Кровавая карусель

Вокруг было непривычно тихо. Все замерло в ожидании ночи, застыло под закатными алыми лучами солнца. Свет был повсюду; такой невыносимо яркий, слепящий глаза; он опалял землю с юга и севера, востока и запада. Казалось, тени просто исчезли из этой страны. Исчезли вместе с царем и порядком, с третью населения и половиной городов, с самой страной. Зато их место заняли мор и чума, бесконечные пожары, грабежи, насилие и убийства, Великая Русская держава Московского государства. Вокруг не было ни единой души. Разбойники готовились к ночной расправе, они затачивали вилы и ножи – кто во что горазд – отмывали кровь с одежды и оружия, вырубали из деревьев новые лучины. Пока близ Троице-Сергиева монастыря находиться было безопасно: вражеские войска разгромлены, а предводитель-самозванец в бегах. Осада закончилась и после себя оставила пепелище, обугленную пустыню. Она до неузнаваемости обезобразила церковь: подпалила бывшие белоснежными стены, искупала их в красном и нанесла такие увечья, шрамы от которых останутся в камне еще не на одно тысячелетие. Она зверски изуродовала и убила больше четверти страждущих; заставила матерей топить или разбивать головы о булыжники собственным младенцам; душила людей из-за нехватки пространства. А теперь все были от нее свободны. Но самые слабые продолжали умирать вследствие голода, ран и удушья. Каждый незанятый миллиметр тесного помещения ценился больше золота. Иван все же решил покинуть это пристанище. В конце концов, он – страна. Матушка Россия, ответственная за всех своих людей, за каждую оборванную, искалеченную жизнь. Он не погибнет просто так: великой Нации не станет только тогда, когда вымрет весь русский народ, когда его земля превратится в пепел и навсегда исчезнет для других. Поэтому он должен пожертвовать своей безопасностью сейчас, ради тех, кого Иван обязан защищать. Может, его место достанется той слабой, едва живой женщине, полулежавшей напротив него на холодном каменном полу, или маленькой девочке, которая смотрела на Ивана со слезами в глазах, держала его теплую большую руку и никак не хотела отпускать, когда он, качая головой, переступал через порог монастыря. «Ваня, они тебя убьют! Не ходи, они тебя убьют! Как маму убили!..» — девочка, тихо всхлипывая, отчаянно цеплялась за грязную, серо-красную холщовую рубаху мужчины. Но тот, мягко улыбаясь и гладя ребенка по голове, ничего не ответил, а лишь осторожно убрал от ткани цепкие детские пальцы и зашагал прочь, один раз обернувшись, чтобы помахать рукой на прощанье. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, когда Иван наконец-то добрел до поля близ леса. Окрест было все также пустынно и разгромлено. Придорожная трава чернела вдоль на пару метров, а выцветшие, жухлые подсолнухи, возвышавшиеся над остальной растительностью, давным-давно посерели от пыли и пепла. Вот уже двенадцать лет они вырастали на мясе, поливались кровью и от гари гибли. Их лепестки были нездорово желтыми на цвет и источали мерзкую, трупную вонь. Подсолнухи теперь поворачивались не к солнцу, которое, впрочем, никогда не выглядывало из-за густого занавеса дыма, а к той стороне, откуда приносились отголоски битвы: звон стали, крики и стоны, тяжелые звуки обваливающихся на землю тел, шипение разгорающегося пламени. Иван собственными глазами видел, как цветы вытягивались ровной шеренгой в ожидании легкодоступной пищи. В тот момент он возненавидел подсолнухи. Холодное дыхание вечера еще ощутимее начало скользить по оголенной шее, заставляя болезненно-белую, как снег, кожу покрываться мурашками, а Брагинского отчасти инстинктивно и нервно касаться ее: Иван в самом начале всей этой кровавой карусели лишился своего любимого шарфа. Мертвенные ледяные губы ветра покрывали поцелуями каждый сантиметр тела, отчего до нитки промокшая кровью и пóтом рубаха так и льнула к нему, нагло крадя каждый градус выработанного организмом тепла. Иван чувствовал, что все силы уже израсходованы, и новых у него не появится. Нужно было себя подпитывать, но вот чем? Леса выжжены, и найти там хоть какой-нибудь захудалый гриб или ягоду представлялось невозможным. Иной еды не было и в помине. Последний раз он видел корку хлеба в далеком тысяча пятьсот девяносто восьмом, когда на престоле сидел еще батюшка Федор Иоаннович. Последний законный царь нравился Ивану: хотя Федор был мал ростом, худощав и, как поговаривали многие, слаб умом, Брагинский видел в этом человеке невероятную чуткость, острую восприимчивость к несправедливости, застенчивость и глубокую, очень глубокую и истинную веру. Он всегда улыбался, пусть робко или жалобно, как это казалось окружающим, но вполне искренне. Иван любил улыбки. Поэтому он полюбил и царя. На очередном порыве пробирающего до костей ветра Иван пошатнулся. Все плыло перед глазами, которые нестерпимо болели из-за постоянно перегруженного кислотным дымом воздуха. Легкие будто наполнялись битым стеклом после каждого вдоха. Кислород в паре с угарным газом быстро стекали по стенкам саднящего горла, а потом, свистя, вырывались наружу, образовав уже новое соединение. Держаться на ногах стало невыносимо трудно. Иван, слегка раскачиваясь вперед-назад, медленно опустился на колени. Из-за боли, жгучим олеумом растекавшейся по всем клеткам, думать стало абсолютно невозможно. Но даже в таком состоянии он помнил, что нужно двигаться не спеша, иначе раны откроются, и будет в сто раз хуже, чем сейчас. Иван пытался отдышаться, его грудь вздымалась часто и высоко, но лучше не становилось. Легкие разрывало на части, и создавалось ощущение, что в глотку загнали кусок раскаленного железа. Глаза слезились, все было размытым и таким нечетким, что хотелось сорвать без остатка свои злость и отчаяние на испортившемся зрении, кричать в голос, которого не было. А между тем на юго-востоке вспыхнуло пламя. Иван интуитивно задержал дыхание и повернул голову вправо. В нескольких километрах от него земля озарилась новым солнцем, погорячее того, что село полчаса назад. Треск сгорающего дерева, подобно грому, пронесся над полем и оглушил привыкшего к гробовой тишине Брагинского. Он, зажмурившись, схватился исхудалыми, высохшими руками за голову, но в этот момент не смог удержать равновесия и упал в пепельно-зеленоватую жухлую траву. Боль огрела тысячей дубинок по всему телу. В ушах раздался жуткий писк, будто лопнули барабанные перепонки – и больше ни звука. Сердце билось в конвульсиях, выдавая бешеный, сумасшедший пульс, который отзвуком стучал в висках. Из легких вышибло весь отравленный, едкий воздух, а вместо него туда залилась протухшая кровь. Живот скручивало в мертвый узел, пока пыль и пепел скрипели на зубах. Подсолнухи танцевали в глазах. Желтые бесенята. господи как больно невыносимо больно я умру господи хватит хватит этой боли я не выдержу больно невыносимо убейте меня так больно изнутри раздирает И все-таки боль понемногу отпускала. Иван только долго не понимал, почему перед глазами все кружится в безумном вальсе. Потом он все же сделал один вдох, и пляска сразу замедлила темп. Воздух был по-металлически горьким на вкус. Последние двенадцать лет он на пятьдесят процентов состоял из копоти, гари, дыма и пепла. Другие тридцать – кровь и гниль. Остальные двадцать – кислород и прочие смеси. Иван пропах дымом и кровью. Пролежав лицом в пыли еще несколько минут и прислушиваясь к своим ощущениям, он решил, что уже можно двигаться, и осторожно, очень медленно перевернулся на спину. Внезапный спазм боли в области сердца на мгновение отключил все органы чувств. Иван поморщился, сделав глубокий вдох до рези в легких. На языке он ощутил солоновато-горький и вязкий пепел. Захотелось сию же минуту выпить воды. Много, много воды. в горле неприятно сухо нужна вода побольше воды залить эту саднящую боль или водку покрепче забыть обо всем забыться никогда больше не чувствовать этот мерзкий запах не видеть ни одного пожара не знать что твои города сгорают один за другим люди едят друг друга голод в стране смута интервенция они пытаются захватить меня они убивают моих людей они хотят сжечь Москву мою дорогую Москву мое сердце столицу они убивают меня Иван пытался вспомнить, как давно он держал во рту хоть каплю воды. И не мог. Мысли путались и мешали одна другой, воспоминания превратились в кашу, все прожитые века слились в один калейдоскоп крови и дыма. От земли веяло гнилью плоти и холодом. С востока пахло жареным мясом и пеклом. От этого всего одинаково сильно кружилась голова, и ныли легкие. Волна жажды накатывала с новой силой, но тело Брагинского слишком ослабло, чтобы сдвинуться с места. Насилие, голод и пожары убивали и самого Ивана, и его людей. Пока он прятался от реальности в Троице-Сергиевом монастыре, страну без его на то ведома и согласия разделили надвое: Москвой правил официально провозглашенный на престол царь Василий Шуйский, а разные города занимали такие же разные самозванцы Лжедмитрии. Поэтому и сам Иван недавно чувствовал, будто правая часть его тела отделена от левой и пытается идти в совершенно противоположную сторону. Но сейчас… Иван не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он упал здесь, в поле, однако это странное ощущение двойственности ненадолго ослабло. Впрочем, он радовался рано, потому что несколько минут спустя оно вернулось и ударило с новой силой, словно деля иваново сердце пополам. В голове стучал неприятный учащенный пульс, а на кончиках пальцев рук и ног начало заметно покалывать. Интуиция подсказывала, что назревает нечто особо тяжкое. Но Иван слишком устал от боли и гари, чтобы даже хотеть прислушиваться к своим предчувствиям. когда это закончится а закончится ли вообще я умру мой народ сможет победить не знаю больно думать об этом устал невыносимо болит все тело когда война закончится и наступит мир хочу чтобы был мир война безумие война безумное безумие я не хочу войну она убивает меня моих людей мою землю Иван устало смотрел в темное ночное небо. Звезд не было видно совсем, а луна очень слабо просвечивала сквозь тяжелые, толстые тучи дыма, окутавшего все вокруг. Он думал о том, что когда-нибудь земля перестанет пахнуть пеплом и кровью. Небо же – противоположность земли, значит, у него будет запах чего-то чисто-белого, свежего, холодного… снег Было бы логично, чтобы небо пахло снегом. Хотя из-за него зимой и мерзнет Иван, ему все равно нравится. Из снега можно вылепить кролика, снеговика… да вообще что угодно. А сами снежинки такие красивые, легкие… очень изящно спускаются с неба и исполняют вальс в темпе andante. Нет, это вовсе не значит, что Ивану не нравится земля, просто… пока он ненавидит ее. Его тошнит от этого жаркого, прелого и ядовитого запаха. Но только пока, ведь когда-нибудь эта безумно ненужная война кончится мы наконец-то будем жить хорошо даже лучше чем до нее должно же нам воздаться за эту ненужную безумно ненужную войну Иван успокаивал себя, успокаивал долго и упорно, но что-то все же катилось по его огрубевшей, холодной щеке. Капля теплой солоноватой жидкости неторопливо свернула в сторону и продолжила свой путь по скуле, все больше отклоняясь к уху; когда же она исчезла в копне поседевших, пропитанных темноватой копотью жестких волос, то оставила после себя лишь тонкую влажную дорожку и легкую боль-покалывание.

Обоснуй. 1) …с самой страной… Великая Русская держава Московского государства. В период Смуты Россия даже не являлась полноценным государством, потому как состояла из ряда других небольших государств, объединенных вокруг особо крупных городов. А поскольку Москоу-сити была до этого столицей, то Россию нашу и стали называть Великая Русская держава Московского государства. 2) …вражеские войска разгромлены, а предводитель-самозванец в бегах. Василий Шуйский разгромил войско Лжедмитрия Второго, известного также под кличкой «Тушинский вор», а самозванец же сбежал в Калугу. 3) …выцветшие, жухлые подсолнухи… А вот здесь, как догадались исторически продвинутые читатели, кроется единственный (как я свято надеюсь) и большой косяк сего рассказа. Как известно, подсолнухи на нашу родину были завезены Петром I, т.е. где-то на стыке 17 и 18 веков. А Смута была на стыке 15 и 16-х. Но автору так хотелось ввязать сюда еще и подсолнухи, ну вот так хотелось… 4) …интервенция… В конфликте между сменяющимися русскими царями и самозванцами участвовали также Польша и Швеция, которые хотели захватить нашу Россию. Но появились Минин и Пожарский со своим восстанием, так что план благополучно не осуществился. 5) …они хотят сжечь Москву мою дорогую Москву мое сердце столицу… Предчувствие Ивана о трехдневном московском пожаре 1611 года, в котором не пострадали только Кремль и Китай-город. 6) Интуиция подсказывала, что назревает нечто особо тяжкое. См. пункт 5. 7) …Иван не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он упал здесь, в поле, однако это странное ощущение двойственности ненадолго ослабло. Как вы знаете, дорогие читатели, по пути в Калугу Лжедмитрий был убит, поэтому Ване и стало легче (не разрывало его пополам между царями). 8) Впрочем, он радовался рано, потому что несколько минут спустя оно вернулось и ударило с новой силой… Иностранные захватчики начали действовать, однако. Да и, имхо, Семибоярщина тоже причиняла Ивану некоторый дискомфорт.