Алваробер без названия

Морисский секс с обвязыванием партнёра веревками они пробовали впервые, и дело оказалось стоящее. Сначала любовник прикрутил запястья Робера к столбикам кровати, но такая фиксация была им не в новинку; а вот когда велел согнуть ноги в коленях и по всей науке опутал шпагатом, так что разогнуть их или свести вместе стало решительно невозможно — Робер не только ощутил, но и увидел воочию степень своего возбуждения. Покончив затягивать узлы, Рокэ оседлал его бёдра крепкими ногами и начал целовать — глубоко, страстно и с явным намерением вскоре трахнуть. Но Робер, как ни старался настроиться на аналогичный лад, отвечал довольно вяло. Всё по той же дурацкой причине: его бесил портрет, который любовник упорно не желал убрать из спальни. Намалёван на нем был какой-то блондин с зелёными глазами и в окружении стада кошек. Манера письма указывала на старую школу, картина была из разряда не просто семейных реликвий, но из шедевров мировой живописи. Но это не имело значения — рожа разодетого в старинные одежды незнакомца, невзирая на формальную привлекательность, Роберу не нравилась категорически. Особенно бесили реалистично, любовно выписанные глаза мужика и кошек. Казалось, что в спальне третий лишний и его маленькие помощники. Грёбаный зеленоглазый вуайерист! Когда они спали, все было нормально, но стоило заняться любовью — и он не спускал с обитателей спальни пристального взгляда. Как живой, блин. Крипота. — Я что-то не так делаю? Ро? Любовник отстранился и, встревоженно заломив бровь, уставился на Робера. Тот виновато улыбнулся и поёрзал бедрами. — Всё прекрасно. Давай... — Не дам, — сказал как отрезал Алва. Эффектным движением отбросил за спину длинные волосы, покрасовался обнажённым, лоснящимся от пота торсом — мол, полюбуйся, чего лишаешься, потёрся задом о бугор между ног Ро. И это возымело действие. Тот против воли застонал — негромко, но очень обречённо. Рокэ самодовольно улыбнулся. — Так в чём дело, человек-бревно? Куда ты дел моего горячего любовника, самозванец? — Ну... — Роберу очень хотелось пригладить несчастный член, так и рвавшийся на волю из тесных плавок. Но руки были накрепко привязаны к столбикам постели. Если Рокэ имел в виду то бревно, что между ног, то ладно, можно не обижаться... — Дело в Нём. Рокэ проследил взглядом направление, в котором указал Робер, и страдальчески закатил глаза. — Дался тебе этот портрет! — Ничего подобного, — пожал плечами Робер. — Это я... мы ему дались. — Ты галлюцинирующий параноик, Эпинэ, знаешь об этом? — изящный палец, украшенный дизайнерским перстнем, нежно очертил ореол соска и скользнул вниз. Робер втянул живот, наслаждаясь и одновременно опасаясь. Любовник любил делать сюрпризы, как-то — сперва пригладить и приласкать, а потом жёстко прижать и защекотать до полусмерти. Попробуй не стань параноиком с таким! — Я тебе точно говорю, он смотрит на нас! Рокэ скорбно покачал головой и, сжав сильными пальцами приласканный давеча сосок, выкрутил его настолько резко и болезненно, что Робер вскрикнул и всем телом подался наверх. Веревки натянулись, больно врезаясь в плоть. — Это не поможет! — злорадно оскалился он, когда Рокэ разжал пальцы. И уже миролюбивым тоном добавил. — Давай просто уйдем в другую спальню? Рокэ недовольно скривился. Привилегия быть капризным в их тандеме принадлежала Роберу — так сложилось исторически. Но любовник ещё не успел смириться с этим на сто процентов и периодически взбрыкивал, причём по пустякам. — Ты не мог предложить мне это раньше? До того, как я завязал все эти е*учие узлы? — Я пытался говорить, — похлопал ресницами Робер. — Но ты, если помнишь, заткнул мне рот. И довольно грубо. — Знаешь, отличная была идея, — без тени иронии возвестил Рокэ и, пошарив по простыням, нашёл кляп. Через три мгновения Робер уже не мог говорить — только стонать, через четыре Рокэ избавил его от трусов, порвав их к кошкам, а потом началось настоящее веселье. Проскользнув в зад твёрдым, как сталь, членом, любовник одновременно обхватил губами истомившийся орган Робера и начал неспешно наращивать амплитуду, углубляя удовольствие и там, и там. Робер не понаслышке знал, что из себя представляет «кольцо наслаждения», или, как его ещё называли, «морисское кольцо». Но связанным ещё не пробовал, а меж тем чувство беспомощности, уязвимость всех интимных мест и умеренная боль оказались умопомрачительными дополнениями. Кончал он с фейерверками из глаз и прочих мест, и отдельные брызги, как потом выяснилось, долетели до противного портрета. Впору было бы посмеяться, забить и жить дальше, но Робер почёл за благо больше не приезжать в особняк Рокэ и назначать свидания у себя. Да, суеверие, и что с того?.. Он, если что, рассчитывал обменяться с этим человеком не только морисскими, но и настоящими кольцами. Обручальными то есть... Прошло четыре года... Ожидание затягивалось, но нервняк последнего триместра и без того вымотал их обоих до предела — сил ходить из угла в угол и бегать в курилку попросту не осталось. Робер уже часа три спал на плече Рокэ, иногда ненадолго вскидываясь, чтобы бросить усталый взгляд на часы и вновь провалиться в тревожную дрёму. Рокэ, наоборот, когда нервничал, дрыхнуть не умел. Он ненавидел не контролировать ситуацию, и его немного успокаивало сидеть с неестественно прямой спиной и бдить за реальностью. Ну и за Робером, чтобы не свалился на пол с неудобных больничных стульев. Вообще-то персонал престижной частной клиники раз сорок предлагал им переместиться в комфортабельную комнату ожидания с мягкими диванами, душевой и даже какой-то там койкой для поспать по-человечески. Но будущие папаши наотрез отказались покидать коридор, примыкавший к родильному отделению. Не хотели уходить далеко от Катарины, которая прямо сейчас рожала их ребёнка. Будь они посмелее, подписались бы участвовать в родах — Робер был теоретически не против. Но Рокэ сказал свое категорическое «нет», причём и за Робера тоже, мотивируя это тем, что не стоит беспокоить и без того нервную суррогатную мать. На самом деле нервы у Катарины были как канаты, что являлось медицинским фактом. Но раздражать Рокэ этим доводом никто не решился... Восемь часов ожидания неотвратимо перетекали в девять, когда наконец-то началась движуха. За поворотом мелодично тренькнуло, открылись двери лифта, послышались шаги. — Подъём, — улыбчивая медсестра в нежно-розовом халате бодрым шагом направлялась к ним, держа в вытянутой руке два пластиковых стаканчика. Робер выпрямился и помотал головой, прогоняя мутную тяжесть. Мельком заметил влажное пятно на рубашке Рокэ — как раз там, где только что лежал. Создатель, дожил, пускать слюни во сне... — Доктор Райнштайнер передал, что вам нужно выпить это, — медсестра раздала им стаканчики. Рокэ, ни о чём не спрашивая, опрокинул в себя содержимое, а Робер сперва принюхался, но ничего не почувствовал, даже когда прохладная жидкость полилась в пищевод. Зато на душе почти в тот же миг полегчало. Ойген Райнштайнер — специалист высшего класса, и пусть он акушер, взрослым нервным мужикам дурного тоже не посоветует. Как он их успокаивал. Одним своим взглядом приводил в чувство. Какие они молодцы с Рокэ, что решились перевести Катари в эту клинику... Розовая медсестра смотрела на наручные часы, отсчитывая секунды. Белокурая, кудрявая, немножко веснушчатая, она напоминала Роберу добрую цветочную фею из детской сказки. — Пойдёмте со мной. Они встали. Рокэ хвостиком увязался за розовым халатом, а Робер задержался у кулера, чтобы ополоснуть лицо, привести в порядок волосы и разгладить мятую рубашку. Он ведь уже понял по глазам сестры, куда и зачем их ведут, и не мог допустить, чтобы сын увидел папу в первый раз всклокоченным и помятым. В воспитании детей нет мелочей! Мокрый и встревоженный, Робер выскочил из дверей и столкнулся с медсестрой нос к носу — она как раз шла искать потерявшегося папашу, о чем и сообщила. — Ну что же вы, идите скорее! — поторопила фея, улыбаясь. — Вас там ждут! — и указала аккуратным пальчиком на приоткрытую дверь. Из щели в коридор лился мистический зеленовато-холодный свет. Робер сглотнул и переступил порог. Рокэ сидел на краю застеленной белым кровати, загораживая спиной всё, кроме каких-то медицинских аппаратов с мигающими огоньками. — Иди сюда, — позвал он шёпотом и поманил рукой. Робера как ветром поднесло к постели. Катарина показалась такой маленькой в окружении больших пухлых подушек, словно тоже фея из сказки. А у нее на груди лежало что-то такое кругленькое, очень-очень кругленькое и... живое. Робер почувствовал, как Рокэ берёт его руку в свою и протягивает вперёд. Как чужие, пальцы коснулись крохотной тёплой головки с мягкими, словно пух, волосами. — Ну чего ты боишься? — устало улыбнулась Катари. — Смелее. — Не могу, — севшим голосом отозвался Робер. — Страшно. — Ой, вы сами как дети, — закатила глаза Катари. И отпихнув их руки, бережно накрыла ладонью головку... Рубена. Робер ещё не знал почему, но очень хотел называть это чудо Рубеном. Минуты утекали незаметно. Катарина позволила Рокэ подержать Рубена, а Робер сидел рядом и мысленно гладил сына по головке и крохотным плечикам. Сначала малыш спал, потом проснулся, начал шевелиться. Рокэ не застремался, услышав недовольный писк. — Ну? Чем ты недоволен? Хочешь мамину титьку? — Что ты такое говоришь! — возмущённо зашипел Робер. — Не хочет, — отозвалась Катари с подушек. — Мы проснулись и разговариваем. — Ах, разговариваем... — Рокэ улыбнулся и, наклонившись, потёрся кончиком носа о крохотную щёчку. — Как замечательно мы разговариваем... — Ты его не заразишь? — забеспокоился Робер. — Чем? — скептически хмыкнул Рокэ, отстраняясь. — Высоким интеллектом, прекрасным характером? Катарина засмеялась и тотчас охнула, схватившись на живот. Робер кинулся к ней поправлять подушки, Рокэ зашипел, чтобы он бросил подушки и немедленно шел за врачом, и только Рубен был спокоен. Он не спускал с них пристального взгляда карих глаз и... улыбался. Да-да, и Робер готов был с гордостью поклясться, что улыбка у него точь-в-точь, как у отца. Как у них обоих...