Опричное счастье

      Рано, еще до свету покинули слободу опричники – отряд небольшой во главе с Федором Басмановым. Прежде, чем покинуть двор, Федор взглянул на окно царской опочивальни – там уже горели свечи. Значит, не спит государь. За шторами показался знакомый силуэт. Басманов улыбнулся – хотел было взмахнуть рукой, но не стал. Незачем слухи плодить – и так их хватает. Хотя кто из своих-то не знает? Но своих как раз мало. В отряде сейчас молодых полно, необстрелянных, крови толком не нюхавших. Пусть «пообтешутся» помашут саблями, в деле себя покажут. На Федора смотрят во все глаза, едва ли в рот не заглядывают. - Гойда! И только снег из-под копыт. Спит еще слобода. Петухи сонно поют в сараях и подклетях. Редко где свет в окошках. Да путь не близок. Сегодня Федор спал у себя, а не в царской опочивальне. Утром надо встать раным-рано, и ночью выспаться. Не хотел царь пускать любимца, да тот уговорил. Любил Федька резню удалую, любил покуражиться на боярском подворье. Чтобы все врассыпную от коней вороных, чтобы по всей деревне крик отчаянный, да вой собачий. Чтоб пела сабля в умелых руках, а душа горела сильнее, чем от поцелуев жарких. После таких побед Басманов возвращался к царю, будто хмельной. Не от вина – от кровушки людской. Лишь глаза сияли шало, да во всем теле легкость и удаль какая-то. А ночки… Жаркие ночи бывали за теми днями. Жаркие, как огонь и нежные, как пух лебяжий. - Уморишь ты меня, Федька, - говорил Иоанн. А Басманов и не говорил ничего – не до того ему было. И государь, и кравчий его, налюбившись вдоволь, засыпали на мягких перинах до утра. Вот потому-то государь и отправлял любимца по боярским волостям, разузнать о заговорах, настоящих или же мнимых. Знал, что радостно это для него. Получше любой потехи будет. - Гойда! Гойда! Пока доехали до места, уже рассвело совсем. Из-за снеговых туч выглянуло тусклое зимнее солнце. - Тут ли? – столпились кромешники вокруг Федора. - Тут он, Охляпьев. Больше негде быть ему, - ответил тот. А в деревне – тишина. Будто вымерло все, ни мычания коров, ни крика петухов. Даже стука топоров не слыхать. Хотя жизнь есть, вон из трубы дымок вьется. Да в крайней избе кто-то поглядывает из-за занавески. - На боярское подворье едем, – распорядился Федор. Подъехали ближе – все та же тишина. Ворота закрыты. Постучали пару раз для порядка – никого. Тогда снесли их – много труда не понадобилось. Изнутри на щепочку запирались.       Влетели на широкий двор – и тут, как из-под земли выскочили на опричников мужики. Кто с дубьем, кто с рогатиной, как на медведя. А у многих и сабли. - Что не ждали? Вот как незваных гостей встречают! Натиск защитников дома сперва обескуражил молодых опричников. Но люди Басманова быстро оттеснили тех, дав молодым миг в себя прийти, и началась резня. Федора сзади ударили, он даже не успел увидеть, чем. Благо, конь шарахнулся в сторону, тем самым спасая хозяина. Удар пришелся по плечу, а не по голове. Но все равно, было ощущение, что медведь лапищей шарахнул. Федор и не почувствовал боли, лишь рубанул саблей и увидел, как снег обагрился кровью. А рядом с бородатым мужиком, что едва не убил Басманова, упал и мальчишка в черном опричном кафтане. Лишь светлые волосы разметались по снегу. «Ефимка» - мелькнуло в голове. Этого года призыва, на первое задание ехал. Вчера вокруг Басманова вьюном вертелся, все расспрашивал. Тогда Федор ему сказал: - На месте все увидишь. Некогда было рассказывать долго. «А ведь если бы не он, лежать бы тебе тут», - появилась мысль. И тут же исчезла. - Кромешники! – заорали из сеней, от дверей. Добротный такой терем. Охляпьев – боярин не из бедных. Федор крутнулся еще пару раз, взмахнул саблей. Конь плясал, давя копытами тех, кто не мог подняться. И, когда перебили всех тех, кто отстаивал поместье, начался обычный погром. Вот только на этот раз опричники вдвое злее были. - Где сам боярин? Волоком притащить мне, только живого! – заорал Басманов, осаживая коня у крыльца. Из сеней метнулась девка в расшитой душегрее, ее схватил кто-то из опричников, потащил за собой. И, спешившись, кромешники ввалились в дом, неся горе его обитателям. Женщин и детей гнали на мороз, в чем были. Замешкавшихся убивали на месте. - Нашли хозяина, - крикнули со двора. Федька выскочил снова, прищурился - после полутемных сеней снег резал глаза. И взмахом сабли отсек Охляпьеву голову. Насадил на дрын, поданный кем-то из своих. Усмехнулся криво, страшно. - Привезу в слободу трофей. Кромешники загудели одобрительно. - Так его! - А теперь руби всех. Жги! Чтоб духу на земле не осталось изменников! Вскоре подворье пылало. Из огня доносились крики людей и животных. Блеяли овцы, мычали жалобно телята. А по окровавленному снегу метались те, кто сумел избежать огня. Их нагоняли, убивали ударами сабель. Федька так и смотрел на всё это, по-прежнему держа палку с насаженной на неё головой боярина. - Ад кромешный, - сказал он. Боль в плече, по первости не чувствовавшаяся, сейчас дала о себе знать. Плечо перевязали, помогли надеть кафтан и набросить сверху подбитый мехом плащ. - Едем, Федор Ляксеич. Вам бы прилечь. - Незачем, - сквозь зубы ответил Басманов. Вернулись в сумерках. На кольях, что несли опричники, были головы боярина Охляпьева и его двух сыновей. Народ, видя такую добычу, шарахался от «процессии», кто-то крестился, кто-то бежал прочь. - Нехристи, - неслось вслед. - Псы государевы, - важно сказал какой-то старик.       Федор свалился с коня на руки товарищей. Плечо уже почти не чувствовалось, как вся левая часть. А правая рука затекла от того, что весь путь держал жуткий «трофей». И думал, что надо доложить царю обо всем – из первых рук, а к тому же объяснить, почему бумаг, изобличающих связь с новгородским митрополитом, не найдено. Где же их искать, коли все сожжено дотла? И распорядиться, чтобы тела убитых сотоварищей пожили в «холодную». Но сначала – в мыльню. Одежда пропиталась кровью, пропахла дымом пожарища. А в ушах стоял звон, словно все колокола слободы звонили, как в престольный праздник. В мыльне к Федору подошел Авдей – старый слуга, приставленный еще Алексеем Данилычем ходить за сыном. Увидел рану, ахнул, срезал сам пропитавшиеся кровью бинты. - Батюшка Федор Лексеич, кто ж вас так? Федор улыбнулся сквозь боль. - Тот уже на том свете. Пришел лекарь, принес какие-то припарки, стал ловко накладывать повязку. Рана разболелась – это было не впервой, Федор знал, что так обычно и бывает. Но руку хотя б чувствовать начал, пальцами слегка шевелить. Хотел вымыться сам – но Авдей и тут перехватил инициативу, обмыл бережно, промокнул полотенцем. Сил сопротивляться не было. Кое-как одевшись, с помощью того же Авдея, Басманов отправился с докладом к Иоанну. Царь, едва взглянув на него, махнул рукой. - Без тебя доложат. Иди ко мне, я вернусь скоро. И вдруг улыбнулся тепло. Федька прикрыл глаза. - Да, государь. И уже на пороге царской опочивальни едва не рухнул. Добрался до кровати, лег, не раздеваясь – и провалился в чуткий сон. Проснулся, почувствовав на лбу знакомое прикосновение: - Что, Федяша, худо? А затем губы коснулись лба, будто боль забирая. - Ничего… заживет… Пес я государев или нет? Заживет, как на собаке. - Счастье ты моё... Опричное счастье.       Ночью Федор спал плохо. И Иоанна будил, хотя и не хотел. А что делать? Чуть задремлет, так плечо разболится, весь сон слетает. Уснул лишь под утро, выпив сонного зелья. И проспал аж до обеда. Проснулся, встал кое-как. Авдей поблизости, а вот одежды нет. - Приказано не вставать, - извиняющимся тоном сказал слуга. - Плевать. Неси, одеваться буду. И уже на пороге встретил царя: - Ты куда это? Приказ нарушаешь, Федор? А Авдей тоже хорош. Прикажу, пожалуй выпороть. - Не виноват он. Я приказал нести одежду. - Нести одежду, - передразнил его царь, - что не лежится тебе? - Ефимка, - только и выдохнул он, - меня заслонил, а сам… Царь перекрестился. - Царство небесное новопреставленному воину Ефимию. А ты ляг. Слышишь? Пришлось подчиниться. И государь, услав Авдея, сам помогал Феде раздеваться. И, глядя в окно, гладил его растрепавшиеся черные кудри. - Вот я думаю, откуда Охляпьев узнал? Никто же в слободе не знал. Мы обо всем в молодецкой разговаривали, там все свои были. - Все свои… Все да не все. И тяжко вздохнул: - Да, измена и тут. Я Малюте поручу, он разыщет. А затем добавил: - Больше не отпущу, слышишь? - Под замок запрешь? - Запру. Федор усмехнулся: - В золотой клетке тяжко мне будет. И осекся, глядя в глаза царя – столько тоски неизбывной увидел в них. Иоанн погладил его по щеке. - Мне тяжелее вдвое. А ты спи. Спи, Федя. - Попить бы, государь. Иоанн помог любимому сесть в кровати, сам напоил его. На губах осталась горечь травяная, не то полынная, не то ромашковая. - Все, теперь спать будешь. Во сне быстрее болезнь проходит. И все глядел на родное лицо, такое же бледное, как белые наволочки. Отчего-то невольно вспомнилось лицо Анастасии.       Через несколько дней Федор уже выходил из опочивальни. Вот тут и повстречал его Скуратов. - А знаешь, кто доносил Охляпьеву? Не поверишь! Мальчонка – поваренок. - Почему не поверю? Очень даже! И как же он доносил? Гонец не успел бы, да и из слободы так просто не выберешься. - А гонец и не нужен был. Он голубей домой отправил, в голубятне жили те, что из поместья. Федор лишь головой покачал. - Казнили? - Нет ещё. Собаками затравить хотят. Смотреть пойдешь? - Спрашиваешь! Федор расхохотался: - Пойду, конечно!