Терпение

Аня неторопливо просматривает фотографии, сложенные аккуратной стопочкой. Все чёрно-белые, в уголке стоит дата, когда был сделан тот или иной снимок. Точное время, до секунды. Это казалось чем-то важным тогда. Вдруг что-то произойдёт, и она станет последней или решающей фотографией? Брагинскую никогда не покидала эта мысль. Откладывая очередную фотографию, её взгляд цепляется за блик. Как же так совпало, что её собственное лицо закрыл отблеск? Она слабо улыбается и смотрит на все эти стопки. С одной стороны, бесполезный мусор, который занимает место в квартире. А с другой — прямые источники воспоминаний, напоминания о минувших днях. Тогда и сестра была рядом, не пропадала в других частях страны. Да она тогда и не работала даже, а училась, стремясь получить хорошее образование. Наташа у неё умница. Да вот Аня взяла и всё испортила. Работала бы дальше, содержала себя и сестру, всё было бы в порядке. Глядя на стопку просмотренных фотографий, кривую и кособокую, Аня поджимает губы. Её терпения надолго не хватает. Когда-то оно было ангельским, Брагинская могла спустить с рук любую детскую шалость. А с диагнозом всё исчезло. Терпения ни на что не осталось. И больше всего достаётся не ей, не Наташе, а тому человеку, который кормит её и добывает фантастическими усилиями редкие, зарубежные лекарства. В Москве можно всё, нужно знать только места и время. Так откуда же этот человек всё-всё знает? Неужели у него такие сильные связи по всему городу только из-за рода деятельности? Вся стопка чёрно-белых фотографий летит на пол. Так бережно отсортированная по дате, всё слетает со стола по взмаху тонкой руки. Как же ей это надоело. Аня вообще не живёт. Она чувствует себя узницей собственной квартиры, из которой нельзя даже выйти на улицу, сделать глоток свежего воздуха. Услышать детский смех с площадки, насладиться красивыми пейзажами, сходить в магазин около дома за бутылкой обычной воды. Не хочется вот так весь остаток жизни провести. Но принимать гадкие таблетки не хочется ещё больше. С другой стороны, Брагинская могла бы сейчас лежать в стационаре под круглосуточным наблюдением. К психологическим заболеваниям относятся очень серьёзно, даже в начальной и лёгкой форме. Вот у Ани вторая, промежуточная стадия неврастении. Сам диагноз её раздражает, аж плакать хочется. Что же эта болезнь с ней сделала? Подобного рода заболевания слишком легко ломают людей, меняют их личность, делают слабыми и уязвимыми. Это ломает даже самых стойких представителей человеческого рода. Ей часто приходится посещать врачей, сдавать всевозможные анализы, торчать в очередях с другими недовольными пациентами. Даже этого ей нельзя самой делать. С ней всё время, словно надзиратель, стоит Гилберт. Что же это за проклятье, почему тот, о ком она раньше думала с нежностью, сейчас кажется главным источником её проблем? Аня дёргается, когда слышит звук открывающегося замка. Громкий и резкий, который больно бьёт по ушам. Брагинская подскакивает на ноги, но усилием воли заставляет себя сесть обратно. Как же тяжело держать себя в руках. Легче, чем пару недель назад, но это кажется чем-то непосильным. Аня борется, Аня старается, но до выздоровления ещё далеко. Она поднимает глаза и смотрит на уставшее лицо Гилберта. Надо сказать, выглядит он жутко: словно вурдалак сошёл со страниц старого забытого романа. Делать чертежи к ракетам, это сколько же терпения и сил нужно. У Байльшмидта тоже есть проблемы со здоровьем, да не в таком масштабе. Зрение ужасное, от очков отказывается. Надевает их только на работе. Ещё один раздражающий Аню фактор. Упрямость этого осла стала выводить Брагинскую из себя. — Что с тобой? — Аня обращает внимание на его кровоточащие руки. Что-то внутри неё рвётся наружу, хочет помочь и обработать раны, но оно надёжно заперто и скрыто неврастенией. Гилберт отводит глаза и снимает пиджак. Он не уверен, стоит ли отвечать. — Опять подрался? — Байльшмидт резко оборачивается, натыкаясь на укоризненный взгляд. И откуда она только знает? Соседка проболталась? Но это действительно было так. Гилберт так и остался вспыльчивым, любое заявление принимает в штыки, пусть и не всегда это показывает. А какой монстр спокойно пропустит мимо ушей насмешки, которые задевают возлюбленную? Нет, когда человек действительно любит, а не играет роль, словно опытный актёр. Это разные вещи. Да и любой актёр бы уже сбежал, только-только узнав, какой диагноз поставили его игрушке. — Они сами виноваты, — он жмёт плечами и отправляет пиджак на вешалку, не задевая кровоточащие костяшки рук. Просто стёр кожу, от этого люди не умирают. О заражении крови он как-то не подумал. Не до того было в момент драки. А Аня всё больше и больше разрывается на части, не зная, как ей быть. То ли духом стала сильнее, то ли болезнь даёт трещину: Брагинская встаёт, достаёт из аптечки спирт, вату и бинт. Эта заботливость, которой долго не было видно, вышла наружу. От удивления Гилберт роняет рабочий блокнот. Он и не надеялся, что таблетки помогут так быстро. — Помой, пожалуйста, руки, — второе слово она произносит тише, словно через силу. Да и всё это ей даётся с трудом. Она борется сама с собой, силы только начинают появляться на сложное противостояние. Байльшмидт быстро всё делает и садится рядом на диван, готовый к накату апатии в любой момент. До этого, в самом начале, Аня как-то пробивалась, терпела, но после этого она долго сидела на одном месте, не реагировала ни на что. Ей было всё равно. Боже, хоть бы апатии не было сейчас. Пока Аня дрожащими руками обрабатывает повреждённую кожу, в частности края, Гилберт боится пошевелиться. Он не боится её разозлить, потому что привык к приступам раздражения. Сейчас дело в другом. Он видит, что она борется внутри себя. И если она доведёт это до конца, можно будет приписать сей подвиг к первой победе. Может, незначительной, но важной в будущем. Во всяком случае, хочется так думать. После того, как она перебинтовывает ему костяшки и всё убирает обратно в аптечку, ничего не происходит. Совершенно. Голова не болит, безразличия нет. Только уголки губ немного приподняты. В этот момент Гилберт еле сдерживается, чтобы не схватить телефон и не набрать Наталью. Она почти улыбается! Но рано. Ещё слишком рано и даже опасно. Сглазить боится. — Гилберт, а расскажи, — её голос звучит неуверенно, даже дрожит, — что у тебя происходит на работе? Её рука медленно тянется к другой, робко сжимает мизинец. Аня смотрит внимательно, сжимая губы. Впервые за долгое время она интересуется подобным. Да что там, просто спрашивает его о мире! Ладно, пока просто о его работе, но это сильный толчок. Он видит, как её пальцы то и дело сжимаются сильнее, каких усилий ей это стоит. Возможно, он даже рискует, собираясь выполнить её просьбу. Да только когда это останавливало Гилберта? — Через несколько дней запустят ракету, к которой я делал чертёж. Это пробная версия, но если всё получится, то её пустят в оборот, — эту новость он долго держал в себе. Он действительно этим гордится. Волнуется, но если всё пройдёт гладко, то его ждёт повышение. Мельком он видит, как Аня искренне улыбается. Той самой нежной улыбкой, которой ему не хватало. Из-за неё сердце внутри делает пару лишних ударов. Они разговаривают долго, пока Гилберт не хватается, что им уже пора спать. Как же им этого не хватало. Тёплого чёрного чая, шума дряхлого телевизора на фоне, тихих и спокойных разговоров наедине. Ожидание стоило того. — Не хочешь прогуляться завтра? — Гилберт всё обдумал, прежде чем задать этот вопрос. Надолго нельзя, но около часа — почему бы и нет? Тем более, скоро ей опять нужно на приём к врачу. Если завтра ничего не случится, то ей наверняка уменьшат дозу лекарств, которые имеют кучу отрицательных эффектов, в числе которых головокружение и тремор рук. Аня охотно кивает. Она уже хочет просто так погулять. В идеале: зайти в кафе, пройтись по парку, держась за руки, попугать голубей, словно маленький ребёнок. Всё тело словно затекло после домашнего заключения. — Гилберт. — Что? — Спасибо, что рядом. Аня улыбается и устраивается в кровати поудобнее. Она впервые засыпает счастливой, а не уставшей. Ей хочется верить, что завтрашний день пройдёт хорошо. Она готова потерпеть, если этот человек будет рядом.