Кларк падает — бесконечно вниз, и кровавые языки огня захлёстывают её фигурку со всех сторон. Последнее, что он может увидеть каждый грёбаный раз — белое, искажённое смертельным ужасом лицо и губы, выталкивающие дрожащее и рваное: — Белл… И тогда он кричит, надрывая связки и чувствуя, как от этого звука мелко вибрирует каждая клеточка его тела. Он тянет руку, но только обжигает кончики пальцев — не об огонь, о стекло иллюминатора. И даже когда их маленький кораблик набирает высоту, ему кажется, что он всё ещё слышит рёв Первородного Огня и то, как неистово и жадно он пожирает кожу той, которую он любил больше всех на свете.
Рэйвен — птица с опалёнными крыльями — дышит горечью сомнений и робкой надеждой: — Может… — чтобы продолжить, ей требуется судорожно вздохнуть, словно набираясь храбрости, — …может, однажды мы сможем думать о ней так? Беллами смеётся вымученно и тихо — она ведь сама в это не верит — и прикладывает руку к равнодушному льду стекла, сосредоточенно выискивая в нём малейший отклик. Космос на изнанке с готовностью пожирает свет, дребезжа всем своим безвоздушным, разливающимся на бесконечность сознанием — охватывая в кольцо их умирающий корабль, он трещит несуществующими температурами и давлением. — Легенды — это несуществующие, — замечает мужчина, в отражении ловя подругу, как в клетке. Пристыженная и укрощённая судьбой, она находит силы только на вздох, истерзанный пепельной скорбью, которая оседает в лёгких смогом войны. Война не закончилась — она затихла, будучи проигранной. До следующего креста, выжженного в груди и не имеющего места на кладбище. Кларк — короткое переплетение букв, отпечатанное на подушечках пальцев слабым теплом и ароматом лекарств. Ни костей, ни пепла — пустой шлем вместо могилы и всеобъемлющее, отрицательное ничто, стирающее границы разума. Сопротивляться забытью — всё равно что пытаться замедлить процесс заражения. Невозможно. Но он пытается, потому что иначе сойдёт с ума — инфицированный, проклятый болезнью под названием «вина», Беллами делает шаг за шагом, преодолевая каждый день подобно миллиарду непластичных секунд, пытающихся сломать его своей бесконечностью. Он отрицает и только поэтому может существовать. Из последних сил и несгибаемого упрямства. — Это те, кто никогда не жили. А Кларк… — имя взрывается на губах кислотной болью, такой яркой, что она почти обретает цвет, пенящийся кровью и железом, — …она была. Пустота клеймит его тело слабостью, замедляющей сердце, и живая легенда догорает в воспоминаниях несмелым теплом ладони там, где под рёбрами отныне таится смерть.Смерть уходит вместе с тем, как осыпается фальшью слово, обозначающее недостижимость, две тысячи сто девяносто девять дней спустя. Ведь легенды никогда не умирают — они становятся частью тебя.