До первой звезды

Из глубины воззвах к Тебе, Господи, Господи, услыши глас мой. Да будут уши Твои внемлюще гласу моления моего… Псалом 129 *** «…И, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну». Мф. 2:9 — 11

В дверь позвонили. Хозяин дома, оправляя рукава нового свитера, поспешил спуститься со второго этажа и открыть, одновременно схватив с комода в прихожей миску с конфетами: ряженые обычно не уходили от него ни с чем. На крыльце правильным треугольником стояли трое. В военной форме. — Добрый день. Майор Сэмюэль Мёрфи. Мистер Эдвин Хафстрейн? — отточенная и холодная речь офицера невольно врезалась в память. Вид у Мёрфи был не то виноватый, не то смущённый. — Доктор, — машинально поправил Эдвин, вдруг почувствовав, как сердце упало, одновременно со взглядом на медицинскую сумку в руках девушки, стоявшей за правым плечом майора. Когда доктор пересёкся взглядом с третьим визитёром — мужчиной, — тот кивнул ему. А может быть, спрятал глаза на мгновение. — Мы можем пройти в дом и поговорить? — деликатно продолжил офицер, кивая головой на дверь. — Конечно, — понимающе, без эмоций ответил хозяин дома, немного отступая всторону и впуская военных. И произнёс то, что вряд ли можно было счесть за вопрос: — Вы ведь насчёт Элтона. Майор Мёрфи промолчал, но фуражка, которую он снял при входе и прижал к груди, и без того его выдавала. Они ещё на одно неловкое мгновение задержались в прихожей, пока врач не подала голос, на удивление уверенный, как будто она лучше сослуживцев умела… Да нет ведь, как раз ей и не привыкать сообщать подобные новости: — Нам лучше присесть. Эдвин снова бросил какое-то «конечно», и они прошли в гостиную, где на доктора Хафстрейна вдруг напало нервное оживление, он попытался сбавить накал обстановки: — Может быть, чаю? — Право, не стоит. — Сядьте, пожалуйста. Оживление так же быстро отступило, сменившись оцепенением. Эдвин сел почти механически. — Сэр, — майор сделал долгую паузу, чтобы доктор поднял на него взгляд. — Имею несчастье сообщить вам, что ваш брат, капитан Элтон Хафстрейн, погиб вчера во время ночных лётных испытаний, — последовало ещё одно, растянутое до невозможности, мгновение молчания. — Примите наши соболезнования. Эдвин, неподвижно сидевший в напряжённой строгой позе, вдруг шумно выдохнул, обмяк, опустил плечи и закивал головой, то зарываясь пятернёй в тёмные волосы, то потирая подбородок. Наконец он собрался, отнял ладонь ото рта, вновь подняв взгляд на офицера, и едва слышно, с надеждой, понятной ему одному, произнёс только одно слово: — Техника?.. — Будет проведено расследование, сэр, — с хорошо различимым, но не слишком явным оттенком сожаления в голосе ответил Мёрфи. — Пока что мы не имеем права ничего разглашать. Эдвин снова закивал — понимающе, но с досадой; вновь упёрся подбородком в руку и дальше — про документы, архивы, номера телефонов, фамилии и звания каких-то людей, — слушать не стал. Только напоследок выцепил: — Все личные вещи мы передадим его жене. …Когда твой брат — лётчик-испытатель, ты знаешь, что однажды к тебе придут и скажут, что больше ты его не увидишь. От этого не легче, а иногда и не тяжелее. Но только иногда. Когда ты его жена — ты каждый день молишься, чтобы такой день не настал. — Я понимаю. — Может быть, у вас есть ещё какие-нибудь вопросы, сэр? — Нет, — качнул головой «сэр». Мыслями он уже был не здесь. — В таком случае, нам пора идти, — майор поднялся со вздохом. Его ждали дома дети и приготовления к праздничному ужину. На пороге он отдал честь, и этим кончилось его прощание. Врач пожала Эдвину руку, как коллеге, не позволив себе больше, чем «До свидания». Мужчина, молчавший всё время тяжёлого разговора, немного замялся, уходя, и неуверенно, сомневясь в своих словах и том, зачем их говорит, произнёс: — Счастливого Рождества, сэр.