***
Луна должно быть сияла высоко в небе, однако уставшее лицо танкиста улавливало лишь малую часть блеклого света, скрытого за высокими кронами деревьев. Майский воздух правда отдавал чем-то свежим, слегка хвойным, напоминающим о далёкой Родине. То ли обманкой посылая волны спокойствия по телу, то ли наоборот, настораживая слишком уж явным дружелюбием. Голова гудела от всевозможных фрагментов концлагерных «будней», всплывающих перед глазами столь хаотично, что даже сам Ивушкин не представлял, какой из шрамов вновь противно заноет, когда его разум вдруг «заострит внимание» на одной из окровавленных плетей или дьявольском прищуре это чертового фрица. Хотя и тут всё было не столь однозначно. Русская душа всей своей сущностью презирала фашисткую гадину, а вот боевой дух совершенно не патриотично уважал достойного соперника, но не более. Присутствовало ли признание со стороны Ягера? Несомненно! Этот противный, словно весь «стальной» иван раз за разом мешал кровь Клауса с животным адреналином, вынуждающим немца творить абсолютное безрассудство. Азартная игра — так расценивал происходящее рыцарь Третьего Рейха. На деле же, их борьба больше походила на детский спор за конфетку. А Коля вдобавок особенно хорошо умел передразнивать, одними глазами восклицая: «Какой грозный штандартенфюрер, а меня сломить не смог!» В общем, имелось в подобном противостоянии, что-то ужасно… непонятное. Только сегодня, сейчас немец намеревался наконец выйти победителем. Ну, по крайней мере, так думал, приближаясь к недавно потухшему «огоньку» посреди лесной чащи. Экипаж вместе с Ярцевой, слава Богам, всё-так отправился в мир Морфея, давая Ивушкину расслабиться чуть больше. Разум немного помутнел, сонливость наступала стремительно, практически не оставляя права выбора, но мужчина упорно продолжал сидеть, уставившись куда-то вдаль, которая вскоре неожиданно отозвалась подозрительным шорохом. Внутренности будто наизнанку вывернуло. Не могли ведь их так быстро отыскать? Или могли… Эмоции захлестнули огромным штормом. Шаг, ещё пара и полянка остаётся позади. Русский остаётся один. В плену собственных трусливых чувств, наедине с глухой тишиной ночи. Зрачки бегают, пытаясь уловить источник слишком громкого, чтобы оказаться лишь буйным воображением, шума. Сердце по-тихоньку успокаивается, он отступает к ближнему дереву, замирая — опрометчивая торопливость. Дуло револьвера. Ком в горле провалился слишком медленно. Холодный металл обжег висок, предупреждая о явном желании фрица вдавить оружие по самую черепушку, что, конечно, вставало поперек намерений другого. Коля был уверен - оскал у фашиста звериный, однако голову на бок не поворачивал, выжидал, изо всех сил пряча такую ненужную улыбку. Наступило всего лишь очередное строже и Ягер сдастся первым, как делал это всегда. Неосознанно, глупо, но сдастся. Чуть вздыхая, Клаус дёргает барабан до щелчка. Патрон готов выйти. Он ведь не выстрелит. Ещё нет. До восьми всё-таки уйма времени, а фриц имел чересчур много личных счетов с русским. Пусть даже выглядело такое его поведение со стороны более чем странно. Они оба странные. Два абсолютно одинаковых идиота, просто с разными целями и взглядами на жизнь. Может Ивушкин догадывался, может знал — молчат мужчины сейчас об одном и том же. Впрочем, как всегда. Неудивительно, что первую попытку оказать сопротивление врагу Коля принял тоже не шибко многословную — резко схватив запястье, попытался вывернуть тому руку. Которая, естественно, была чревата скорой дракой, больше конечно валянием по мокрой земле, но не суть важно. Потасовка она и есть потасовка. Немец, понятное дело, куда массивнее измученного пытками ивана, поэтому приложить Ивушкина лопатками о траву удается почти сразу. Костлявые руки моментально смыкаются у Клауса на глотке, но штандартенфюрер продолжает терзать тело танкиста, мастерски нанося точные удары. Силы кончаются. Белобрысый начинает дышать более урывисто, проклиная всё на свете, с остатками своего непоколебимого духа пытается скинуть Ягера, только вместо этого помогает обоим кубарем скатиться по небольшому покатому бережку в ту самую реку*, где ещё вечером весело смеялись, купались ребята. Громкий всплеск раздается в округе, брызги воды летят по всюду. Бойцы одновременно падают в лапы стихии, до сих пор не понимая, что произошло. Стычка возобновляется, но на этот раз скорее инстинктивно. Кулаки вновь сталкиваются, зубы кусают, злость брызжет. Пустующие пространство вокруг водоема, никак не мешает ускареющимумся за счёт ветра течению. Волны захлестывают. Лёгкие наполняются водой слишком быстро. Картинка перед глазами мутнеет, противники уже не различают друг друга. И краем разума Коля хочет надеяться на чуткий сон товарищей…***
Веки поднимаются тяжко. Перед глазами стоит мелкая галька в перемешку с глиной. Резкая боль пронзает насквозь. Русский лежит так долго, пока наконец не решает подняться. Удается это не сразу. Ноги подкашиваются, держать баланс практически невозможно. Он медленно крутит головой, осматривается. Местность не кажется узнаваемой, вот вообще нисколько. Единственным знакомым объектом является немец, расположившийся в метрах пяти. Подобное общество, разумеется, не радует, но выбирать не приходится. Вдали показывались первые лучи солнца, однако Ивушкин не спешил. Немец уже минут сорок валялся в бессознательном состоянии, тем более, что ствол Клаус выронил ещё тогда, во время «переполоха», а значит беспокоится не о чем. В свою очередь, Коля глубоко сомневался насчёт наличия у полуживого фрица какого-либо оружия. Нет, конечно, тащить его с собой белобрысый не собирался — чести много. Просто передохнуть решил, вот и все. Выглядил фашист, кстати говоря, так себе: левый висок обильно кровоточил, открытые участки тела исцарапаны - то ли камни все со дна собрал, то ли на суше успел получить - не ясно; грязное лицо выражало самый страдальческий вид. — Плохо тебе, «начальник»? — бросил танкист скорее безразлично, чем язвительно, оглядываясь в сторону Ягера. Как вдруг тот неожиданно зашевелился, захрипел что-то на непонятном немецком, вскоре с трудом, но принимал-таки сидячее положение. — Тьфу, ты, вспомни заразу — появится сразу! — недовольно рыкнул русский. –Ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя, хорошо? — его собственных корявых знаний языка еле-еле хватало для построения двух-трёх предложений, но он пытался это делать, пусть и совершенно не правильно. Для Клауса в таком состоянии понять хоть часть было затруднительно, что там говорить о полноценном смысле. Лезть на рожон он не намеревался, соответственно подозревая подобное значение в изречениях ивана. Каждый разумный человек на их месте поступил бы также. Нет уже смысла решать решать что-то сейчас. — Хорошо,— прошипел мужчина при попытке встать, но, видно, земля посчитала такие действия несвоевременными, поэтому пару неуверенных шагов спустя штандартенфюрер качнулся, снова ощутив прохладу мелководья, — Ивущкин. Красноармеец слегка хохотнул, отскочив подальше от воды. Казалось, вместо сурового немца Коле подсунули ещё неумелого ребенка, что только учится познавать окружающий мир. Хорошо бы и русскому разузнать этот самый мир получше. Как-никак пора возвращаться к экипажу, однако ещё раз посмотрев на более-менее пришедшего в себя Ягера, он немного скорректировал недавние планы. — Пошли, горемычный, — махнул тому танкист.***
Лесные тропинки петляли. Путь лежал на восток, потому что именно оттуда и «прибыли» военные. Фриц ковылял следом за Ивушкиным, ведь выбора-то особо не было. Он буквально с голыми руками, а совсем близко опытный в таких делах дикарь из Советского Союза. Да и вдвоем банально больше шансов. Это такое негласное правило — держаться рядом. А гласных у них быть не могло. Общаться приходилось исключительно жестикуляцией, но такой «простой» метод нередко подводил так, что «разговаривали» мужчины всего ничего. Косился иван все равно достаточно. Ведь уважение - это ещё не доверие, что вполне понятно. Особенно, если речь идёт о столь неопределенной ситуации. Вообще, какое доверие между врагами? Его нет и никогда не будет. Такие как Клаус в большинстве своём ищут выгоду, полагаясь лишь на хладнокровие. Такие, как Коля - создания светлые, те, кто даже убить в состоянии только за Отчизну. Любой из них с лёгкостью мог показывать самые неожиданные черты характера, при этом без труда скрывая истинный склад души. Хоть, сейчас обоим особенно нелегко удавалось сохранять спокойствие. Различия чересчур координальны, несмотря на довольно очевидную идентичность — парадоксально. Ивушкин затормозил, опускаясь на корточки — поступок точно не самый умный. В распоряжении немца находилась масса валунов, коими он способен был огреть Коле прямо по затылку, но этого не последовало. Ягер только настороженно наклонился вперёд, наблюдая за тем, как танкист набрав в руки жидкости, утолял жажду. Происходило что-то странное, из ряда вон выходящие. Ну, не должны они находятся здесь! Неправильно это все… Клаус даже предположил, будто бредит в какой-нибудь лихорадке и, очнувшись, окажется в своем кабинете. Но разум заставлял мыслить здраво — куда ей, лихорадке-то, до штандартенфюрера? На рассмотрении вытянутой руки находилось кое-что ужаснее. Фриц резко отпрянул, когда русский вскочил на ноги, кивая в сторону ручейка. Места переменились. Теперь уже Николай изучал отточенные движения фашиста, про себя отмечая, что те ничуть не утратили свою механичность. Благодаря свойственной Ягеру чистоплотной натуре он предпочел привести в порядок внешний вид, смывая пыль и неприятные ощущения, однако глоток сделать успел. Привал устроили под вечер. Двигаться они продолжали вдоль реки, поэтому расположились возле неё самой. Костер «вспыхнул» незамедлительно. Всё-таки ночи прохладные, а согреться надо. Немец предусмотрительно сел под деревом немного вдали от ивана, но последний вскоре окликнул его виртуозным свистом, мол: «иди сюда». И Клаус, в уме пытаясь разобраться, что с этим русским не то, медленно поплелся к источнику тепла. Действительно, откуда такая снисходительность по отношению к фашисту? Жалость взыграла? Только, как размышлял Ивушкин, Клаус вполне самостоятелен и добрался бы до своих в два счета. Ой, ну, потрепало немного — не смертельно же. Во время боевых действий бывало похуже. Просто, наверное, снова блеснуло что-то эдакое в глазах немецких, такое, что Коля научился «читать» ещё под Нефедовкой. Только теперь немного блеклое, смутно-смутно различимое. И это «что-то» как раз не давало считать Ягера полноценной «машиной для убийств», напоминало Ивушкину о рвениях, мечтах, причине не сдаваться в конце-концов. Ягер обязательно бы посмеялся над собой, будь расклад дел иным. Где это видано, чтоб эсэсовец, почти соприкасаясь плечом к плечу с пленным, отдыхал где-то в лесу?! Но реальность жестока. Судьбе определенно было забавно переплетать судьбы этих двоих, ведь не просто так немецкий полковник и русский младший лейтенант сталкивались уже не единожды. Слишком ненормально… Спустя время Коля всё же отпустил себя, сгорбил спину, успокоил дыхание. Опасности он не чувствовал, фриц едва-ли вообще был опасным для него. Скорее, чем-то мотивирующим, разгоняющим алую субстанцию по жилам. Подвоха, конечно, нужно ожидать отовсюду, но желания не было прислушиваться, принюхиваться, словно собака. Хотелось поспать, по-человечески поспать, потому что даже мокрая трава всяко лучше прогнивших, вонючих досок. Природа чужбины всё-таки завораживала красотой, воздух вдыхался легко, но как назло все портил немец, загородивший небесное светило. Штандартенфюрер был спокоен, кажется, окончательно смирившись с участью находиться в компании ивана, из-под прикрытых ресниц тихо рассматривал русского: силуэт его «горел» в освещении огня, приобретя красную «каемку»; кожа покрылась мурашками под дуновениями ледяного ветра; потемневшие глаза метались из стороны в сторону. К удивлению Ягера, Ивушкин в этот момент выглядел кем-то другим, незнакомым Клаусу, однако значение этому второй не предавал.***
Следующий день практически ничем не отличался от предыдущего. Они долго шли. Молчали. Изредка переглядывались. Но с закатом танкист решил спуститься поближе к водоему, вставая в очень странную по мнению немца позу: ноги расставлены шире плеч; корпус опущен ближе к земле, руки сжаты словно их хозяин намеривался что-то схватить. И на самом деле вскоре послышался звонкий «булькающий» звук, а следом радостный возглас Ивушкина: — О-о, смотри какой лещик, а! Это иван так рыбу ловил? Господи, прав Клаус был по поводу дикости русских. Грибов, ягод, естественно, не сезон, но не опускаться же до первобытного! — Сейчас-сейчас, дружок, зажарим тебя, ух! А разделывать он ее тоже руками собрался? Кошмар какой-то!***
Корочка приятно хрустела между зубов. Звёзды опять «взобрались» на небо. Мужчины зависли в полумраке. Клаус впервые сказал что-то похожее на «спасибо». Коля впервые заметил, как строгие черты лица Ягера тронула усталость. Много чего было в новинку этой ночью. Например то, что фразы по типу: «Куда прешь?», «Глупый русский!», «Немчура поганая!», «Стой Ивущкин!» — сменились каким-никаким, но «диалогом». Жесты и мимика играли в их случае куда более важную роль, чем бессмысленные обрывки слов. Разгоряченный танкист в пылу воспоминаний о маленькой деревушке даже умудрился со всей дури хлестануть себя по подстреленной коленке, как бы спрашивая: «помнишь, какой подарок мне оставил, фриц?». На что тот оскалил зубы в мягкой ухмылке, «невзначай» обращая взор белобрысого к покалеченной правой щеке. — «Квиты, Николай». Атмосфера заметно разрядилась. Смотреть в сторону друг друга им стало проще. Ивушкин щурился, хваля плоды свои работы. А Ягер почему-то уставился на подбородок русского, где ещё недавно красовалась увесистая борода. Немец мысленно поморщился — зрелище было не из приятных. И Коля ни с того ни с сего затараторил быстро-быстро, жутко неразборчиво, видно позабыв, кто его собеседник: — «…такой прилив сил ощутил! Ты из танка вылез, смотрел на меня, как зверь, вот я…» Что-то штандартенфюрер слушал, что-то нет. Информация ложилась на уши лёгкой дымкой, погружающей в дрёму. Бой тогда славный вышел…***
Жара нещадно палила. Они ползли пятый день, что чрезмерно много, учитывая протяженность маршрута. Виной тому послужила внеплановая травма русского. Вроде обыкновенное растяжение, но хромал Коля теперь вдвойне. Поначалу стыдливо как-то было, ну, потому что: «Дожили, немец идти помогает!», однако ж ничего фатального не произошло. Заприметив впереди не то пещерку, не то полое пространство под холмом, Ягер с энергичностью ребенка помчался к цели — лишь бы скрыться в тени. Пострадавший добрался туда минуты две спустя — носиться в его состоянии было невозможно. Неистовая радость напала на обоих, почти наивное счастье, непередаваемое ничем! Русский почти неслышно выругался, пытаясь развернуться лицом к фрицу. Мышцы ныли, как после суточного забега, но снаружи присутствовал неизменный кремень — Николай Ивушкин. Слабину показывать было нельзя. Никому из них. Поэтому Ягер почти не шевелился, боковым зрением замечая, что задача оказалась выполнима — осторожно танкист всё-таки сменил положение. Пропасть между ними больше не прощупывалась столь явно. Мужчины уже откровенно подкалывали друг друга при всяком удобном случае, будто старые знакомые, что недавно встретились. — Я… Сказал, к-когда мы… — словарный запас закончился, помахав на прощание, и ивану пришлось импровизировать. Сжав кулак, он поднес его ко рту, как бы «опрокидывая» рюмку, — другие слова. — Да? — «Чтоб у тебя печень лопнула», — тут Коля справился без единой запинки, правильно расставляя непривычное ударение, процитировал свой же тост, победно выдыхая. Ещё находясь в западне вражеского тыла, Ивушкин чисто ради интереса поинтересовался у Ани по поводу подлинного перевода этой фразы. А она, приставучая гадость, все с языка не слезала. Так и зазубрил, постоянно под нос повторяя, пока танк чинили. Реакция немца нехило удивила белобрысого. Фриц засмеялся истерически, громче ожидаемого, обыденно что-ли. — Конечно, «долгой и счастливой жизни»! — приступ усиливался, а Клаус поймал себя на том, что, по правде говоря, чего-то такого и ожидал. Взгляд Ивушкина нечаянно упал на запястье Ягера, но он быстро сменил область обзора, считая подобный жест неуместным, совсем личным. Ведь, сам был ни чем не лучше, да, вряд-ли уже когда-нибудь станет. Война отбирала любимых у всех. Они, скорее всего, не исключение. Глупо надеяться на противоположное. От этих мыслей стало как-то совсем печально так, что Коля вдруг задумался над сложностью ситуации более детально. Какой мотив подтолкнул немца «навестить» русского без малейшей подстраховки? Зачем тот увязался за ним, не пойдя своей дорогой? Ответов, к сожалению, не нашлось. — Эй, Никаляус, мы бы стремились к мирной жизни, как думаешь? — он тут же стушевался, осознавая, что за чушь сморозил. В ответ на него глядели непонимающие зрачки. Одна интонация подсказывала штандартенфюреру о не слишком позитивном толковании высказывания, но допытываться он не желал. Если русский не пояснил, значит и не хотел быть понятым. Ягер обладал схожей привычкой, поэтому вполне адекватно отнёсся к недосказанности, посчитав её вынужденной. Как бы было замечательно понежиться в знакомых лугах или поцеловать маму, а вместо этого приходилось зубами выгрызать свободу, плевать наглым фашистам в лицо. Нет, Ягер не был из отряда тиранов, которым приносило удовольствие издеваться над людьми — здесь Коля стопроцентно был уверен — он был прирожденным командиром, великолепно выполняющим свои обязательства, соответствующие обязательствам Ивушкина, раз того требовал долг. Этим и «бросая вызов» русскому, безмолвно, но красноречиво намеревался разобраться с полевой кухней в их первую «битву».***
— Снег? Немец, сидевший некоторое время назад в заспанном состоянии, потянулся, сразу разинув рот… Он точно проснулся?! Конец весны, а с неба валили пушистые хлопья. В его понимании до сегодняшнего момента подобное было характерно только для России. Коля же искренне радовался, высунув язык. Перед глазами проплыли любимые в детстве сани, морозец после баньки, ежегодное ныряние в прорубь. Зима всегда жила в сердце отдельным островком, связывающим танкиста с домом. Настоящее проклятие, никак иначе! Клаус мигом продрог. Хотя температура опустилась не очень сильно, но резонанс остро ощущался всеми косточками. Неизвестность пугала Ягера. Сколько может продержаться неожиданный «дикарь»? До утра, если не дольше? «Пятиться» штандартенфюрер больше не мог. Он и так прижался к ивану ближе некуда. Неловко, зато намного лучше, и Ивушкин, по всей видимости, не возражал, так как пол часа уже сопел себе спокойно.***
Просыпаться было лень. Организм старался украсть минуты умиротворения, приковывая к земле, но через силу Коля выбрался из укрытия. От вчерашнего «происшествия» остались лишь мокрые лужи, от присутствия фрица и того меньше. Русский с превеликой радостью даже подумал бы на сон, если б не обрывок рукава ягерского кителя. Поразмыслив, танкист собирался выдвигаться, но вдруг услышал знакомые аккорды — «приветственный» оркестр концлагеря. Он вернулся на исходную точку. Идея обвинить Ягера возникла только после преодоления километров, в безопасности, но скоропостижно испарилась, ведь «ведущим» в «путешествии» был именно он, Ивушкин. Он больше не мешкал, других забот полно.***
Ружье заряжено. Клаус, рыча, потянулся к пустой кобуре, вспоминая, что новое табельное получить не успел. Коля дернулся, прицеливаясь. Аккуратно спустился на уровень ниже, продолжая сверлить немца взглядом. — Стреляй! Русский загнано дышал несколько секунд, не меняя позиции, а следом слегка мотнул головой, убирая палец с курка. Фриц повалился на железо, криво «хрюкнув». Снова приподнялся лишь, когда танк начал сползать. Ивушкин повторил кивок в сторону более явно. Протянутую ладонь мозг однозначно воспринимал, как просьбу о помощи. Младший лейтенант предотвратил падение махины собственной ступней. Руки соединились. Для одного с целью спасти, для другого — попрощаться. На этот раз чужая кожа обжигала, будто из кипятка сделанная, но Коля потащил на себя, останавливаясь только потому, что штандартенфюрер не дал завершить начатое, решив обойтись без героического спасения не нужной никому жизни. Солдаты опять смотрели прямо в самое зеркало души противника — глаза. И поймав там себя же, иван осмелел. Крепче сжав «замок» пальцев, надёжно ухватил фрица за плечо и подался назад. «Пантера» рухнула. Немец висел на краю моста. — Это моя смерть, Ивушкин. /Это моя смерть, Ивушкин./ — Это моя жизнь, Ягер! /Это моя жизнь, Ягер!/ — Прекрати немедленно! — /Прекрати немедленно! / — Слышишь меня вообще?! /Слышишь меня вообще?!/ Забывшись, никто из них не заметил, что абсолютно все было понятно обоим, словно Аню встроили в речевой аппарат. Поздно разглагольствовать. Клаус полетел вниз. Успев мимолётно взглянуть на место под окровавленной ладонью, штандартенфюрер горько хмыкнул. — «Значит ты». Коля не отрывался от удаляющегося силуэта, зная, что такое действие наверняка послужит неуважением для гордого Клауса. Он был достоин. По-настоящему достоин жить, но выбрал красивую погибель. Такую, что навсегда останется в памяти русского. Тяжесть произошедшего легла на плечи трехтонным грузом. Разминая затекшую спину, Ивушкин застыл, пропуская сердечные толчки. Крест. Нацистский крест разместился на запястье, там, где должна быть… — «Что?..» — так и не додумав до конца, белобрысый бросился к воде. Со скоростью света занырнув поглубже, он плыл-плыл-плыл целую вечность, в некоторых участках даже доставая до дна — ничего! Всего лишь мутная, тягучая боль, в перемешку с отвратительным холодом после «душа». А потом… Потом гортанно-истошный крик. Вой, разрезавший окрестности. Звон в ушах. Колючие самообвинения. Тихий, неразумный шепот, неизменно твердивший: «Нет, нет, нет, нет…». Белеющий рисунок. Сочувствующие друзья. Безнадежная пустошь в очах. И где-то недостижимо далеко, за горизонтом, бездыханное тело немца, бережно хранящее красноармейскую звезду.***
Ободранные стены, наполовину выломанная половая плитка, добродушные медсестры — за месяц ставшая привычной обстановка. Вялый Ивушкин на последней в палате койке. Разумеется, в госпитале находилась вся команда, но он к общению не шибко стремился. В коридоре Ярцева, мило беседовавшая с чешским доктором, остановила Степу, направлявшегося проведать мужчину. — Не трогай его. Сороковой завтра. — Так скоро? — недоумевал мехвод. Действительно уже сорок дней. То, чего Коля ждал с нетерпением — последний шанс встретить Клауса, объясниться. Последний раз, когда он увидит Ягера не в отражении зеркала. Но нужно дождаться. Утро началось с радостной новости. На подоконнике, прямо перед иваном, в самом деле сидел призрак штандартенфюрера — собственно, как и должно было случиться. Немец смотрел с тоской, иногда поблескивая в лучах солнца полупрозрачной оболочкой. Русский просто смотрел, наслаждаясь фактом присутствия родного человека. Все заготовленные реплики отчего-то мигом застряли в горле так, что выходило всего-навсего беспомощно глазами вымаливать прощение. Ивушкин до чёртиков хотел потрогать, понять, что это не очередной глюк, а настоящий Клаус Ягер, однако умерших касаться не дано — дурацкая несправедливость. Темнело. До сих пор не проронив ни слова, они продолжали молча переглядываться. В помещении духота. Между военными натянута тонкая леска взаимного напряжения. Ивану попросту не хватало смелости поднять ставшую чугунной голову, когда фриц стал постепенно исчезать. Буквально все внутри уговаривало: «давай, посмотри, посмотри на него», но у русского не получалось переступить через себя. Фриц грустно улыбался, жалея о недостатке времени. Было бы неплохо, обернись сложившиеся по-иному. А напоследок Ягер озвучил первое, что крутилось на языке. Губы его двигались будто бесшумно, однако Ивушкин слышал четко, ясно, не успевая произнести несколько несчастных букв. — Ты знаешь! /Ты знаешь!/ — вырвалось в никуда, следом за беспорядочно капающими слезами. Ягер конечно знал. Знал обо всем. Ведь, чувства к соулмейту не могли ни проявляться. Они не могли быть ложными или постыдными, потому что ощущались гораздо ярче остальных. И штандартенфюрер так несбыточно желал проявлять их подальше.«Над дорогой боевой моей В высоте орлуют два орла И один из них ночей черней, У другого белые крыла.»
***
1984 год.
Седовласый мужчина положил цветы к мемориалу и услышал окликающий его голос. — Прошу прощения, можно задать Вам несколько вопросов для нашей стенгазеты? — юная пионерка держала в руках блокнот с карандашом. — Спрашивай, деточка, чего ж нет. — Здравствуйте, полковник… — Верно, полковник Николас Ивушкин, — ветеран шуточно отдал честь. — У Вас такое имя… — Что ты, я не немец и уж тем более не предатель. Это память о моей хорошей тезке. А их, — «Коля» указал на шрамированое лицо, — я получил тоже от него, в наш финальный поединок. Эх, приложило меня об стенку танка, будь здоров! — замечая немой вопрос, пояснил Ивушкин. — Невероятно, как мы стали с ним похожи, — вздохнул танкист, мысленно прокручивая чужое прощание. — Расскажите пожалуйста ещё о членах экипажа, друзьях. — Ратных товарищей у меня много, правда был один особенный… «Жаль, что мы больше не выпьем вместе. /Жаль, что мы больше не выпьем вместе./»