Самый красивый цветок

Каждый день Лань Сычжуй обязательно выделяет время для тренировок в игре на гуцине. По словам Ханьгуан-цзюня, он делает большие успехи, но сам юноша чувствует, что ему ещё далеко до мастерства своего наставника. Иногда его игру приходит послушать Лань Цзинъи, которого, казалось, совсем не беспокоило, что сам он не тренируется так много и усердно, как его товарищ. Вот и в этот раз, едва в воздухе растворяются первые ноты, Сычжуй слышит тихий стук в дверь своей комнаты, а затем на пороге появляется Лань Цзинъи — они почти всегда заходят друг к другу, не дожидаясь приглашения. Юноши обмениваются улыбками, и оба, приняв благопристойные позы за низким столиком, полностью готовы начать тренировку. В комнате звонкими переливами снова раздаются звуки гуциня, и Цзинъи следит заворожено, неотрывно за парящими над струнами изящными пальцами, не может налюбоваться на стройный силуэт, изгиб открытой шеи и ниспадающие чёрные волосы. Глаза у Лань Цзинъи загораются и светятся искренней нежностью, то трепещет, то медленно замирает сердце в груди от льющихся чарующих нот и от такого точёного серьёзного профиля Лань Юаня. От восхищения хочется то ли расплакаться, то ли сгрести в тёплые объятья и никогда не отпускать, перебирать между пальцев шелковистые пряди волос, утыкаясь носом куда-нибудь в макушку, но сейчас можно только лишь наблюдать так беззастенчиво близко, (не) привлекая внимание. Лань Сычжуй чувствует на себе эти пристальные взгляды, и в такие моменты становится более сосредоточенным — оправдать этот восторг идеальным строем нот и торжественностью осанки, хотя в душе он всё никак не может перестать улыбаться, но внешне себя не выдаёт, оставаясь полностью сконцентрированным на игре. Он не понимает, чем привлекает такое внимание, ведь ничего особо выдающегося он не делает: играет на гуцине, сражается с мечом, прилежно учится — является самим собой и ничем больше, но, тем не менее, постоянно читает немое обожание во взгляде Цзинъи, от которого иногда просто вышибает лёгкие и становится так хорошо. Лань Цзинъи, на самом деле, большего от Сычжуя и не надо, чем являться самим собой. Мысли наблюдающего Лань Цзинъи калейдоскопом мечутся одна к другой, подбирая различные эпитеты к Лань Юаню, воспевая дифирамбы, возводя воображаемые храмы, сравнивая со всеми красотами мира, пока не приходят к выводу, что Сычжуй прекраснее даже любого пиона «Сияние средь снегов». — Я хочу подарить тебе цветы, — мечтательно выдаёт Цзинъи и спохватывается, что говорит это вслух, напряжённо замирает, чувствуя, как горит кончик языка высказанными неподобающими словами и пульсирует кровь в висках. Он боится реакции и ждёт робко ответа как смертельного приговора, что положит конец их дружбе, клянётся себе, что больше никогда-никогда не посмотрит на Лань Юаня так. Хочется зажмурить покрепче глаза и испариться, но он стойко держится и встречается с тёплым взглядом напротив, и в душе как будто что-то незримо, невольно расцветает от того, что его не оттолкнули. — В Облачных глубинах запрещено рвать цветы, — казалось, Сычжуй совсем не обратил внимания на суть фразы, уголки его губ чуть тянутся вверх, а взгляд кажется скорее расстроенным, чем осуждающим. Пальцы перестают порхать над струнами гуциня, приглушают последнюю ноту, и звенящая тишина стелется густым туманом между адептами. Кажется, на сегодня музыкальный урок закончен, и Цзинъи тонет в тёмных глазах напротив, боится сморгнуть — казалось, стоит пошевелиться — и весь мир мигом рухнет, прокладывая между адептами широкую трещину глубиной в тысячи ли. Мысли беспорядочно носятся по всей голове, не желая складываться во что-то цельное, но неожиданно цепляются за одну — показавшуюся самой очевидно правильной в данный момент. Лань Юань думает, что надо что-то сказать, возможно, что-то отвлечённое и приободряющее, но не успевает даже раскрыть рта, как Лань Цзинъи вскакивает и оглядывает комнату в поисках чего-то. Его шаги мягки, но стремительны, и спустя недолгое время он довольно резким движением, выдающим его волнение, кладёт на стол стопку белоснежных листов бумаги. Тонкие пальцы тут же начинают ловко складывать листы, придавливают аккуратно линии сгиба, и спустя мгновение юноша уже держит в руках белоснежный бумажный цветок. Сычжуй уже догадывается, что происходит, с интересом наблюдает и, когда Цзинъи с долей гордости вытягивает на руках законченную поделку, демонстрируя её во всей красе, тихим голосом выдаёт: — Красиво. «Не красивее, чем ты», — думает Цзинъи, и двумя руками, почти невесомо, пытается устроить цветок в чужих волосах, едва дышит, стараясь не коснуться случайно лобной ленты неловким движением. Лань Юань не шевелится, прикрывает глаза, его дыхание ровное, и сам он абсолютно спокоен, но сердце в груди предательски пропускает пару ударов. Лань Цзинъи наконец удаётся устойчиво закрепить цветок среди прядей, и он ещё не успевает далеко отстраниться, чтобы взглянуть и оценить результат, как Сычжуй неожиданно распахивает глаза прямо перед ним. Их мигом ставшие смущёнными лица находятся слишком близко, и Цзинъи, кажется, совсем перестаёт соображать, заливаясь краской до самых ушей, глубоко втягивает воздух через нос и наклоняется ближе. Робкий поцелуй, почти невесомый, ложится в уголках мягких губ Сычжуя, заставляя ресницы затрепетать от странного сладкого чувства, зарождающегося где-то внутри. Он не даёт Цзинъи отстраниться, притягивая ладонью за шею, удобнее прижимаясь своими губами к чужим губам, и они продлевают это касание, не шевелясь, — так целомудренно и совсем по-детски. Цзинъи отстраняется первым, обхватывает дрожащими ладонями горящее лицо Лань Юаня, покрывает мелкими, быстрыми поцелуями алеющие щёки, прямой нос, подбородок, скулы, прикладывает губы между бровей, почти касаясь лобной ленты. Когда он наконец отрывается от его лица, Лань Сычжуй лишь тихо, с любовью смеётся. Бумажная поделка тихо падает на пол. Лань Цзинъи понимает, что Сычжуй для него — самый красивый в мире цветок.