***
Серость утра проникла через полупрозрачные занавески, прося остаться в постели. В тепле, уюте, тишине и одиночестве. Не подниматься, не взваливать на себя гору проблем, которые приносил новый день. Не надевать маску уверенности и оптимизма, что уже начинала трескаться в дрожащих уголках рта, ломаться в носогубных складках, таять на ресницах… Но Чарльз был не тем, кто привык сдаваться. Чашка горячего крепкого чая в мягкой утренней тишине еще не проснувшегося дома. Махровость халата, натянутого на голые плечи. Сегодня выходной, и накрахмаленная рубашка останется в компании вешалки до понедельника. Чарльз подошел к широкому окну в гостиной и замер, не донеся тонкий ободок чашки до губ. За ночь парк завалило снегом, продолжавшим падать и падать с неба, налитого серой тяжестью. Высокая фигура Эрика в спортивной одежде выделялась темным силуэтом на фоне уличной белизны. Легкий кивок головы — приглашение присоединиться. Не диалог. Не спор. Без приветствия. В тишине. Просто побыть в компании. Чарльз бесшумно прошел босыми ногами по ковру и остановился. Рядом. Молча сделал глоток из чашки и передал тепло в холодные ладони Эрика. Утренний снег скрыл под белым покрывалом черные ветви яблони и замерзшую гладь озера.Часть 1
29 марта 2019 г. в 22:17
Сумерки уже накрыли землю холодным промозглым покрывалом декабрьской ночи. Двое мужчин шли по темному приусадебному парку.
Усталость в ногах отдавала щемящей болью в позвоночнике. Широкий купол черного зонта скрывал голову и плечи от тяжелых капель дождя, но они все равно попадали на ботинки, колени и голые кисти рук. Когда ты слишком утомлен для того, чтобы быть толерантным к позиции собеседника, единственный выход для эмоций — жестикуляция.
— Ты говоришь о людях так, словно они дворовые псы, покушающиеся на породистых собратьев-мутантов. Но все отличие между нами лишь в присутствии клейма на левом ухе!
— Твои метафоры как всегда поразительны, Чарльз, — зонт дрогнул над ними, и несколько капель с кончика спицы упало Чарльзу на щеку. — Эти дворовые псы вцепятся тебе в глотку, стоит дать слабину. Я знаю, о чем говорю!
В темном парке не было металла, и само пространство, казалось, дрожало вместе с пальцами Эрика, сжимающимися от гнева. Его шаги по гравию звучали зло и напряженно.
Они минули старую яблоню, чьи кривые, покрытые старческими наростами, ветви выглядели в темноте жуткими изломанными щупальцами. Дерево гнулось от ветра и скрипело, но прочно держалось мощными корнями за каменистую землю.
Вздох Чарльза потонул в шуме ливня.
— Ты как это дерево, Эрик. Держишься изо всех сил за камни, которыми в тебя бросила жизнь. Она была жестока к тебе, и ты смотришь на мир через разбитое зеркало детских воспоминаний. Видишь лишь то, что попадает на осколки…
Шаги остановились, и Чарльз обернулся, чувствуя, как начинает ломить виски от сгущавшегося напряжения, как больно жалит уставшие плечи чужой взгляд. Эрик поддел носком ботинка камень на дороге и толкнул его с дороги в маленький декоративный пруд. Гладь пошла темной рябью и затихла.
— А ты как вода, Чарльз, если уж тебе так нравится сравнивать. Я бросил в тебя камень, а ты поглотил его и сделал вид, будто ничего не было. Люди навели на нас ядерные ракеты и готовы были уничтожить вместе с островом. И теперь мы все делаем вид, будто ничего не было.
Зонт завис между ними, позволяя обоим мокнуть под холодным дождем.
— Что ж, спасибо, что кинул в меня камень, друг мой. У тебя это прекрасно получается. А сейчас с твоего позволения пойду делать вид, что я сплю. Я ужасно устал.
Эрик остался стоять на дорожке.