Дьявольское отродье

Слэш
R
Завершён
108
автор
Tegolianthe бета
Пэйринг и персонажи:
Размер:
16 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
108 Нравится 10 Отзывы 18 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
       Гэвин Рид умер 15 ноября 2037 года. Умер морально, физически ещё чувствуя что-то кончиками онемевших пальцев. Гэвин хлопал глазами, глубоко дышал и чувствовал раздирающий лёгкие холодный воздух. Крик застрял где-то глубоко внутри, и ужас сковал тело. Кровь залила глаза — не проморгаться. Впервые в жизни Гэвин почувствовал жидкий страх — скользкую субстанцию боли и разочарования, злости и отчаяния. Впервые в жизни Гэвин ощутил подноготную своей никчёмности в когтистых лапах смерти. …И на секундочку перестал сопротивляться.       

***

             — Здравствуйте, мистер Рид, — Миша заправила пряди выцветших рыжих волос за уши, безучастно поглядывая то на детектива, то в пустой блокнот. Лампочка в кабинете мигала, и Гэвина это мало-мальски бесило. И Миша его тоже уже бесила.       — Милочка, никаких «Мистер Рид». Мы не в анонимном BDSM-кружке.       — Простите, Вас это напрягает? Для продуктивной беседы я могу обращаться к Вам так, как захотите, — Миша подняла уставшие глаза, но едва ли образ наглого и самоуверенного Гэвина Рида представлял для неё интерес. Говорила Миша, как пластмассовая кукла: холодно и спокойно. Но Гэвина таким не проведёшь, он подписал договор и сказал, что будет вести человеческие разговоры по душам только с блядским человеком. Даже если этот человек — двадцатилетняя девчонка с синдромом заниженного ЧСВ.       — Слушай… Ладно, мне поебать, зови как хочешь.       — Я буду звать Вас Гэвин, идёт? — Миша взглянула на него исподлобья, как на ребёнка, с которым смогла договориться. Гэвин неопределённо махнул рукой и поудобнее устроился в кресле. — Славно. Итак, запись пошла. Меня зовут Миша Рамина Броук, психотерапевт окружного медицинского центра Детройта. На приёме — Гэвин Рид, старший детектив департамента полиции Детройта. Пятый корпус. Итак, Гэвин, повторите пожалуйста, почему Вы здесь?       

***

             —…вин. Гэвин! Слова доносились через пелену слабости. В его ушах образовалась вакуумная прослойка, не меньше. У Гэвина не было сил даже подняться — тяжесть придавила к земле. Он промычал что-то нечленораздельное, а после завопил от острой боли в бедре. Кажется, задело арматурой. Перед глазами плыло. Развалины, огонь и мельтешение. Стены, пол, потолок — всё сгущалось в белую дымку, так хотелось окунуться в неё с ног до головы и ровно вздохнуть, но каждое движение рёбер калечило мягкие лёгкие. Каждый вздох был иглой в горле.       — Я нашла его! — Тина навалилась всем телом на бетонные обломки. — Крис, приём! Гэвин в восточном крыле. Второй этаж обвалился. На секунду, когда в глаза ударил искусственный свет, у Гэвина получилось застонать и пошевелить пальцами: так сильно свежий воздух — без примеси гари, пыли и дыма — пробуждал желание жить. Больше Гэвин ничего не помнил. Только где-то очень-очень далеко кричала Тина и просила его не отключаться. Гэвин не мог. Хотел бы, но не мог.       

***

       Очнулся, когда в голову ударил тяжёлый импульс. Гэвин закашлял, попытался поднять руку и прикрыть рот. За рукой потянулся проводок, и он судорожно откинул её обратно. В горле снова образовался ком, но Гэвин постепенно возвращал себе контроль над ситуацией и собой, отчего становилось чуточку легче. Совсем-совсем чуточку. И Гэвин даже поверил, что всё с ним в кои-то веке в порядке… Пока он не захотел проморгаться. Снова и снова. Перед глазами блестели только две мутные полоски: белая и голубая. Никаких силуэтов. Никаких очертаний. Гэвин занервничал и в страхе крикнул, чтобы кто-нибудь пришёл. Осознание, что он в больнице, где должно быть безопасно и спокойно, обнаружилось само собой. Голова гудела, и паника, не задавая никаких вопросов, заполняла тело, как сосуд. Для достоверности, Гэвин сжал и разжал пальцы на ногах и руках; когда понял, что всё ещё может что-то контролировать, дышать стало легче. Но воздух в палате нагревался и заполнял лёгкие, обжигая их. Дверь распахнулась так же стремительно, как Гэвин успел подумать об этом. И показалось даже, что вот он — доктор, врач, медбрат, кто угодно — пришедший на выручку, когда Гэвину Риду она так необходима. Когда Гэвин Рид впервые оказался слишком слаб, чтобы взвалить на свои плечи небосвод. Он попытался привстать, посильнее сощурив глаза. Ничего не получалось, ничего не было видно, только страшно, как-то неопределённо дискомфортно.       — Гэвин, только не вскакивайте, — мелодичный мужской голос послышался совсем рядом. Пальцы опустились на его плечи и прижали обратно к больничной койке, — Вам не стоит двигаться.       — Какого хуя происходит? — просипел Гэвин, не узнавая своего голоса. Он вертел головой и всё безуспешно пытался впиться взглядом хоть во что-то… Хоть как-то… Не получалось. Поэтому голос и звенел.       — Гэвин, вы чудом остались живы. То, чего мы так опасались, не подтвердилось — костный мозг не был повреждён. Вы отделались переломом двух рёбер, парой сломанных конечностей и множественными ушибами. Если всё ровно срастётся, вашей жизни ничего угрожать не будет, — только на слух Гэвин определил, что док улыбнулся ему. Довольные нотки в его голосе прорезали воздух, и Гэвин сам почувствовал себя расслабленнее. Кто учил врачей так разговаривать? Когда ты в панике, когда страшно и кажется, что весь мир желает тебе смерти, они говорили так спокойно и размеренно. Они позволяли рассмотреть жизнь под новым углом, и Гэвин действительно ощутил крупицы счастья за собственную живую и почти невредимую шкуру. Пока он не услышал:       —… Но ваше зрение не удалось восстановить.       

***

       Миша закивала и начала что-то записывать. Гэвина она несколько нервировала: своей полной незаинтересованностью, очевидно. За её спиной находилось окно, но это был тот редкий случай, когда Гэвину больше нравилось в кабинете психотерапевта, чем снаружи. Ветер елозил сухие ветки деревьев, светило солнце. Но не привычным тёплым светом, а какими-то белыми лучами, находиться под которыми казалось своего рода наказанием. Белый свет сам по себе навевает определённые воспоминания, а уж когда он везде, хочется спрятаться от всего мира. Гэвин пробежался пальцами по кожаному подлокотнику кресла. Ногтем наткнулся на порванный шов. Замечательно, помимо лампочки его ещё будет нервировать это. Департамент опять поскупился на лечение своих работников; вот и десять лет опыта работы тебе, Гэвин Рид. Были рады сотрудничать, а теперь, пожалуй, засадим тебя куда-нибудь подальше, где из развлечений только белые мягкие стены и каша на завтрак. С любовью, Джеффри Фаулер.       — Гэвин, была ли задокументирована потеря Вашего зрения? — Миша снова посмотрела на него, и Гэвин ненароком поёжился. Глаза у Миши донельзя лучше описывали ситуацию — они были серые и журчащие чем-то адским. Пробив пелену нервозности, он всё-таки произнёс:       — Я же сказал, да. Да, да, да. Старый ушлёпок Хэнк Андерсон вам лично отправлял подписи и все эти фотки. Ты вообще видела моё лицо? У меня шрамина на всю щёку расползлась, а зрачки блядские белые и мутные. Я когда увидел, подумал: «Господи, как они меня не удавили за такой видок».       — То есть, если я правильно Вас поняла, Гэвин, вы бы «удавили за такой видок»? — Гэвин различил смешок в её голосе, но выглядела Миша как в их первую встречу. Как вчера. Бледная и убийственно спокойная. Под феназепамом она, что ли?       — Нет. Я удавил бы себя за это.       

***

       Гэвин ударился об ножку стола и со злостью схватился за его край. Хотелось закричать — так было больно. Орать до сорванного голоса, чтобы чёртов Детройт услышал, что ему — Гэвину Риду! — хуёво, жизнь стала невыносимой. Из глаз ручьями текли слёзы, когда Гэвин снова и снова натыкался на стену, а потом об неё же сбивал кулаки в кровь. До хруста пальцев и своей шеи. Пребывая в одиночестве, Гэвин скрывался в комнате. Думал лишь об одном — почему арматура задела только бедро, а не продырявила ему насквозь сердце. Всем бы стало легче, не вернись Гэвин Рид в свет со своим недовольным ебалом снова. Хотелось вскрыться, спрыгнуть с моста, достать ствол… Хотелось столько всего сделать, чтобы ничего этого не было. Не было снисходительной жалости в голосах сотрудников. Не было отказа вернуться на работу. Не было беспомощности. Кто та сука, заявившая, что слепые люди видят черноту? Гэвин ничего не видел. Ни черноты, ни белого света, ни-че-го. Под веками плясали только образы из памяти. Его квартира, расположение мебели, цвета. Но Гэвин боялся одной только мысли о том, что со временем даже это начнёт ускользать. И Гэвин останется никем. Не способным к адаптации в обществе человеком, потому что без зрения и полицейского штата он уже утратил абсолют своей ценности. Когда кто-то приходил и протягивал руку, Гэвин огрызался. Помощь ему нахуй не сдалась. Ну уж нет, он блядский Гэвин Рид и ещё способен за себя постоять. Равновесие удерживать не всегда получалось, колени трещали, но он хватался за стены и бил по рукам всех желающих придержать за плечо. Суки, себя пусть держат. Гэвину не нужна помощь. Если вшивым добродетелям вдруг показалось, что ему жизненно необходима опора в их лице, то дорога хуями им выстелена. Фаулер день ото дня посылал к нему сотрудников. Гэвин запирал дверь и орал, чтобы все уходили прочь. Чтобы оставили его хоть на денёчек одного. Совсем-совсем одного, без тяжёлых вздохов и упоительных речей о том, что он жив — и это самое главное. Да нихуя! Он мёртв. Он ходячий труп. Он бесполезная биомасса, за плечами которой не осталось ничего. Он ёбаный Гэвин Рид, оставивший за собой пустоту, на которую теперь день ото дня глядит. Ему тридцать пять лет, а мир потух. Во всех, сука, смыслах. Когда Хэнк стучал в дверь — а Гэвин был уверен, что это Хэнк, потому что упрямо стоять, долбить пятнадцать минут по дереву, а в конце крикнуть: «Гэвин, урод ты безглазый, открой дверь, пока с катушек не слетел!» мог только Хэнк Андерсон — хотелось действительно открыть и избить его. Навалять по лицу, по рукам, чтобы почувствовал себя на его месте и никогда больше не заявлялся со своими ебланскими предложениями выйти наружу.       — Хэнк, пошёл вон! — вопил Гэвин и бился головой об стенку. Может быть, это был шкаф. Или его моральный сосуд, а каждый удар — трещинка в шаре связи с внешним миром. Хэнк опять ему орал и грозился вскрыть дверь или окно разбить. Гэвин был готов разбить ему ебало. Или череп. Или грудную клетку. Гэвин задыхался в моменты своего бессилия, а приходящие люди только сильнее перекрывали доступ к кислороду. Гэвин ощущал, как по пальцам струится пепел его мёртвой душонки, и умолял кого-нибудь смилостивиться над ним. Пусть в окно случайно прилетит пуля и окажется в его голове. Пусть он захрипит, но ничего больше не сделает, кроме шага навстречу тьме. И голова кружилась от беспричинной боли в костях. И виски зудели, когда он снова и снова прикладывал к ним пустой револьвер. И Хэнк снова стоял за дверью…       — Гэвин Рид, если ты сейчас же не откроешь, клянусь, я пошлю нахуй тебя. И ты так и останешься гнить, как непригодный кусок дерьма. Ты останешься проигравшим собственной слабости, ублюдина! Гэвин ударил по стене, и ещё. И ещё раз. Рука окунулась в кровь стёртых костяшек, он не видел, но чувствовал как наяву, и от этого становилось ещё паршивее. И от голоса Андерсона. Гэвин знал, дело не в ненависти Хэнка к нему, дело в желании пробудить эмоции — агрессию, злость, ненависть, — чтобы он вышел наружу. Но Андерсон ошибся, как всегда, потому что Гэвин не чувствовал ни-че-го. Хэнк ушёл, не дождавшись от него ответа. Гэвин слышал, как машина загудела, как этот гул постепенно удалялся от его дома. Он сначала опустил к полу, а после запрокинул голову к потолку. Жизнь слишком дерьмо, чтобы пытаться. Потому что Гэвин нашёл себе оправдание в нащупанной бутылке виски и сделал первый глоток. Горло обожгло, и он на мгновение почувствовал себя прежним.       

***

       Миша слушала его не перебивая. Иногда она хлопала своими ресницами, покусывала ноготь большого пальца, но молчала. Гэвина отвлекал скрип карандаша по зернистой бумаге, но он не подавал виду. Стучал пальцем по кожаной поверхности кресла и говорил о том, что хуёвее, чем тогда, он чувствовал себя только сейчас. Под рассекающей воцарившуюся тишину лампой. И Миша была противной, потому что она человек.       — Гэвин, Вы должны понять: в этом кабинете нас двое. Но только один из нас желает Вам зла. И это Вы. Разговаривая со мной, Вы пытаетесь спрятаться, утаить что-то, скрыться от мира… но, Гэвин, это бессмысленно. У меня столько работы, что через неделю я забуду об этом приёме, а Вы, уж поверьте мне, будете ещё долго-долго-думать. Потому что Вы держите в себе то, что нельзя держать, а выплёскиваете в мир только агрессию. Вы никогда не сможете забыть обиды на самого близкого человека — на самого себя, так к чему всё это? Если Вы сможете принять помощь посторонних людей, Вы поймёте, что жили не так уж и паршиво. Гэвин ничего не ответил. Он смотрел в окно, где надоедливое солнце прожигало землю и совсем молодую траву.       — Гэвин?.. — Миша предприняла неуверенную попытку снова завладеть его вниманием. Снова потерять пациента в Мире его надуманных образов ей не хотелось. Гэвин отозвался и дёрнул бровями. — Расскажите, что случилось перед тем, как вы попали в больницу. Его взгляд пробежался по комнате. В голове замельтешили образы. Он не мог вспомнить, как это случилось, потому что не видел ничего. Было только мнимое представление через дымку, когда ты чувствуешь, как паршиво выглядишь со стороны.       — Я начал пить. Потому что когда я пил, я видел себя другим человеком. Тем, кем я был до… до всего этого. До пиздеца с большой буквы «П». Я запирался в ванной и без конца глотал абсент, потому что других вариантов не находил.       — Или Вы не видели других вариантов? — Миша аккуратно поинтересовалась, но получив в ответ только грозный прищур и сжатые брови, махнула руками в знак капитуляции. — Поэтому Вы оказались в палате?       — Поэтому я, блядь, оказался в палате. Когда перестал подавать признаки жизни и не отвечал три дня, дверь взломали, а меня на носилках в медицинском бобике с мигалкой увезли в центр: слепого, пропившего печень и худого, как спичка. Я просто был трупом.       «И я так хотел, чтобы меня убили. Чтобы машина попала в пробку, и моё сердце не выдержало. Чтобы я задохнулся, подавившись языком…» Чтобы перед глазами не всплывал образ печальных глаз Марциссы. Гэвин с убитым видом схватился за голову, когда вспомнил ещё кое-что. Он не хотел об этом думать, говорить или сокрушаться, но зудящая боль из-за случившегося поселилась под сердцем, и каждый раз тыкала в клапаны острыми шипами. Гэвин сжал волосы, припав в коленкам. Только без эмоций, пожалуйста…       — Да, Гэвин? — голос Миши смягчился. Она поняла его. Гэвин нашёл силы подняться обратно.       — Через неделю я узнал, что пока валялся в своей слепой беспомощности, пьяный и неживой, от голода умерла моя кошка. Она ломилась ко мне и звала, а я так зациклился на своей бесполезности, что позволил ей умереть в мучениях, — Гэвин глядел в пол, когда почувствовал предательскую слезу на щеке, — Понимаешь, док? Я не пустил людей внутрь, и никто ей не помог. Я взял кошку с улицы и пообещал ей счастливую жизнь, а в итоге она сдохла, умоляя меня помочь. Голос звучал так надрывно, что к последнему слову Гэвин замолчал. Стало невероятно стыдно. Перед Мишей, перед собой… перед Марциссой — самым прекрасным и тёплым зверем в мире, жизнью которого Гэвин поплатился за собственную беспечность.       — Гэвин, я не буду говорить, что в этом нет Вашей вины. И учить вас жизни тоже не буду, Вы должны осознать, что в том, что произошло, виноват только один челове…       — И этот человек сидит в этой комнате, я уже слышал. Вернёмся к больнице, разговаривать об этом я больше ни с кем не собираюсь. Ни с кем и никогда. Только с собой, может быть, приходя к её могилке за домом.       

***

       В этот раз Гэвин не вскакивал. Он прорычал что-то и скривился. В палате, опять. Потому что кто-то вдруг решил, что ему нужна помощь. Его нужно срочно вытаскивать из канавы. Из ямы под названием «смерть от истощения». Люди слепы в своём густом желании оказать помощь. Люди слепы, иронично. Голова гудела. Гэвин лежал около часа, пытался думать о чём-то под мерное пищание аппаратов. Над правым ухом раздавался шум его сердца; когда Гэвин подметил это, ритм стал выше, но, свыкнувшись, вернулся к девяноста ударам. За дверью шумели, а он лежал один, в вакууме собственной недееспособности. Впрочем, ничего нового. Когда кто-то постучал, Гэвин вздрогнул. К нему пришли в гости? Или врач решил, что, постучав, он добьётся какого-то результата? Кто-то зашёл, прикрыв за собой дверь. По женскому кашлю Гэвин понял — Тина.       — Здравствуй, Гэв. Я принесла тебе герберы, их было сложно достать в декабре, но что не сделаешь ради старого друга.       «Пожалуйста, уйди отсюда. И цветы свои забери, я ещё не в могиле», — захотелось сказать Гэвину, но он только кивнул, улавливая сладкий аромат лепестков. Зачем вообще цветы слепому человеку? Напомнить о красоте мира, которого ты больше не увидишь? Посмеяться над тем, что наравне с ними ты тоже однажды сгниёшь?       — Нет, идиот. Принесла, потому что тебе нравятся герберы, — Тина усмехнулась, и Гэвин впервые услышал проблеск своей былой жизни в словах давней подруги. Тина ещё что-то рассказывала ему, и Гэвин — хоть никогда в этом не сознается — был ей благодарен. Когда люди общаются с тобой на равных, поневоле чувствуешь себя одним из них. Когда же Тина ушла, всё вернулось на круги своя. И Гэвина окунуло в Мир тяжёлых будней прикованного к кровати монстра. Врач заходил три-четыре раза в день. И говорил. О крови Гэвина, о его печени, о сердце. Говорил про кровеносную систему и даже о мочеиспускании. Гэвин слушал, но ничего не отвечал. С каждым разом тон мистера Уэйна испускал всё меньше радостных звуков. Через неделю зашла медсестра, молодая, которая с ним никогда не здоровалась, потому что в первый раз Гэвин послал её. Она пришла, чтобы забрать сухие цветы. И в этот момент Гэвину почудилось, точно что-то заскребло на душе. Пощекотало горло и перекрыло доступ к кислороду. Как будто собственные демоны сами захотели его смерти. Забавно. Об этом ведь никто не будет рассказывать. Поставят ему одинокую могилку или, что получше, кремируют. «Гэвин Рид, не оставивший после себя ничего, кроме гниющего трупа, будет жить только мыслью в чей-то голове», — уже думал он, но слабо верил. Гэвин поёжился, потому что будь на его месте другой человек, он бы избавился от любых воспоминаний об умирающем в глухой стерильной больничке знакомом. Он бы не сохранил эту мысль. Кто-то, но не он. Тем тяжелее становилось от мысли, что с каждым приходом врача грузность его голоса повышалась. И смерть стояла у соседней стены.       

***

             — Знаете, Гэвин, когда я читала дело, думала, что Вы всё-таки сошли с ума на фоне стрессов. Тем удивительнее видеть перед собой живого и здравомыслящего человека. В голосе Миши прорезалась улыбка, но Гэвин не смотрел на неё. На Мишу не хотелось смотреть, настолько её вид отталкивал: рыжая девчонка в белом халате с серыми непроницаемыми глазами. Почему детей не пугают образами вот таких докторов? Тех, кто делает что-то лишь для того, чтобы что-то делать. Безучастно, без искры во взгляде, повинуясь только чувству долга. Миша вряд ли сейчас живее, чем был когда-то Гэвин. Этим она и отличается от скудоумных машин, пытающихся казаться хоть кем-то.       — Итак, — она потёрла руки, — Вы остались в больнице на неопределённый промежуток времени, так? — Гэвин кивнул, — Вы пролежали там семнадцать полных дней. Что случилось на восемнадцатый? Гэвин поднял на Мишу растерянный взгляд. Вгляделся в её лицо, сразу подумал о том, что ей не нужно ничего знать. Кто эта антинервичка такая?..       — На восемнадцатый день за мной пришёл Дьявол.       — Простите?..       — Прощаю. Я лежал там и отсчитывал дни до своей смерти, а этот уёбок приперся и изменил все мои планы. Уэйн прямо сказал, мои шансы невелики, сердце может не выдержать таких нагрузок. Ёбаный пластиковый чёрт появился из ниоткуда и спросил: «Гэвин, бля, я верну тебе зрение, а ты взамен отдашь что-нибудь своё самое ценное». Я, конечно, утрирую, но менее жутким это оттого не становится. Гэвин психовал. Его голос скакал то на три октавы вниз, то на две верх. Миша предприняла попытки успокоить его и, наконец, спросила, как Гэвин чувствует себя сейчас.       

***

       Дверь открылась прямо перед заключительной попыткой Гэвина не сойти с ума. Ещё двигающимися кончиками пальцев он почувствовал дуновение холодного ветра и поёжился. Пустота перед глазами, её мутность и неясность занервировали с новой силой. Кто-то аккуратно ступил на холодную плитку. Гэвин не смог распознать ни шагов врачей — быстрых и шаркающих, ни бывших коллег — растерянных и звонких, ни даже бывшей подружки, забегавшей к нему пару раз.       — Вы ошиблись палатой. Здесь открыто только для сочувствующих уёбков, — он не понял, откуда внутри нашлись силы на остроту. Как будто что-то невзначай подарило два лишних процента заряда.       — Здравствуй, Гэвин Рид, — чужой мужской голос пощекотал уши. Он показался Гэвину до жути знакомым, таким, словно бы слышимом из часа в час на границе сознания.       — Ты кто, блядь, такой? — Гэвин знал, что лучшая защита — это нападение, а он, впервые находясь здесь, почувствовал едкий укол страха под кожей. Будучи человеком в его положении, меньше всего хотелось полечь от рук незнакомого насильника. И сильнее всего хотелось тоже.       — Гэвин, — голос обратился к глубинам его подсознания. У него пробежались мурашки по спине, — тебя пришлось долго искать… Гэвин занервничал и с силой сжал простыню в руках. До белых костяшек, если бы он мог их увидеть. Изнемождённому организму хватало сил только на это. Только на видимую эмоцию отторжения.       — Какого. Хуя. Ты. Сюда. Вошёл? — процедил сквозь зубы, вкладывая в каждое слово столько агрессии, сколько мог. Пришелец тихо рассмеялся и — Гэвин почувствовал это по дуновению холодного воздуха — встал прямо напротив, уперевшись руками в подлокотник металлической койки.       — Гэвин, Гэвин, Гэвин, ничему жизнь тебя не учит. Грубый мальчишка с кучкой комплексов, теперь ты отгорожен от мира пеленой слепоты, и кажется, что все только и ждут, чтобы воткнуть нож в спину, пока ты… — мудила пропустил усмешку, — не видишь. Что я могу для тебя сделать, солнце?       — Отсосать и съебаться нахуй, очевидно, — Гэвин ощутил внезапный прилив сил. Вести диалоги прежде у него не получалось от слова «совсем». Потому что не хотелось разговаривать с людьми, которые и сами этого не желали.       — Грубо, но ожидаемо. Гэвин, что если я могу вернуть тебе зрение? Вернуть твоему телу силу, веру в себя… — голос отозвался так неописуемо сладко и приятно, что Гэвин почувствовал себя чуточку лучше, слушая его, — Что если я могу вернуть тебя прежнего? Я готов дать тебе всё. Всё, что ты захочешь. Но мне нужно что-то взамен.       — Чего ты хочешь? — «говори, потому что я вот-вот пошлю тебя нахуй». В голове промелькнула чужая зловещая усмешка, и он поёжился от скользкой прохлады.       — Смотря что Гэвин Рид готов предложить за свою былую жизнь. Что тебе нужнее сил, способностей и возможности всё исправить? Что я могу забрать у тебя? Безумие этой минуты окунуло Гэвина в ледяную воду. Пальцы дёрнулись, потому что неслыханный прежде голос звучал не в палате. Он был в голове. Спокойный, мелодичный и абсолютно дикий.       — Забирай, блядь, что хочешь… и катись.       — Славно, — голос гостя зазвенел: тот ухмыльнулся, — Гэвин Рид, ты свободен.       

***

             — Так и сказал? «Гэвин Рид, ты свободен»? — Гэвин ничего не ответил. А что он мог сказать Мише? Для неё это оказалось игрой в разговоры, для него — смыслом жизни. Если это девчонка не поверила, потому что никогда прежде не сталкивалась с таким, какого хуя он должен что-то доказывать? Если Гэвин был там, в тот кровавый миг, на больничной койке. Разговаривал с ним. — Гэвин, Вы заметили хоть тень улыбки на моём лице? Я всё вижу по вашему выражению. Перестаньте думать, что здесь может кто-то над кем-то смеяться.       — Ты думаешь, что я сошёл с ума, да, док? Если бы у Гэвина была в руках сигарета, он бы обязательно закурил. Но не делал этого уже полтора года. Как выяснилось, жить без прожигающей лёгкие копоти оказалось намного приятнее.       — Я читала Ваше дело, — снова устало повторила Миша, — и, честно говоря, у меня нет логического объяснения случившемуся. Ваши лечащие врачи давали расписку, что дело в принимаемых внутривенно препаратах… Но если бы слепоту можно было вылечить так, в мире появилось бы больше счастливых людей.       — Ты мне не веришь, — Гэвин заёрзал в кресле. Впервые за этот день оно показалось таким нарочито неудобным и мягким, — Я вижу, что это так. Но знаешь что? Мне похуй. Фаулер посоветовал рассказать всё как было, вот я и рассказываю. Сольёшь ему? Мне тоже похуй, я пережил смерть, уж увольнительную и подавно переживу.       — Гэвин, разглашение врачебных тайн карается судом. Ни мне, ни Вам это не выгодно. Можем вернуться к Вашим словам, что произошло потом? Маленькая лампочка погасла, и Гэвин сказал звонкое «Блять!», снова задев пальцем шов на кресле.       

***

       Гэвина вырубило моментально. Он провалился в сон, от которого так не хотелось пробуждаться. Там был только он — живой и настоящий, почти реальный — и полицейский штат. Словно на дворе 2030, и Гэвин только заявился в кабинет Джеффри Фаулера со словами «Теперь я работаю здесь, вечерочек». Тогда, в двадцать восемь лет, жизнь казалась чуточку слаще и легче. В днях ещё не чудилось столько однообразной рутины и серости холодных стен. Проснулся Гэвин днём. И его ослепило. Он часто-часто задышал, попытавшись проморгаться. Пульс повысился, отбивая по два удара в секунду. Гэвин сощурился и снова открыл глаза. Он рванул на себя руки и почти заплакал от осознания — вот они, его руки! Истощённые, с видимыми костяшками в зеленке и тонкими венками. Напротив стоял деревянный шкаф, рядом — пустая незаправленная койка. И бледно-голубые стены. Буйство красок смешалось, и у Гэвина закружилась голова. А ещё в палате находилось окно. Он никогда прежде не смотрел с таким обожанием на горячее солнце. Прибежавший врач — немолодой, с седыми прядями, белыми усами и морщинками у глаз — изумлённо выкряхтел, что на его памяти это первый и, вероятно, последний такой случай. Уэйн сел на койку напротив и только спустя минуту сказал, что жизнь Гэвина, кажется, изменилась раз и навсегда. В какую сторону, не ясно никому. Через час Гэвин сидел, свесив ноги и уперевшись головой в ладони. Захлёбываясь в слезах, он понимал, что это был тот случай, единственный раз, когда можно было позволить себе всё. Все эмоции, на которые только способен изголодавшийся по жизни организм. Через неделю доктор Уэйн сказал, что жизненные показатели приходят в норму, организм начал ускоренно восстанавливать разрушенные клетки. Через две недели Гэвин вышел на улицу. Упал в обморок, обессилев, но вдохнул свежего воздуха и ощутил себя настоящим человеком. Синяк на голени того стоил. Через месяц Гэвина выписали, и он стоял перед парадным входом в собственную квартиру, кусая щёку изнутри. Нарочито медленно открывая входную дверь, Гэвин больше всего опасался того, что его ждёт. Тишина и мрачность. Чернота и голод. Запах алкоголя и сгнившей еды. Гэвин до крови закусил губу, прежде чем распахнуть объятия прежней жизни. С ней придётся что-то делать. Придётся менять всё. Может быть, даже переезжать в восточный район. Там, говорят, жизнь течёт спокойнее. Свет зажёгся вместе со скрипом паласа, а Гэвину в лицо прилетели разноцветные конфетти.       — С выздоровлением! Полицейский отряд, их бравые ребята и совсем ещё новички — все стояли там, нацепив на лицо самые счастливые улыбки. Гэвин впал в ступор, на секундочку показалось, что всё происходящее в тот миг — иллюзия его больного мозга, решившего подарить хозяину напоследок мгновения радости. И Гэвин даже улыбнулся им в ответ. Где-то среди собравшихся разглядел чёрный силуэт и горящие красные глаза.       

***

       Всё время Гэвин тратил на свой организм. На своё тело, на свой разум, на свои способности. Он задыхался в тренажёрном зале, глотал воду и начинал по второму кругу. Перед глазами стоял только Фаулер, со сложенными на груди руками и серьёзным взглядом: «Я восстановлю тебя, но только когда пойму, что ты снова готов к этой должности, Гэвин». Вообще-то, Гэвин в кои-то веки нашёл стимул двигаться вперёд, получить желаемое. В кои-то веке Гэвин по-настоящему оценил, насколько же жизнь ахуенна. А когда Гэвин закрывал глаза, валился без сил, блаженно растворяясь в мире грёз, приходил он. Кровать проваливалась в пустоту. Гэвин плыл в этой невесомой пустоте. Прямо в объятья монстра. Без четкости лица и фигуры. Гэвин как наяву слышал бархатный мужской голос и снова просыпался в холодном поту. Каждую ночь Гэвин чувствовал улыбку на его лице, видел хитрый проблеск в глазах, но не мог подойти ближе. Он пытался, честно пытался, рвался навстречу, но образ покидал его снова и снова, испарялся, оставляя Гэвина в окружении белого холодного тумана. За одну неделю Гэвин натурально сошёл с ума. За две недели Гэвин три раза отрастил щетину и столько же раз её сбрил. За месяц Гэвин набрал массу, не дотянув меньше килограмма до бывалой нормы. За сезон Гэвин посетил больницу не реже десяти раз. И неизменно чувствовал мерное дыхание на шее. … А через полгода его сердце снова согрел полицейский значок, и Хэнк стоял, оперевшись на стол, бурча, что без Гэвина в одночасье стало слишком спокойно. И Гэвин оказался счастлив. Гэвин пропустил через себя вереницу ада, выдрал рёбра и выколол глаза, чтобы сейчас смотреть на прошедший год и ёжится от едких уколов боли. И совсем-совсем иногда запираться в комнате на замок. Потому что в особенно терзающие душу моменты в глубине тёмной комнаты Гэвину казалось, что он может слышать усмехающийся голос. Он успокаивал и просил его чуть-чуть потерпеть, побыть сильнее, чем он есть на самом деле. И Гэвин проваливался в суматошность будней, снова и снова проигрывая в голове уплывающий восторженный тон и слова: «Тебя так долго пришлось искать». Раз было так сложно, где же ты сейчас, мудила незнакомая? Гэвин бился головой об стену. Чем больше времени проходило, тем навязчивый образ крепче оседал внутри. Тем страшнее ему становилось за своё психическое здоровье.       

***

             — Думаете, Вы сходили с ума? — Миша методично вертела ложку в чашке чая, помешивая горячий напиток. Гэвин смотрел, как её рука описывает ровные круги, и раздражался ещё сильнее. Заметив его неловкость, Миша прекратила, сделала глоток и отставила кружку на столик.       — Я не знаю. Может быть, было просто хуёво. Миша призадумалась, сощурив глаза. Так она выглядела года на три старше. Не красивее, а старше. За весь день приняла одну ленивую попытку улыбнуться Гэвину, продолжая вести себя, как надувная стерильная кукла в белом халате. У Гэвина бы не встало никогда на такого доктора.       — Гэвин, могу предположить, что ваш мозг сам мог создать этот подсознательный образ. Положительное действие лекарств и препаратов оказалось причиной Вашего выздоровления, а Ваше внутреннее «Я» нашло в этом спасение. Очевидцы и камеры наблюдения не засекли ни одного постороннего, входившего в палату. Так что, Гэвин, Вы вполне могли… придумать человека, предложившего Вам жизнь взамен на что-то. Вы ведь так и не узнали, что он хотел? Гэвин ухмыльнулся, прикрыл глаза и даже тихо рассмеялся. О нет, он-то знал наверняка. И Мише Броук — психотерапевту окружного медицинского центра Детройта — не нужно было об этом знать.       

***

       В департамент через щель задувал ветер, и Гэвин посильнее закутался в кофту. Рутина заволокла, а он уже и забыл, какого это — разбирать отчёты за месяц и отправлять половину в хранилище за ненадобностью. Кому-нибудь… когда-нибудь они обязательно понадобятся, но Гэвин всё порывался за спиной Андерсона вытащить старую бумагу и сжечь к хуям. Фаулер же дал торжественное обещание перенести все дела на электронный носитель, и тогда пожалуйста, устраивай огненное шоу имени Гэвина Рида! Можешь поджечь хоть весь Детройт, он не пострадает особенно. И Гэвин в предвкушении печатал.       «Дело о железных членах» заставило заржать. Вспомнилось, что два года назад, когда Гэвин был чуть-чуть моложе, его поставили искать андроида, до смерти затрахавшего посетительницу Парадайса. Тогда он, конечно, не смеялся, и сейчас бы не стал, но Фаулер сам виноват — нашёл, кого припечатать к полу таким делом. Всё словно возвращалось в прежнее русло, но Гэвин чувствовал подвох, поэтому продолжал строить серьёзные рожи каждому желающему ему улыбнуться. Разрешение было только у Тины. У неё же, к слову, и стояли на столе герберы. Гэвин напрягся и на мгновение оторвал пальцы от клавиатуры. Он дёрнулся, потому что дверь главного кабинета скрипнула. Фаулер крикнул ему, а Гэвин хлопнул по столу и подскочил. Сидеть и обрастать пылью — не кайф. Если их не очень восприимчивый босс вдарит по лицу и пошлёт на задание — кайф. Главное, чтобы сердце не остановилось, а уж там он как-нибудь пробьётся.       — Рид, — Фаулер остановился прямо перед собственной дверью и взялся за ручку. Выглядел уставшим и несколько побитым. Невыспавшимся, подсказало сознание, — начнёшь орать — уволю, и никакая потеря зрения тебя не восстановит. Обезоруживать Фаулер умел, Гэвин даже поперхнулся слюной от такого обращения. От этого орать хотелось не меньше, но он на всякий случай глянул за спину: поискал пути отступления. Господи, почему же так холодно в этом чёртовом департаменте!       — Центральному штату доставили письмо с твоим делом на рассмотрение ещё месяц назад. В субботу пришёл ответ о твоей дальнейшей работе, — Гэвин уже захотел завопить: «Да что ты мямлишь, Джефф. Скажи уже, что происходит, а то блядские бумажки сами себя не сожгут», — Киберлайф взялся за тебя, так что знакомься, твой новый напарник, андроид серии RK900 «Ричард». Гэвин закусил язык прямо перед тем, как дверь открылась, а на него, сверкая идеальным пиджаком, взглянул обладатель двух голубых адских глаза.       — Здравствуйте, Гэвин Рид, — услышал Гэвин на словах. «Кажется, пришло время вернуть твой долг», — пронеслось в голове. Гэвина накрыло волной, и он почти подчинился тёплому течению.       

***

       У Ричарда были невероятно красивые жилистые руки. У Ричарда был хмурый взгляд исподлобья. Выпытывающий, но очень острый. С каждым шагом навстречу Гэвин чувствовал дуновение горячего пара и ледяного тумана одновременно, но прервать зрительный контакт не мог. С каждым мгновением, пока продолжался взгляд глаза в глаза, он всё отчётливее видел проблеск разрушительной мощи. Ричард был монстром, созданным людскими легендами, страхами и чем-то непонятным для Гэвина. Он протягивал руку навстречу тёмной пелене и ощущал, как нечто таинственное переплетает с ним пальцы. Он касался лица, и оно обращалось в пыль, оставляя за собой только горящие глаза и тёмную ухмылку. Он тянулся ко тьме, а тьма тянулась к нему, прижимая как можно ближе. Ричард был Дьяволом. Без рогов или копыт. Ричард был Дьяволом с определённой миссией и без ясных мыслей. Он был один на весь мир, как истинное предзнаменование хаоса и разрушений. Он был один для Гэвина, как кульминация его жизни в вечной темноте. Созданный из холодного мрамора, Ричард создавал вокруг себя незримый глазу огонь, и только Гэвин мог сполна ощутить это.       — А вот и нирвана, — выдыхал он, стоило перейти порог департамента. Туда или обратно, уже неважно. Ричард сказал, что жизнь мимолётна и ничего за собой не несёт, поэтому Гэвин был вправе хоть на мгновение оказаться в лабиринтах потаённого Мира душ, что совершают безрассудные поступки и никогда об этом не жалеют. В их первую встречу Гэвин примагнитился к полу, а андроид только усмехнулся и виду не подал. Каждая их встреча — Гэвин надеялся — становилась последней, но ровно до следующей. И каждый раз его отрывало от земли, стоило оказаться без внимания посторонних глаз, один на один с живым воплощением ада. С тем, кто вернул жизнь, но попросил взамен слишком много… С тем, кто неизменно подходил ближе и ближе, пока Гэвин не упирался спиной в стену. Ричард ставил руки по обе стороны от его головы, и тогда у Гэвина исчезали все пути отступления. Ричард смотрел прямо в глаза, и его взгляд блестел всеми огнями нового света. У Гэвина по спине проходились мурашки, стоило Ричарду наклониться чуть ближе, чем было дозволено, и произнести шёпотом:       — Я забрал не только твою душу, Гэвин Рид, но и сердце. Как только ты открыл глаза, я обрёл безграничную власть над тобой. И каждый раз, когда ты думал обо мне, я этого хотел.       — Просто заткнись, — от бессилия шептал Гэвин в ответ и притягивал Ричарда к себе, окончательно сокращая и без того крошечное расстояние. Так символично. Дьявол всегда ходил где-то рядом, незримо подталкивая Гэвина к его выбору, его решениям, его жизни. Стоило Гэвину отдаться в руки смерти без зазрения совести, он, сам того не зная, впустил Дьявола не только в свою палату, но и в жизнь. Гэвин Рид оказался проклят тем, от чего не смог бы оторваться даже на миг.       

***

             — Хорошо, Гэвин, — Миша сложила пальцы домиком и аккуратно поглядела на искрутившегося в кресле Гэвина, — мне Вас ждать на следующем приёме? Джошуа Митчелл передал, что вы вправе отказаться, потому что сто процентов медицинских показаний у Вас в норме. Как Вы это сделали?..       — Я нашёл правильный подход к жизни, милочка, — или правильный подход нашёл меня, — а так нет. Меня заебал один сеанс, а вы спрашиваете про второй. Так и напишите Фаулеру, что Гэвин слишком хорош не по пизде, а потому что курить бросил. Миша хмыкнула, и Гэвин уже понадеялся увидеть на её лице намёк на улыбку, но она снова натянула на себя маску неприкосновенной серой мрачности; не спасали ни рыжие волосы, ни веснушки. Кто-то умирал морально, а это оказалось худшим из всего, что вообще могло произойти с человеком. Гэвин встал — кресло ответило скользящими звуками — и потянулся. Наконец-то удовлетворительные минуты счастья. Перед выходом в знак своего неплохого расположения духа он даже рукой махнул Мише. Она никак не отреагировала, глазами стрельнула на дверь и попросила закрыть её за собой. Гэвин опустил веки, когда замок за спиной щёлкнул, и прижался спиной к двери. В коридоре кто-то зашуршал.       — Почему так долго, Гэвин? — произнёс недовольный мужской голос, и Гэвин усмехнулся. Открыл глаза — Ричард стоял напротив, скрестив руки на груди и снисходительно его оглядывая.       — Потому что женщины — существа коварнее, чем ты можешь себе представить, — он потянулся вперёд, потому что чувствовал: не трогая Дьявола, не мог нормально функционировать. Кажется, Гэвин и сам превращался в андроида, не способного взаимодействовать без подзарядки. Ричард подошёл и протянул руку. Кожа у него была неясной — то ли слишком горячей, то ли слишком холодной. То ли рассыпающейся в пепел под теплом человеческого прикосновения. Но неизменным оставалось одно — когда Гэвин переплетал с Ричардом пальцы, он снова и снова внедрял в свою жизнь кусочек существования по ту сторону изгороди. Лампочки продолжали мигать, а Гэвин, наконец, понял, из-за кого это происходило в кабинете.       — Когда я умру, что, найдёшь себе новую проблядоту? — коридор протянулся бесконечно вперёд, поэтому Гэвин не мог не спросить.       — Ты не умрёшь, Рид. Не в мою смену. Прогниёт оболочка, я пропущу твою душу через лимб, и ты снова будешь моим, — Гэвин бы решил, что его тон прозвучал безучастно и скудно, но потом всё-таки понял: Ричард усмехался неслышно. Прожигал голосом любые сказанные слова.       — Почему бы тебе самому меня не убить?       — Потому что, Гэвин, когда я начну выбивать из твоего тела последний дух, на твою душонку позарятся с другой стороны жизни, — Ричард поднял их руки и указательным пальцем показал вверх, — Уриил уже положил на тебя глаз, — Гэвин снова посмеялся. Коридор оказался бесконечным. Свет потух. Гэвин Рид стал бессмертным 15 ноября 2037 года.       
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.