дверям черной стрелой, убежать, куда линзы глядят, как можно дальше, лишь бы только не… Саундвейв оглаживается жесткой щекой о кошачью морду — ровно так же, как Рэведж в свое время ластился об его руку — и осторожно садит на свое бедро. — Тебе следовало сказать ранее. Когда кассетник находит в себе смелость поднять фокус, то может поклясться кем угодно, что каменно-равнодушное выражение лицевой уступило едва заметному, одними уголками губ, оплавку какой-то несчастной улыбки. — У тебя и без моей ржи проблем хватает, — Рэведж находит в ней до одури упоительное спокойствие, с облегчением щелкая вентиляцией. Облегчение теплое и сдвоенное, расплывающееся под корпусом с каждым долгим движением вновь гладящей его руки, такой знакомой, такой нужной. Он второй раз за ночь жалеет о том, что не может урчать, и, не видя иного способа выразить вырвавшиеся наружу переживания, цепляет его руку своим манипулятором и выглаживает, выглаживает стертые исцарапанные пальцы шершавой глоссой. Долго-долго. Когда Саундвейв, вдоволь нагладившись, опускается на спину, Рэведж незамедлительно перебирается на стекло честплейта и укладывается на нем умиротворенным, счастливым каким-то сверхзаряженным счастьем клубком. — Запрашиваю разрешение на повторное прослушивание. — Конечно. Сколько хочешь. Только не бери слишком глубоко, — пьяно, мутно ласкается об окантовку стекла, — а то перегрузишься от моего вожделения. Перед тем, как подсоединиться к зарядному устройству, Рэведж коротко, с непередаваемой иначе нежностью облизывает губы хранителя.