Как мимолётное видение

      Когда он открыл глаза, его окружала лишь кромешная тьма. Она молчаливо и равнодушна пронизывала весь воздух, заставляя замолкать всё, что этот мрак мог поглотить и поработить.       Беспросветная, бесконечная тьма, окутывающая всё вокруг и растворяющая в себе всё материальное и нематериальное, оставляя в ответ тишину и словно бы давящая на виски безмолвным ужасающим гулом. На самом деле стоял скорее не гул, а монотонная кристальная тишина, непривычная и этим давящая на виски, сжимая их в стальные виски.       Этот клон должен был умереть сегодня. Однако, кто мог бы объяснить, почему он оказался стоящим посреди этой тьмы?       Боб заморгал чаще и, к своему ужасу начал понимать, что зрение совершенно не обманывает его, хоть так и не казалось. Мрак был настолько неестественным, что казалось, будто бы он ослеп или вовсе сошёл с ума, словно он был в вакууме, вне всякого пространства, вне всякого времени. Из-за этого гнетущего ощущения равнодушия и подавленности, тонкая фигура Боба заметно потускнела, сжалась и чуть сгорбилась, опустив плечи, а тонкие белые ладони, с напряжёнными тонкими сжатыми в кулак пальцами, словно высеченными из мрамора, как у греческих статуй. стремились к груди, словно желая закрыться от тьмы. Его силуэт показался бы кому-то здесь лишним и слишком заметным - слишком светлым, будто светящимся из-за бледной кожи и карикатурно ярким, из-за необычного фиолетового старомодного наряда, который на нём казался более, чем гармоничным и целостным, как никому подходящий и соответствующий, таким же, кстати, соответствующим, как этот странный парик.       Он, медля, заметно сомневаясь и оглядываясь беспокойными глазами, в надежде увидеть хоть что-то, предположил, что стоять на месте было бы глупо и бессмысленно. Странно, что в этом взгляде Боб сохранял некоторую серьёзность, граничащую с в меру горделивым чувством достоинства. Даже если ничего нет вокруг, это не было поводом терять самообладание и не искать ничего, не так ли? Хотя, он сам был не уверен в своих мыслях и в этот момент он был ни в чём не уверен, ибо действия больше походили на странный сон.       Боб сделал бесшумный невесомый шаг. Ещё один, а затем зашагал, прямо вперёд, обдумывая события. Вот он сидит и... играет на фортепиано. Зал был пока пуст, наверно это просто такая репетиция, да? Его сопровождает странный голос. Голос комментирует его действия и... подвергает опасности? Он словно предсказывал всё, через что пройдёт он, но равнодушно и безучастно отстранялся от вмешательство в его судьбу. Да, именно так, а что было дальше Боб и вспоминать не желал. Горло неприятно сохло, будто его царапали изнутри, когда он вспоминал прошедшее. Имело значение лишь то, что он должен быть мёртв. Однако, разве было ли похоже на то, что он мертвец? Он ощущает себя, ходит, дышит, мыслит, больше похоже что он жив, однако живут ли после такого? Нет. Никто бы не выжил, и Боб не исключение.       Помнится ему, Голос часто упоминал о его слухе. Слишком часто. Боба это насторожило и тот потянулся к своему уху, чёрт знает зачем, однако холодные пальцы, дотронувшись до ушей почувствовали, что что-то не так. Он отпрянул руку и к своему удивлению обнаружил тёмную, уже запёкшуюся кровь на кончиках пальцев. Неужели...       Из губ хотел вырваться стон, вызванный столь сильным удивлением и некоторым страхом. Кровь всегда вызывала как минимум настороженность.

Однако... он не услышал. Не услышал своего же вскрика.

      Страх, охватил ещё сильнее, губы задрожали, искривив их правильный и изысканный контур, глаза выражали неподдельный ужас. Он не мог слышать? Нет, но не может же такого бы... А хотя нет. Может, после этого всего он просто напросто оглох, по вине голоса.       "Оглох, оглох, оглох,..." - произносил он в мыслях, несвязно шевеля губами и всё больше трогая уши, пачкаясь кровью, всё больше убеждаясь в том, что так и есть. И эта мысль крайне больно била по нему. Он ведь музыкант, какая глухота? Это же перечеркнёт не только всю жизнь, но и карьеру, хобби.       Но а была ли эта жизнь вообще? Кажется будто он вовсе не жил до этой роковой репетиции. Он не помнил ничего из своей жизни, будто все события были тщательно кем-то стёрты. Или же словно он прожил лишь один день за всю жизнь. Интересно было бы узнать, за что? Интересно было бы вообще узнать очень многое, особенно от этого голоса, но мог ли он вообще? Боб не любил оставаться в неведение, однако сейчас просто приходилось смириться с тем, что узнать обо всём было невозможно.       Он наконец-то осмелился сделать шаг. Шаг в никуда, уверенный и чёткий, какой он и старался держать при жизни, даже когда от звенящих звуков всё в животе самым неприятным образом переворачивалось, когда подступала проклятая тошнота или когда безысходность целиком накрыла его. Сердце колотилось в груди, рук иногда касалась непонятная холодная дрожь, но Боб шёл, шёл вперёд. В нём ещё была жива вера в лучшее. ****       Сколько он здесь?       Минут двадцать? Час? Два часа?... Боб не удивился бы, если оказалось что, шагая, успел пройти целый день или даже целый год. Чувство времени так теряется в этой черноте, просто растворяется к дьяволу. После долгой ходьбы в ногах чувствовалась ноющая тяжесть, будто к его кюлотам были крепко привязаны свинцовые гири. Эта боль, это абсолютное отчаяние, это непонимание, обида на голос, неприятный сюрприз в виде глухоты выдавливали на аккуратном, белом лице усталый неприятный румянец, окрашивающий в тёплый розовый оттенок тонкие черты его лица, не щадя их. Румянец тронул и сухие глаза, похожие больше на вырезанные из хрусталя, чем на живые.       Секунда, ещё одна, ещё, и в этом безмолвном двойном молчании, что сковало его бесконечно длинной то ли мертвенно холодной цепью, то ли колючей проволокой, и это бездействие разрезает упавшая слеза, скатившаяся по впалой щеке вниз, беззвучно, без истерики и ненужных молитв. Ни к чему здесь были слепые мольбы и глухие крики, и, будто в подтверждение горькому выводу, блестящая слеза упала к его ногам и канула в этой черноте. Это скупая слеза по своей судьбе, о которой не напишут трагичный романс. Боб пал на колени, сжавшись и поникнув, подобно молодому гибкому деревцу, с чётким осознанием - похоже, всё что ему осталось это лишь "ждать и надеяться", и, к сожалению, не в самом светлом и радостном значении, в каким его себе представляешь.       В голову приходили разные мысли. Странные, смутные, нереалистичные, посвящённые неизвестно чему. Одна из них мятежно вопрошала: А как бы он прожил жизнь, начнись всё с нуля? Что, если весь этот кошмар сойдёт на нет, он проснётся в своём доме... Как бы выглядел его дом? Это мог бы быть частный коттедж на окраине, а мог бы быть одна из квартир в высоком небоскрёбе или более простой многоэтажке. Не важно, маленький ли его приют, большой, он точно был бы уютен. Наверно, он был бы очень красивым, по крайне мере, Боб приложил бы все усилия для этого. Где был бы его дом тоже интересно. Наверно, где-то в Европе, да, точно там. Главное, чтоб в том месте можно было найти что-то вроде филармонии или музыкальной школы, пусть даже самой скромной, где его бы талант пригодился. До сегодняшнего дня он чётко знал, что имеет прекрасный слух. Как иронично, что помимо нормальной жизни он потерял и то, что дарило смысл этой жизни. Он бы многое отдал, чтобы просто послушать что-то, хотя б на несколько жалких минут, однако ему оставалось лишь прокручивать в мыслях ту музыку, что помнил, несмотря на то, что ему казалось, что он и не жил вовсе и не слушал ничего, пусть и есть какие-то воспоминания. И, всё-таки, больше всего ему нравилось слушать птиц. Даже самые маленькие пичужки умеют прекрасно петь. Да, не все заливаются как соловей, не у каждой птицы крик напоминает прекрасную серебристую мелодию, однако все они - свободный, чудесный и вольный оркестр без дирижёра. Нечто стихийное и упорядоченное одновременно.       По крайне мере, так думал Боб, всё чаще замечая, как его мысли становятся похожими на чистые детские мечты, что были для него как успокоительное. Как глупо.       Однако слёзы всё ещё текли, уже на лице без всякой краски или румянца. ****       Внезапно Бобу в один момент показалось, что в глубокой и беспросветной дали этого мрака что-то есть. Хотя, понятие "даль" было весьма растяжимым, казалось ,что даль была и рядом с ним, в метре, и где-то там, на другом краю. Он чуть поморгал, утёр все слёзы и отрезвел от отчаяния, направляя любопытный взгляд на неизвестный объект. Словно мимолётное видение вдали стояла некая фигура женщины в чёрном платье и то ли оно было действительно чёрным, то ли таковым оно было в силу этого мрака. Боб опешил, не шевелясь, но вытянув в удивлении шею, ещё не веря своим глазам, которым было уже непривычно разглядеть что-то помимо черноты. Было удивительно видеть здесь что-то кроме мрака, хотя и сама леди напоминала некое прекрасное порождение ночей и темноты. Да, в ней не чувствовалось ничего светлого, но явно клон тянулся к ней, скорее всего, от своей безысходности.       Фигура подходила к нему ближе, сохраняя за собой некоторое спокойствие и отсутствие всякой спешки. Её черты стали лучше видны, Боб не мог разглядеть её лица за чёрной вуалью, однако хорошо видел её платье - в меру пышное, несовременное, однако с какого оно века было трудно сказать, лаконичное, закрытое и максимально простое, лишь редко кое-где белое кружево украшало этот предмет гардероба. В целом, платье было похоже на чёрную морскую волну, благодаря многочисленным складкам и зловещему блеску, которую владелица несла гордо и строго. Несмотря на это пугающее ощущение чисто аристократического превосходства, Боб почувствовал снисхождение.       Наконец, эта женщина подошла к нему и не спеша присаживается рядом, перед ним. Её лицо из-под полупрозрачной ткани не было выразительным и никак не хотело запоминаться, однако в её глазах читалось странное и противоречивое сочетание дисциплины и мягкости, чего-то подавляющего и одновременно полного надеждой. Клон не мог и шевельнутся, и лишь смотрел в ответ, но долгими эти гляделки не были. Она прикрыла глаза и протянула ему руки, легко и нежно приобнимая его.       Он чувствует кактряпичной куклой падает в её крепкие объятия, еле держась на ногах и осторожно обнимает её в ответ, сначала учтиво чуть касаясь бледными руками её спины, а затем, словно осмелев, прижимаясь сильнее и вжимаясь лицом к её плечу, будто она и есть единственное спасение и надежда. Её тело не мягкое, не твёрдое, но казалось приятным, и запах тоже от неё был необычным, и интересным. Редко когда вообще при знакомстве так хорошо запоминаешь аромат, хотя такую деталь часто упускаешь из виду при встрече с кем-то. Нельзя сказать, что так пахли какие-то духи, это словно был конкретно её, персональный аромат, летающий за ней неделимой аурой.       Он позволяет себе всхлипывать. До этого момента он держался, причём делал это так отточено и выверено, что казалось, что он на сцене некого театра и кому-то его страдания были крайне интересны, как забавное короткое представление на меньше, чем пять минут. Ему казалось, что плакать и ныть кому-то будет очень некультурно и непозволительно, однако, "а судьи кто"? Кто мог осудить его за эту слабость?       Слёзы ещё текли, всхлипы были реже и реже, тревога медленно уходила и клон наконец-то закрывает уставшие глаза, тяжело вздыхая, в объятиях. Снова не слыша своего же тихого дыхания.       Он чувствует сонливость, спокойную и приятную, дыхание было чуть болезненным, словно после длительной пробежки, однако таким блаженным и он не может этому сопротивляться сну. — Danke schön... — сонно прошептал тот так тихо, что, наверно, даже едва слышимый свист юркого ветерка в ушах был бы громче. Однако себя он всё ещё не мог услышать, и с чего это вдруг он перешёл на немецкий?       Девушка в ответ легко-легко улыбнулась сквозь чёрную пелену и в этой ухмылке было что-то таинственное. Жаль, что он её уже не увидел       Боб тихо засыпает, немного напоминая скорее ребёнка, чем взрослого. Приятная сонливая патока накрывает глаза и тело, боли и тревоги уходят. Он устаёт её обнимать и его руки обессилено падают. До последнего его не покидала мысль, что спать ему ни в коем случае нельзя - ему показалось, что так приходит к нему сама Смерть, в таком мягком обличии, чтобы, утешая, проводить, а как-только тот уснёт, унесёт душу в чистилище. Хотя, с другой стороны, а была ли ему другая дорога, кроме как этой, и не была ли эта тропа одним из лучших путей? Даже если так, он не мог ничего поделать от бессилия и истощения, после всего, что пережил. Даже если так - он не против. Даже если так - он готов.       Теперь всё позади. Его душу обволакивал мутный и приятный покой.       Несчастная, замученная душа погружается в сон. И навсегда ли?