Непрощенный

Лукреция прощает ему многое. В конце концов, это же Чезаре, ее Чезаре, и все, что он делает, он делает не просто так. Она прощает ему Паоло и Альфонсо. Нельзя винить его в этом, да? Альфонсо, что бы там потом ни говорили, был глуп, неосторожен и слишком самонадеян, чтобы прожить в Риме дольше, чем он прожил. А еще он пытался убить Чезаре. Брат успел первым, только и всего. Что до Паоло… Сколько раз ей хотелось отравить всех его любовниц? Нет, в их смертях его вины нет. Любовниц она ему тоже прощает. По нескольку сразу, чтобы не тратить время – Лукреция всегда отличалась практичностью. Она прощает ему свое одиночество. Где бы он ни был, где бы она ни была, Лукреция знает, что, что он все же любит ее, а это немалого стоит. Он ее единственный брат (Джоффре, как всегда, не в счет) и никуда им не деться ни от общей крови, ни от общих бед. Она прощает ему женитьбу, как он простил ей замужество. Не то, чтобы это было легко, но она справилась. Она прощает ему письма – старательно резкие, нарочито сухие, исполненные самодовольства. Он лжет в них каждой фразой, каждой отточенной, небрежной фразой. Он заканчивает их неизменным «люблю, как самого себя», и здесь, здесь он не лжет, и это значит – сильнее и искренней любить невозможно. Она прощает ему даже поражение. С кем не бывает, да? Это смертельно для кого угодно, но не для Чезаре. Он все исправит, нужно только время. Что бы там ни говорил Альфонсо – не тот, мертвый, а нынешний, прискорбно живой – Чезаре сумеет оправиться, он живее прочих, он еще многое может. Лукреция ведет рукой по нагретой стене Феррарского замка, царапает ладонь о сухой, пахнущий солнцем камень, ловит губами муторное, августовское тепло и прощает Чезаре все. Кроме смерти.