Eternal light

*** — Говорят, души отступников остаются в их косах. — Кто говорит, Эрик?.. — Не знаю. Говорят, и всё. Сейчас я сказал. — Вряд ли такое возможно. Вот я, например, коса отступника... — Ты не коса! То есть не совсем коса. Да и какой из Алана, к чёрту, отступник? Он никого и пальцем не тронул, очки снял, подумаешь. — Ты сам себе противоречишь. Если не отступник, тем более невозможно. А скорее всего, ты просто говоришь сам с собой. — Алан... — Ната. — Ладно, ладно, ната. Я и сам не верю в этот бред. Сказочка. Похлеще, чем про тысячу душ. Но ты-то здесь, так какая разница, Алан. Какая разница, если я тебя слышу... *** Когда Слингби впервые увидел стажёра со знакомой до боли натой, то глазам не поверил; очки снял, протер. Мало ли — глевия там или еще какая садовая алебарда на палке. Но это была коса Алана. Остро, как в бинокль, он увидел знакомое светлое пятно на древке у лезвия — там зачищали когда-то потёк крови демона. А сам стажёр нисколько на Алана не походил. Высокий, неуклюжий какой-то, руки как грабли... вцепился в древко, зараза. Из-за новеньких очков моргнули испуганные глаза, но понять незнакомый жнец мало что успел — отлетел к стене с разбитым носом. Ната начала падать и сама развернулась в воздухе, удобно легла в подставленные руки. Его уже оттаскивали трое: двое под локти и за пиджак, один блокировал оружие. Но Эрик сам потерял интерес к стажёру. Его волновала лишь коса, словно льнувшая гладким деревом к пальцам. — Не смейте, гады! Не отдавайте его... чужим. ...В Департаменте не было ни тюрьмы, ни гауптвахты. Взбесившийся работник — случай беспрецедентный. Эрика изолировали до вечера в пустом кабинете, отконвоировали домой и велели хорошенько проспаться. Перед этим он имел дисциплинарную беседу с начальством. — Слингби, уймитесь, это всего лишь оружие. Инструмент. Все понимают ваши чувства, но вы же жнец, в конце концов. Эмоции — наш первейший враг, кому, как не вам, знать. — Да, сэр. Я это зря. — Что зря, диспетчер? — Нос ему подправил зря. Не сдержался. Вы нату оставьте, — Слингби вскинул красные, нехорошо блестящие глаза. — На складе что, кос мало? Оружейные заказы ограничили? Пусть лежит. Где-нибудь. — Так. Вы эти глупости бросьте. Надеюсь, инцидент больше не повторится. Вы хороший сотрудник, однако и так... на особом счету. На вспышку махнули рукой. Невозможно наказать сильнее того, кто уже наказан — самим фактом присутствия среди жнецов, посмертным служением, отступничеством, смертью друга... Хорошим диспетчером может стать не каждый, работы много и меньше не становится. Эрик же вел себя, в целом, в рамках. Замкнулся окончательно, стал еще более гордым и неуступчивым, в любые стычки с демонами лез первым, но своих не трогал. Пропадал в мире смертных, план по душам выполнял и даже перевыполнял, сам напрашиваясь на сверхурочные. Можно сказать, норма, учитывая специфику профессии. Но когда через пару месяцев ната оказалась у другого стажера — невысокого, хрупкого, со спины, если не вглядываться, даже немного похожего, — всё повторилось. Пареньку повезло, он сразу выпустил древко из рук, отскочил, отделался пустяковыми синяками. Больше испугался. Жнец, в диком броске вырвавший у него косу смерти, рычал. И в этом рыке было мало человеческого. На этот раз Слингби связали и посадили на пару дней в подвал, подумать над своим поведением. Он не сопротивлялся, молчал и только морщился; нату у него отнимали силой, саднили ободранные ладони. Когда открыли дверь, Эрик так и сидел в углу на куче досок, уставившись в никуда. Встал, размял кисти, вышел и неделю не вылезал с полевой работы. И еще неделю подшивал в папки старые отчеты в качестве дисциплинарной меры. Не жаловался. Кажется, ему было все равно... *** — Сегодня тепло было. Первая оттепель, солнышко вышло, тебе бы понравилось. Как стемнело, опять подморозило, а завтра я вернусь пораньше и вынесу тебя на свет. Обещаю. Алан?.. — Эрик, я коса смерти. Просто коса, кусок железа на куске дерева. Мне что снег, что солнце — одинаково. Даже воды не боюсь. Ты же знаешь. — Ты со мной говоришь, и у тебя его голос. Твой… Твой голос, Алан. — Он звучит в твоей голове. — Ала-ан... — Эрик, я не хочу тебе зла. Похоже, ты сходишь с ума, и это очень плохо. Будь почаще с другими жнецами. Развейся. Попроси Нокса взять тебя на вечеринку. Посидишь в углу, послушаешь разговоры. Раз, другой... сам заговори с кем-нибудь. Подружись. Стажера себе возьми, в конце концов. — В конце концов, перестань! Все они... просто кучка идиотов. Зомби в костюмах. Будьте беспристрастны, выполняйте задания в срок, отключите эмоции... Отключил! Теперь не знаю, как включить обратно. — Ты слишком эмоционален, Эрик, даже сильнее, чем я когда-то. В таком состоянии нельзя смотреть пленки. Попроси перевести тебя временно в оружейную. Или в отдел очков. А меня... А нату отдай. Это она виновата, что ты такой. ... — Эрик? — Никогда. Я ни... никогда не отдам. Тебя. Никому. *** Третий раз произошел через полгода, в конце лета. Счет был разгромный: один выбитый зуб Слингби против чуть не отпиленной головы очередного злополучного стажера и вывихнутой руки и разбитых носов доброхотов, кинувшихся ему на подмогу. У Эрика просто отобрали пилу и запретили появляться на работе. Спирс, мрачнее тучи, ходил разбираться куда-то "выше". В диспетчерском отделе гадали: выгонят, казнят, развоплотят, засадят навсегда за бумажную работу? Эрик сидел в пустой квартире, как когда-то в подвале — неподвижно и глядя в стену. Или шатался вокруг бетонного куба Департамента, просто так, без цели. «Да упокойте его уже кто-нибудь!» — взвизгивал Грелль, завидев сутулую фигуру. Когда деревья почти облетели, начальник отдела сам возник в квартире Слингби. Брезгливо переступил в пыли, отыскал хозяина. Эрик стоял у кухонного окна, тяжело опершись на подоконник, наблюдал за ползущими по стеклу дождинками. Обернулся на шаги, вздохнул. Уильям сухо поздоровался и прислонил к стене два свертка. — Получите. Свою — приведите в порядок, Хамф... Нату из дома не выносите. — Мистер Спирс... — Под мою ответственность. Мне рекомендовали другое, но я допустил вероятность, что это поможет вам нормально вернуться к работе. Приступайте с завтрашнего дня. *** — Эрик, ты почти всегда молчишь... — Знаю, Алан. Много болтают вслух только чокнутые. А ты мне и так отвечаешь. ... — Я больше не хочу смотреть на смерть, Алан. Не хочу быть жнецом. Это бессмысленно. Ты говорил, что будешь огоньком в моем сердце, будешь вечно освещать мне путь. Говорил же, помнишь? Обещал! — Эрик... — Вокруг темно, Алан. Тьма стирает тебя, выгрызает из моей памяти. Я силюсь вспомнить твои глаза, а вижу только блеск на лезвии. Я тысячу раз думал, не лучше ли было бы, опоздай тогда Спирс. Он не спугнул бы Михаэлиса, а тот точно прикончил бы меня, повинуясь своему дурацкому контракту. Может быть, даже твоей косой... Тобой. — Эрик... Я — это твоя память, вся, которая осталась. Я ничем не могу помочь. Меня здесь нет, Эрик. — Конечно. Всё хорошо, Алан. Всё... Как думаешь, можно ли стать отступником дважды? Мне надоели очки. Если я должен вечно быть жнецом, то хотя бы без этих дурацких стекол! — Не надо, Эрик!.. Ты же знаешь, для чего нужны очки и что будет, если ты пойдешь смотреть пленки без них. Это... Это очень больно, поверь. И страшно. — Одиночество. Я помню, Алан. Но ты-то всего лишь коса смерти, что тебе до моей боли? — Я только пытаюсь освещать тебе путь. Как могу, пусть даже блеском на лезвии. — Ты действительно был моим светом. Моей надеждой. Знаешь, я не успел тогда сказать тебе... То есть я сам этого не понимал, не думал. Бегал куда-то, искал, скрывался, дрался. А всего-то надо было добавить пару фраз, Алан. Ты... — Эрик! Не надо. Я знаю. Но... жаль, что ты не успел. *** Спирса предупреждали, что долго так продолжаться не может. Предначертанному — быть, и любая отсрочка на пути рока приведет к тому же итогу. Уильям нервно поправлял очки и отмахивался: "Под мою ответственность". Кому отсрочка, а кому и каждый лишний день работы ценного обученного кадра — уже облегчение. Хороший жнец выполняет план, просматривает пленки, пишет отчёты, способен отбиться от демонов и защитить товарищей. Остальное не так уж важно. Если жнец снял очки и отдал их Андерсону, это его решение. Пусть работает, пока может работать. А Уильям просто сдержит слово. *** — Я прислонюсь к тебе, ага? Вот так, небрежно, ты меня даже ругал: да что ж такое, снова пила поперек наты брошена. А мне так уютно от этого. Алан, так хорошо. Древко теплое. Или это твой бок?.. Хочешь, обопрись мне на рукоять, так еще удобней. Устойчиво. Ты всегда так легко дышишь, Алан. Бесшумно. А когда хочешь сказать что-то важное, сначала набираешь воздух с чуть слышным "шшшш"... Не надо, не отвечай, зачем слова, и так хорошо. Тело я положил на постель, видишь, рука свесилась. Пусть болит там, ненужное. Это ненадолго. Я теперь — как ты. Не ругайся. Зато нас с тобой больше не разлучат. Я с них взял слово. Очки отдал, а слово взял. Пусть нас оставят в покое. Что у них, кос мало? Грабли пусть берут. Лопаты разные. Эти, культиваторы. Тяпки. А мы отдохнем. Мы с тобой заслужили, хоть я и нагрешил, конечно... Снова ты воздуха набираешь. Молчи, не нужно, ты обо мне всегда думал лучше, чем надо бы. Знаешь, Алан, мне больше не темно. Солнышко светит, блестит на металле. Я и нату, и пилу почистил, отполировал. Сам могу теперь светить, пускать зайчики по стенам. А если солнце спрячется... ну, выглянет же оно снова когда-нибудь. Да, Алан? Бесконечная жизнь... Наша бесконечная жизнь — это бесконечный свет. *** После придирчивого отбора в диспетчеры все-таки взяли нового сотрудника. Темноволосого и веснушчатого, старавшегося быть максимально серьезным, но все равно — любопытного и лучащегося энтузиазмом. Водить новичка по отделу поручили Греллю вместо бестолкового мучения с отчетом. — А здесь чьи косы, мистер Сатклифф? У стены, крест-накрест. Пила и… ммм... копье? — Ната. Это ната, пупсик. Нет-нет-нет, не трожь, они будут сердиться. — Их владельцы? А где они? — Тшшшш, пойдем отсюда. Вон туда, кофе себе нальем, я тебе расскажу про эти косы. Слушай. Говорят, души отступников...