Победитель

«Палмдропов сделал феноменальную хуйню» «Короче, да, Палмдропов разъебал. Да» «Давайте опять: Палмдропов сделал круто... Он сейчас зазнается!» Кирилл стоит в толпе, слушает и не понимает, что происходит. Как не понимал больше года назад, когда ему сказали, что он прошёл на Фрэш Блад. Как не понимал, когда ему заявили, что он будет баттлить в финале. Вернее, так: Кирилл понимает прекрасно, к чему все идёт, но не понимает, хоть убейте, как такое возможно. Потому что, ну блять, это какой-то сюр. Кирилл слушает судей, но взглядом к одному Мирону приклеен, пригвозжден. Хочется, чтобы тот на него посмотрел, хочется здесь и сейчас его глаза увидеть по-настоящему, без ебаных темных очков. Потому что, кажется, именно в тот момент всё на свои места встанет, всё в голове Кирилла устаканится. Мирон, ты ведь такой ахуенно умный. Так объясни, как же так вышло? Объясни, как ты это сделал? Как ты меня за год перековал настолько, что я теперь беру сезон? Как ты меня до такой степени искорёжил, что я, стоя здесь, получая все эти ебаные лавры, могу думать о тебе только? Мирон свою шарманку заводит, толкает речь команде победителей. Надо признать, звучит убедительно. Кирилл не из чувствительных совсем, но почему-то дыхание перехватывает, почему-то улыбка на губах дрожит. «Самый большой рост как MC в этом сезоне показал Палмдропов» От воплей толпы уши закладывает. А Кирилл стоит не живой, не мертвый, потому что это такой абсурд, такая фантастика. У Кирилла ком в горле, и в груди как-то сентиментально щемит. Он губу закусывает и чувствует себя ребёнком, нафантазировавшим себе каких-то небылиц. «Абсолютно рандомный бухой школьник на фоне, блять, таблички с надписью Петушки...» Ага, все так. И этот бухой школьник теперь здесь. Благодаря тебе, Мирон. Ведь ты вытащил, ты поверил, ты дал шанс, ты заставил, ты... Ещё скупую мужскую слезу пустить не хватало. Вот это, конечно, отправит по пизде всю эпичность момента. Но от менторских слов действительно глаза щиплет. «Я тобой невероятно горжусь» Пробирает до мурашек, до дрожи в коленях, торкает сильнее, чем весь бар, хором скандирующий его имя. «Палм, Палм, Палм...» Поебать и на них, и на деньги, и на лыбящегося Ресторатора. Даже на команду поебать, на весь Фрэш Блад. Не поебать только на Фёдорова, который к нему обращается, как к герою вечера. Герой вечера... смешно. Мирон его путь успеха освещает, такой дурацкий и тернистый. Мирон говорит красиво и пафосно, но живо, лично к нему обращаясь. Мирон такой, сука, проницательный, он даже всплеск этот эмоциональный у Кирилла замечает, приближается быстро, пока толпа отвлечена чествованием победителя, приобнимает поддерживающе, спрашивает, все ли в порядке. Конечно, блять, все в порядке, все просто заебись, ты только смотри на меня, говори со мной, стой рядом, не оставляй. «Я поздравляю тебя, чувак, с тем, что ты взял этот сезон» От одной формулировки голова кругом идёт. Кирилл хватает протянутую Мироном руку, а сам с трудом справляется с желанием к нему прильнуть так по-детски, слащаво, голову на плечо положить, в шею татуированную уткнувшись. Школьник, пиздюк, ребёнок до мозга костей. Когда ему деньги призовые отдают, этот пьянящий ахуй, бьющий по башке восторг утихают немного. Кирилл уже в полном адеквате. Смотрите, да, он победитель, пиздец, правда? Анатольев даже шутку отпускает. Смотрит на Мирона и шутит, так себе, конечно, но толпа взрывается. Мирон снова к себе притягивает для объятия, а Кирилла аж потряхивать начинает. Держи, держи, не отпускай. Прицелы камер, одобрительные крики толпы, чьи-то руки, беспорядочно хлопающие по плечам – все смешивается, пестрит перед глазами. Громовые, несдержанные поздравления прилетают отовсюду, почти дезориентируют. Душно, пьяно, смазано, резко и сумбурно. Это водоворотом затягивает, занимает на добрую часть вечера. С ребятами хорошо, просто отлично. Ему бы только в себя прийди, этот мандраж в теле унять, а потом можно и весь бар залпом выхлебать. Ничего, впереди ещё целая ночь, успеется. Спиртяжка гуляет в теле приятной щекоткой. То состояние, когда ещё не унесло совсем, когда еще не в слюни и не в сопли, но уже так дурманяще-легко. Дело, конечно, в алкоголе, а не в том, что он взял Фрэш Блад. Кирилл курит, съебавшись от семнашки на максимально безопасное расстояние, заныкавшись в какую-то глухую подворотню. Хочется успокоить больно колотящееся сердце, в тишине побыть, послушать ветер и собственные мысли. Кириллу так неебически хорошо, но в то же время как-то надрывно хуево. Он устало прислоняется к пыльной стене этого каменного колодца, горячий затылок прижимает к промерзшему кирпичу. На языке горечь стоит, и внутри что-то неприятно копается. Дело, конечно, в сигаретном дыме и адреналине, а не в том, что сезон закончился, и не будет теперь ни баттлов, ни команды, ни Мирона, единственного человека, который в Кирилла верил все это время. Единственного человека, которому на Кирилла было не поебать, который его взялся из дерьма вытаскивать. Кирилл знает, что теперь все изменится. Он весь в предвкушении перемен, в предвкушении чего-то большого, значимого. Ему бы начинать потихоньку придумывать, куда теперь податься, но мысли (все до одной) как на зло к бывшему ментору возвращаются, этакому камню преткновения. И от одного всплывающего в голове образа Мирона хочется об этот самый кирпич себе голову размозжить. Вдвойне хуево от того, насколько безнадежно Кирилл вляпался. Потому что о господи, это же Оксимирон, такой ментор, такой отец русского рэпа, такой неебически крутой и важный. У него на лице написано: «Ебусь с ахуительно красивыми женщинами. Только ахуительно красивыми. Только женщинами». А Кирюша не того пола, не той среды, не того склада ума и характера человек. Кириллу и предложить-то ему нечего, кроме вагона вордплеев и своей оголтелой преданности. «Глупое сердце, не бейся!» Кирилл знает, что победил, что ему должно быть заебись, что это – лучшая ночь в его жизни, что он именно об этом и мечтал. Но не только об этом. Поэтому внутри все равно как-то пусто, внутри – полость. Кирилл привык её заполнять алкоголем, но с недавних пор этого недостаточно. С недавних пор хочется кое-чего другого. Скуренная до фильтра сигарета летит под ноги, янтарным тлением затухает на мокром асфальте. Кирилл глаза закрывает, прислушиваясь к звукам улицы: приглушённый гудёж бара, орущая вдалеке сигнализация, съедаемые плеском луж стремительно приближающиеся шаги. – Чувак, решил заняться медитацией? Блядски знакомый голос эхом отскакивает от обступивших их домов, прошибает Кириллу голову навылет. Заставляет глаза разлепить и начать прокашливаться судорожно в попытке не выглядеть таким растерянно-огорошенным. – Тут это... – Застал врасплох? – с пониманием усмехается Мирон, слегка изогнутая бровь вторит вопросительной интонации. – Прости, не хотел мешать. С секунду на месте мнётся, собирается уходить. И вот нахуя пришёл, спрашивается? – Ты не помешал, – запоздало подаёт голос Кирилл, тяжелый взгляд Мирону на плечи обрушивает, пытаясь удержать. Стой, ну куда ты попёрся? Хочется ему все своё содержание, всю беспокойную тоску выболтать. Поделиться. Но выходит только пресное: – Мне просто... ну, до сих пор не верится. Слишком много эмоций, и мысли разные в голову лезут. Мысли навязчивые, ебанутые. О тебе, например. – Понимаю, – кивает Мирон со знанием дела, подходит чуть ближе. – Но ты заслужил всё это. Так что попытайся голову от всякой хуйни очистить, выдохнуть и расслабиться. В себя уходить – не лучшая идея, поверь мне. Очередной порыв ветра с воем проносится по стенам. – Меня там потеряли? – вынужденно уточняет Кирилл. Возвращаться пока совсем не хочется. – Возможно,– у Мирона голос наигранно-лукавый, а в глазах – неподдельное участие, проникновенное такое. – Не парься, я тебя им не сдам. Стой, сколько нужно. Хочется рассмеяться истерически. Ну и откуда ты такой взялся, Мирон? Как можно вообще рядом с тобой рассудок сохранить? – Спасибо, – он в глаза ему смотрит, как будто бы с огромной благодарностью; на деле – с приторным обожанием. У меня так крыша поедет из-за тебя. – Да не за что, – Фёдоров отмахивается с усмешкой. – Ты победитель. Тебе сегодня всё можно. Возьми свои слова назад. – Всё? – эхом переспрашивает Кирилл, ощущая, что вот-вот сорвётся в бездну. – Почти всё. И тогда он делает это. Камнем бросается вниз с обрыва. В два молниеносных шага сокращает расстояние между ними, врезается в губы Мирона быстрым, смазанным поцелуем. Всего на мгновение. Чужая ладонь сгребает за воротник, с силой отшвыривает, спиной впечатывая в холодную стену напротив. Кирилл дышит рвано, нервно сглатывает. Поздравляю, мы в дерьме. Мирон его так и держит: на расстоянии вытянутой руки, в кулаке стискивая плотную ткань рубашки, к стене прижав. Его взгляд – смертельный приговор, лезвие гильотины. Кирилл такого ужаса не испытывал давно. Он ожидает услышать взбешённый, полный брезгливого осуждения голос. Но по ушам бьет немного раздражённое, практически родительское: – Тебе надо бросать пить, Анатольев. Внутри все обрывается. Так вот, в чем дело. От этих его слов так мерзко становится, так обидно. В первую секунду хочется даже по лицу ему дать, потому что, блять, как он смеет. Потому что Кирилл так сильно в него влюблён, так крепко и так долго с этим чувством повязан, а для Мирона это все – пьяный бред, бухой угар. Мирон даже не считает необходимым за это гейство сраное ему оплеуху отвесить, он его элементарно всерьёз не воспринимает. Даже сейчас, даже когда Кирилл взял этот ебучий Фрэш Блад, для Мирона он – просто малолетний алкаш, а это все – его очередная тупая выходка. Бестолковое дитятко. Кириллу так иррационально больно, как от предательства, от тяжкого оскорбления, на которое он никак не может ответить. Кирилла от иступленной злости, от негодования едва ли не трясти начинает. Он руку Мирона, все ещё сжимающую ворот его рубашки, в каком-то капризном жесте отталкивает, смотрит в эти неебически огромные еврейские глаза и говорит, задыхаясь, сбивчиво: – Я, блять, не пьяный,– собственный голос, вся эта реплика звучат как нелепые детские оправдания, Кириллу от самого себя противно. «Я не оправдываюсь, правда». – И просто, о господи, Мирон Янович, да идите вы нахуй... Кирилла несёт, он сам это понимает. Ему бы сейчас заткнуться, прощения попросить и пойти горе заливать бухлом, но заплетающийся язык не слушается, да и молчать, по правде, сил уже совсем не осталось. Кирилл смотрит на Мирона и в лицо ему кричит, надломившимся, скрипящим голосом, забивая хуй на то, что их могут услышать: – Иди нахуй, ясно?! Пиздец, по-твоему для меня это шутка? Я, блять, весь год на говно исхожу из-за тебя. Я жить нормально не могу, везде твоя рожа мерещится. Неосторожные, агрессивно выброшенные слова звучат предъявой, горло царапают, в нёбо холодными иглами впиваются. Кирилл даёт осечку, понимает, что спизданул. Хочется извиниться, рот себе с мылом прополоскать. – Я... я такой уебан, прости. Кирилл ждёт, что Мирон развернётся и даст по съёбам, что ретируется поспешно от этого школьника невменяемого, но Федоров только руки скрещивает на груди и всем видом показывает, что готов слушать. И не отвертеться теперь. Сам же хотел. Ну так получите – распишитесь. Кирилла трясёт, совсем как на первых баттлах. Он Мирону пялится куда-то в область солнечного сплетения и надеется только, что голос дрожать не будет: – Я с самого начала сезона понять не мог, почему тебе не похуй. На нас, на меня, на то, как я всираю свою жизнь. В смысле, ради шоу, конечно, баттл-рэп там, вся хуйня. Но не только, было что-то ещё, кроме этого. Не могло не быть. Кирилл смотрит на Мирона с мольбой. Скажи, что я прав, что я не наивный долбаеб, навыдумывавший себе какой-то херни. Мирон его сверлит взглядом до боли серьезным, невыносимым, и ничего не говорит. – Вся эта опека, поддержка, мотивация ебаная. Я не знаю, что бы со мной стало, если бы не ты. И я не знаю, почему у тебя единственного получилось меня заставить что-то делать. Вернее, блять, знаю, конечно, знаю... Кирилл под прицелом этих глаз пронизывающих обугливается, он просить, умолять готов. Ты же все и так понял, нахуя это издевательство? Давай я заткнусь наконец-то, а ты расскажи, Мирон, о средневековой европейской литературе, мне, пиздюку без образования и академических перспектив. Расскажи о стоицизме, о гностиках, о Лондоне. Расскажи... – Я знаю, что ты ко всем нам так относился, с заботой почти. Ты не подумай, я губу не раскатал. Знаю, что я тебе нахуй не сдался. Знаю, что просто один из членов команды. И что тебе в принципе на все это поебать, у тебя дела поважнее. Кирилл себя ненавидит уже за то, что просто рот открыл. Хочется сквозь землю провалиться, хочется Мирону память подчистую стереть. Хочется под рёбра залезть рукой и этот паршивый насос вынуть. У Кирилла в глазах мольба. Ты задуши меня, Мирон, голову мне проломи, выкинь на проезжую часть, как псину ебаную. Лишь бы больше тебя не видеть никогда, лишь бы ничего этого не чувствовать, лишь бы с тобой одним воздухом не дышать. – Но, наверное, прикол в том, что я не мог это не воспринять как что-то особенное. Потому что я еблан конченый. Потому что ты в меня поверил и крест на мне не поставил даже после всех проебов. И потому что я влюбился, как последний долбаеб. В тебя, пиздец как сильно. Голос перехватывает, и снова по-бабский разреветься хочется. Кирилл замолкает, даёт себе передышку, пытаясь колотящиеся в черепной коробке мысли привести в порядок. «Когда ты пьяный, к тебе появляется некая смесь умиления и сострадания» Ну что, Мирон, пожалеешь меня теперь, если я нажрусь? Фёдоров на него смотрит, глаз не отводя, тяжело так, из-под охерительно длинных ресниц. Вид у него строгий и сосредоточенный, такой менторский, что у Кирилла неуместно колени начинают подкашиваться. Слова как будто сами собой собираются в предложения. Кириллу грудь сдавливает, он подступающую истерику чувствует, но сделать ничего не может. – И я теперь не знаю, как жить буду, потому что по-нормальному – не умею. И без тебя я не справлюсь, проебусь и сдохну. Потому что какой нахуй смысл что-то делать, если тебя рядом не будет. Он тараторит сбивчиво, как не в себе, голос все сильнее повышая, едва ли не на крик переходя. – От меня же без тебя ничего не останется. Я загнусь, потому что люблю тебя и, блять, никто мне нахуй не нужен больше. Это пиздежом неосмысленным могло бы быть год назад, а сейчас – нет. Я знаю, о чем говорю. Прости, что мозг тебе ебу, пошёл я нахуй, конечно, но я просто не могу... Мирон не даёт договорить, сгребает в охапку, прижимает к себе, обрывая неконтролируемый поток речи. Мирон обнимает так крепко, почти до боли. – Чувак, тише, успокойся, – звучит над самым ухом. Кириллу этот тембр в кошмарах сниться будет. Он не понимает, что происходит, дышит судорожно и часто, хватается за Мирона, как за спасательный круг, лицо прячет в ткани его толстовки. У Кирилла лёгкие саднит, как если бы он въебал кросс. Горячая ладонь ложится на затылок, едва ощутимо ерошит короткие волосы. Пиздец пиздец пиздец Федоров пахнет терпким дорогим одеколоном и сигаретами. Кирилл у него за спиной руки сцепляет, жмётся так иступлено и панически, будто боится, что тот прямо сейчас рассыплется, исчезнет, миражом растает. Кирилл моргает часто-часто и губу закусывает чуть не до крови. Ещё не хватало расплакаться на плече у Оксимирона, да блять, отличный план. Хочется так и остаться до конца жизни, хочется Мирону под кожу залезть, куда-нибудь в район левого предсердия забраться и там поселиться. Потому что с Мироном – хорошо, правильно, спокойно. Без него остаться значит снова быть выброшенным в этот пиздецовый мир, снова потеряться в «сумеречном лесу». Страшно до одури. Сухой, невесомый поцелуй опаляет висок, разгоняет мурашки по телу. Кирилл, пересиливая себя, от бывшего ментора отлипает, только чтобы в глаза ему посмотреть вопросительно, озадачено. Ну и что теперь? Что дальше? – Чувак, ты совершенно безнадёжен. Ну как я тебя такого могу оставить? – тихо проговаривает Мирон, усмехается. Взгляд у него мутноватый, разморенный, и рука все ещё на затылке у Кирилла лежит, на шею немного сползая. – В смысле..? Кирилл ужасно боится обмануться, обрадоваться раньше времени. Сердце, кажется, пропускает по меньшей мере ударов десять, обрывается, проваливаясь куда-то в пятки. Мирон глухо смеётся, смотрит на Кирилла ласково так, действительно почти с умилением. – В смысле, да. У него в глазах какое-то обволакивающее, расслабляющее тепло плещется. Кирилл пялится завороженно, налюбоваться не может. Это шутка? Кажется, вторая за этот наглухо ебанутый вечер. – Можем попробовать. Глядишь, что и выйдет. Кирилл опять слушает и не верит. Как слушал год назад, когда сам Оксимирон со своего рэп-Олимпа позвонил ему и сказал, что он в его команде. Как слушал всего за несколько часов до этого в баре неподалёку, когда Мирон Янович присуждал ему победу в сезоне. Кирилл ушам поверить не может, потому что Мирон (на этот раз точно Мирон) снова дает ему шанс. В который раз. Кирилл знает, что сделает все возможное и невозможное, мыслимое и немыслимое, чтобы не проебаться. Благо, удачный опыт у нас уже имеется. Кирилла этот триумф дурацкий накрывает, пьянит не хуже алкоголя, в голову дает нещадно. Он в руках Мирона плавится, улыбается придурковато и восторженно. – Две самые пиздецки важные победы в моей жизни произошли сегодня. И обе связаны с тобой. – Пощади, вот это пафос, – иронически тянет Фёдоров. Собственный голос кажется севшим, посаженным, но теперь уже так на все эти детали похуй, теперь это всё так неважно. Этот вечер идеальный. Идеально такое новое и неизведанное прежде чувство абсолютного счастья, теплящееся в груди Кирилла, идеальны отдаленно гудящие звуки бара, идеален промозглый весенний воздух, и этот колодец-подворотня, и обжигающее дыхание Мирона на щеке. – Сразу поедем к тебе, или сперва отпразднуем и нахуяримся? – сиплым шепотом выдаёт Палмдропов, посмеиваясь, расплываясь в самой широкой, самой бессовестно-довольной улыбке. Мирон только приглушенно хмыкает, властно так притягивает и себе и целует, ответа так и не дав. Такая, бейби, стори лав