Улитки и устрицы

1. Для простых граждан вход в термы Венеры стоил немало — баня не была общественной — однако архитектор строения Мамурра приходился Гаю Цезарю хорошим товарищем и устроил так, что Гаю посещение не стоило ничего. И очень кстати, потому что холить тело он любил, а растрачивать средства — не очень. Не водилось у военного трибуна лишних средств. И с этим досадным обстоятельством были связаны его сегодняшние хлопоты. Гай явился в термы до рассвета, затемно. Гипокауст (1) еще не нагрелся в полную силу, и потому пар в пропнигии (2) не успел сгуститься. Белая пелена была настолько слабой и дырявой, что сквозь неё без труда просматривалась мозаика на противоположной стене — вплоть до сосков на груди Венеры Пенорожденной. Гай терпеливо ждал, когда водяной пар осядет на коже и впитается в неё, и от нечего делать размышлял на вечные темы. Уж где, как не в бане, заняться этим бесполезным делом? Все свои философские сочинения он породил именно здесь, в мраморных стенах небольшой роскошной термы. Отчего Фортуна такая проститутка? Любит тех, кто сам берет её, а еще более тех, кто приплачивает ей сверх оговоренной цены. Вот скажем, Красс — богат, как царь Мидас. А всё из-за того, что подсуетился во время проскрипций (3). Даже мерзавец Сулла счел его повадки слишком хищными и отказался от услуг такого помощника. Но Марк к тому времени успел наворовать столько, что теперь скупил половину домов в Риме, да еще приторговывает рабами, обученными ремеслам... Пар постепенно становился горячее и заволакивал пропнигий. Округлостей богини было уже не разглядеть, и Гай перевел взгляд на мозаичный пол. Мамурра придумал украсить его рисунком, повторяющим морское дно: по золотистому песку в красивом хаосе расположились раковины и камни, пучки зеленоватых водорослей и колючие ежи. Над полом потрудились лучшие мастера Рима: мозаики получились до того живыми, что проходя по ним, люди старались не наступать на то, что казалось острым. Пар наконец-то стал крепким. Цезарь поскреб ногтями по плечу — грязь легко скапливалась под ними, — и удовлетворенно вздохнув, прикрыл глаза. Теперь можно было ни о чем не думать, а просто ждать положенное время и идти навстречу судьбе. Досчитав до ста и одного, Гай заглянул в фригидарий (4) ополоснуть размякшее тело в прохладной воде, и энергичным шагом направился в айлептерий (5), где уже ждал Феофлет. Феофлет был самым лучшим бальнеатором на свете. Гай доверял ловкости грека такие нежные места своего тела, какие не доверял и любовницам. И даже подумывал выкупить банщика однажды. Но для начала следовало завести дома гипокауст, да побольше... Гай был уверен, что вскоре так и будет. Чувствовал, что счастливая звезда уже колет ладони и ведет его к власти, славе, обогащению. Оставалось только жертвовать Фортуне побольше, чтобы не ушла к другому. Одной из таких жертв — неприятной, но увы, необходимой — было очищение кишок перед визитом к консулу. Умница Феофлет и бровью не повел – сделал все, как надо. Жаль, что такого ловкача не нашлось в своё время в Никомедии! Очень бы пригодился, когда молодой — тогда еще молодой — римский посол познавал глубины дипломатии в обществе вифинского царя. Цезарь ненавидел, когда ему припоминали подвиги тех дней, и не в последнюю очередь потому, что зад его о ту пору еще не привык к растяжениям. Ощущения во время «дипломатии» были преотвратными. А всего-то и требовалось — найти раба, который умело разомнет и разогреет неподатливый вход. После ласк как-то проще смириться, что следом туда вставляют трубку и накачивают воду, а потом и вовсе... гм... Что до Феофлета, то грек проделывал подготовку не только пальцами, но и языком, а воду подогревал на жаровне до самой приятной температуры. Ну как не выкупить такого умельца в личное пользование? Преступно, просто преступно. Из терм Гай вышел воодушевленным и без единого лишнего волоска на теле. Путь его лежал в Карины, в роскошный домус консула Марка Лициния Красса. — Господин приглашает к завтраку, — сообщил слуга и проводил гостя в просторную экседру (6). Марка там не было, но накрытый стол уже дожидался. Гай не съел с утра ни крошки, но что желудок? — любопытство его было куда голоднее. Прихватив со стола яблоко и хрустя им, он с живейшим интересом изучил все фрески летней столовой, а потом вышел наружу полюбоваться на виридарий (7). Ухоженный сад красовался и благоухал лучшими весенними цветами, на ветру тихонько позвякивали медные колокольчики. Посреди цветочного великолепия белел новенький нимфеум (8) — солнце делало белизну камня настолько ослепительной, что глаз резало. Гай подошел ближе. Изящный мраморный грот таил в своей тени обнаженную речную нимфу. Из кувшина, что она держала, изливалась тонкая струйка воды, ниспадая в овальную чашу с резвящимися в ней красными рыбками. Их вуалевые хвосты напоминали и фламмы (9) невест, и кровь, мгновение назад пролившуюся в воду. Может статься, это не рыбы, а души проскрибированных? Гай хмыкнул и чуть не подавился яблочным семечком. С Марка бы сталось пригрести бессмертные души за компанию с усадьбами и золотыми сундуками. Нет такой вещи в мире, из которой делец Красс не сумеет выжать выгоду. — Аве, Гай! — послышалось из-за спины. Помянешь — оно и появится. Цезарь обернулся, изобразив на лице любезное выражение. — Доброе утро, консул! Да хранят боги твой дом и приумножают его благополучие. Красс без тени лукавства поблагодарил за пожелание и предложил позавтракать прямо в саду, раз погода позволяет. Слуги перенесли стол в сад. Поглощать завтрак под журчание фонтана и мелодичный перезвон было очень вкусно, при том, что пищу подали самую обычную. Каша, хлеб, сыр и фрукты — Красс не роскошествовал; напротив, он соблюдал умеренность во всем, что не касалось погони за влиянием. И это вызывало уважение даже у злейших его оппонентов. Беседа с самого начала завязалась неприятная. — Как поживает Корнелия Цинилла? — любопытствовал Красс. — А Юлия? Цезарь покладисто отвечал о жене и дочери — в меру подробно, в меру забавно. Интересовался в ответ успехами сыновей Красса и не забывал удерживать на лице приятную полуулыбку, которая ему весьма шла. Вежливость требовала от него расспросить собеседника и о жене Красса, о Тертулле. Цезарь сделал это без запинки, и вполне искренне. Ибо приблизиться к богатейшему человеку Рима ему помогла именно она, Терция. И произошло это после нескольких жарких ночей, проведенных в объятиях друг друга. Мужья, как правило, узнают о таких вещах последними, но слухи о связи жены с молодым трибуном Цезарем дошли до Красса мгновенно — популяры (10) были счастливы любому поводу посмеяться над противником, и люди их кричали об измене Тертуллы на всех углах. И что же Красс? Встретившись с Цезарем на пиру, он отвёл его в сторону и любезно поинтересовался, хороша ли его жена в постели. Цезарь сделал вид, что онемел от удивления, а сам выжидал, что будет дальше. Красс разгадал его и, посмеявшись, посоветовал не притворяться. Тогда Цезарь, по-настоящему смутившись, ответил, что Тертулла очень хороша, и особенное очарование ей придаёт некоторая неопытность, хотя казалось бы — годы замужества, двое детей... Красс одобрительно расхохотался, хлопнул его по плечу и предложил выпить вина за знакомство. Потягивая янтарное фалернское вдали от прочих гостей, Марк прямо заявил, что любви к Терции не питает, ибо женился на ней как на вдове старшего брата. «И не более того». Кроме того, добавил Красс, он знает, что Терция изменяет ему, но не видит в этом трагедии. Причин такого равнодушия обманутый муж не пояснил, лишь взял с тарелки устрицу и поинтересовался у захмелевшего любовника жены, а так же племянника своего заклятого врага, что тот находит более вкусным — улиток или устрицы? — Равнодушен, — пожал плечами Цезарь. — Но под вино пятнадцатилетней выдержки... — поддавшись интуитивному порыву, он вынул раковину из пальцев Красса, — ... сгодятся и устрицы, и улитки. С той ночи между Крассом и Цезарем установились настораживающе теплые отношения. Богач покровительствовал начинающему политику, не прося ничего взамен. Вот только каждая свинья в Риме знала, что Красс взыскивает долги даже ценой разорения друзей, и слово «пощада» ему не знакомо. А если не взыскивает прямо, то требует каких-нибудь услуг. Цезарь держал это в уме, принимая милости могущественного покровителя. А также частенько вспоминал жаркие бедра Терции и скользкий похотливый взгляд, брошенный её мужем в ночь знакомства — когда речь зашла об устрицах и улитках. Тот, кто равнодушен к изменам жены, очевидно, должен быть неравнодушен к каким-то другим вещам, ведь так? Или член Красса встает только при виде богатств, которые он еще не заполучил? Ответ должен был последовать, как раскат грома неумолимо следует за блеском молнии. И он последовал. 2. В консульстве Марк находил много выгоды, что практически равнялось для него счастью. Тугоухие боги наконец услышали молитвы нобиля, и с небес пролился благодатный дождь, наполнив доверху имплювий (11) его желаний. Даже неизбежное сотрудничество с Помпеем не бесило Красса, а скорее подстёгивало. Как известно, добрый враг лучше плохого друга. Вот только заноза, терзавшая сердце Красса всю его жизнь, увы, никуда не делась. Статус консула вогнал её лишь глубже, а ведь иные полагали, что у него вовсе нет сердца. Имя занозе было Лициния. Дочь тётки нравилась Крассу с детства. С самых пеленок она отличалась красотой и кротостью нрава, а чем старше становилась, тем больше походила на мать и тётку. Лициния росла на его глазах и расцветала с каждым годом, и Марк не упускал случая навестить домус родичей. Крутился на пороге женской половины, при случае дарил маленькой девочке цветы. Будь он провидцем, постарался бы оставить свою симпатию там, где она зародилась, в глупом детстве. Но увы — всё случилось, как случилось. Лицинию посвятили в весталки, когда ей сравнялось десять лет. Большой почёт для рода: всё семейство собралось на пир, чтобы отпраздновать такое событие. Лициния была рада выпавшей чести, как может быть рад только невинный ребенок, и охотно принимала поздравления. Мрачен во время проводов был один лишь Марк. Ему о ту пору сравнялось тринадцать, и по обыкновению своего характера, он уже сложил себе чёткие планы на будущее. Лицинии в них отводилось место его супруги. Матери его детей, доброго гения его дома. И тут такой поворот — его возлюбленную сделали Возлюбленной. Отняли у него, и подарили богине, которой решительно все равно, какая девчонка отдаст свое девство и тридцать лет жизни — лишь бы умела ворошить дрова в очаге. Марк был зол, раздавлен, удручен. Но ничего не мог поделать — против его горячего желания восстал бы весь мир, и боги заодно. Начиная с отца, который своими руками засёк бы его до смерти, узнав о тайной мечте выкрасть Лицинию прямо с пира. Марк струсил, не решился. Гнев отца и проклятия семьи в его планы вовсе не входили. И всё же он воспользовался последней ночью свободы, чтобы отвести Лицинию в сад. Заключив в ладони её маленькую нежную ручку, Марк сбивчиво и бестолково просил не забывать брата, когда Лициния станет важной весталкой. Девочка в ответ непонимающе улыбалась и обещала не забывать. Напоследок Марк должен был спросить, любит ли она его, но не смог: слова встали комом в горле. Минуло двадцать лет. Марк стал претором, заполучил вожделенную магистратуру, открывавшую путь к новым вершинам. За плечами была целая жизнь, потраченная явно не впустую. Сначала судьба только отбирала: отца и братьев, родных и друзей, наконец, положение в Риме. Восемь долгих месяцев Марк скрывался в испанских пещерах, жил как нищий бродяга, питался подачками. Затем Фортуна повернулась лицом, даровала гражданскую войну и триумфальное возвращение в Рим. Богатство, вырванное из рук врагов вместе с их пальцами, быстро приумножалось. Сорок пять миллионов денариев — шутка ли! Но Крассу всё было мало. Он желал покрыть все свои убытки, возместить все ущербы. И сам понимал, что прошлого не вернешь ни золотом, ни влиянием. Благо, было кому оставить миллионы. Положение третьего сына позволяло избегать ответственности брака, но оставшись старшим в роду, Марк, не раздумывая, взял в жены вдову брата. Тертулла родила ему сыновей — похожих на кого угодно, но только не на него. Марку было ясно их происхождение, и не убил он ублюдков лишь в память о брате, тот Тертуллу искренне любил. Её младший — Публий — с годами неожиданно понравился ему. Красс уделил воспитанию смышлёного мальчика много времени и сил. Тот отблагодарил его — вырос достойной опорой рода. Со временем Марк даже перестал посмеиваться, услышав очередной раз, что «Публий весь в отца». И вот — приятный год его претуры. Почему старая любовь напомнила о себе именно тогда? Этого Марк не знал. Богам вновь было угодно развлечься за его счет, не иначе. Ведь мир людей для них что-то вроде цирка, где может случиться самое невероятное и смешное. Гладиаторы бьются как звери, дрессированные львы ходят на задних лапах, подражая людям. Претор жаждет любви весталки, которой нет до него дела... В цирке он видел Лицинию чаще, чем на семейных торжествах. Она уже год, как ходила в наставницах, и всё чаще появлялась на публике, окруженная молоденькими ученицами в белых одеяниях. Лик её был свеж, взгляд чист и оживлен. Тело повзрослело, налилось во всех положенных местах, став соблазнительным и женственным. И всё равно она была той же милой девчушкой, что запомнилась ему. Мысли о Лицинии были подобны наваждению. Красс не мог отделаться от навязчивого образа. Никакие средства не могли заглушить соблазняющего голоса в поглупевшей голове. За тридцать три года он привык брать свое — усердием, волей, хитростью. Чем угодно. И не мог смириться с тем, что запретный плод, пусть и перезрелый, до сих пор висит на ветке — руку протяни! — и мучает его танталовой мукой. Днями напролет претор сочинял хитрые предлоги, чтобы остаться с весталкой наедине. И — снова вмешательство богов! — случилось так, что давняя любовь сама дала ему повод. Она пришла в его домус в обеденное время, но не застала его — Марк отлучился по срочным делам. Тертулла приняла родственницу со всеми почестями, но та оставила записку и ушла. Той же ночью Марк повстречал весталку в Коринфском саду — там она назначила встречу. Он шел туда по доброй воле, влекомый жгучим любопытством и смутной догадкой. Лучше бы остался в своей постели, дурак! — Я не забыла тебя, брат, — жарко прошептала Лициния, пряча лицо за вуалью. — И ту ночь в саду не забыла. — Что с того? Он старался придать голосу отеческой строгости, но какое там... Перед ним была не дочь, и не сестра. Женщина... — Господин? Занавесь колыхнулась, впуская в кубикулу (12) предрассветную свежесть и Медею. Стройная фигурка мелькнула на свету и растворилась во мраке. Марк прикрыл глаза, притворяясь спящим. — Проснись, господин мой, — сладко шепнула Медея. — Скоро рассвет. Господин не отозвался, и рабыня перешла ко второму испытанному способу разбудить его. Скользнув по груди шелковистыми кудрями, осторожно сдвинула ткань, укрывавшую бедра, и принялась ласкать член. Умелые движения губ и языка дарили поистине незабываемое пробуждение. Проснувшегося заставляли пробудиться дважды — вскоре Красс уже стонал и с наслаждением зарывался пальцами в густые черные кудри, задавая ласкам нужный темп. Даже не будучи обученной, Медея стоила как лучший стеклянный кувшин. После обучения в борделе цены этому сосуду и вовсе не стало. Тем не менее, девицу ему продали почти за бесценок — хотели угодить. И угодили. Огромные серо-зеленые глаза, чувственный рот, светлая кожа, полные груди и точеная талия — всех достоинств девушки было и не счесть. Нежная хрупкость бриттской красавицы завораживала, и особенно тех, кто уже пресытился грубой красотой германских женщин. Марк отдавал её лишь самым угодным гостям. Кстати, о гостях... — Уйди, — не дав Медее завершить начатое, Марк оттолкнул голову рабыни. — Позови Марция. Вскоре явился Марций с водой и одеждой. Выразив взглядом сдержанное удивление, что хозяин уже на ногах и с подозрительно беспокойным членом, принялся хлопотать. Любопытство родилось вперед этого раба, и позволялось ему многое, поэтому, в конце концов, он спросил, отчего на хозяйских щеках такая бледность, а в глазах краснота? — Не спал, — посетовал Марк, натягивая тунику. — Мысли одолевали. — Медея не прогнала мысли? — Мысли умеет прогонять лишь тот, кто научился прогонять тучи с неба, — устало ответил Марк. — Это и богам-то не всем под силу. Марций поцокал языком: его буйную голову мысли сроду не одолевали, только страстишки, — и понёс кресло на улицу, чтобы заняться бритьем. В этом деле ему не было равных — владел бритвой, как Аполлон кифарой. На случай самоубийства более верного и умелого исполнителя было не найти. Но Марк в душе надеялся, что избежит участи отца и брата — с помощью богов и дарованных ими богатств. Будучи приведён в надлежащий римлянину вид, хозяин домуса вознес молитвы Ларам (13), выпил воды и отправился в домашнюю палестру (14). На случай, если бы Марций сплоховал, Марк доверил бы свою смерть рукам рудиария (15) Гектора. Он пятьдесят раз выходил победителем с арены и знал об убийствах всё, что может знать простой смертный. В данный момент Гектор тренировал нанимателя сражаться по-фракийски. По иронии судьбы, изучение именно этого гладиаторского стиля Красс отложил на потом. Но фракийца Спартака всё равно сразил, и плевать, что слава досталась Помпею. Однажды всё будет по-другому. За отработкой сложных ударов в шею Марка застало известие о том, что явился Гай из рода Юлиев и ждёт его. — Привести? — подал голос Марций. Пройдоха умел угадывать настроения хозяина: Марку действительно не хотелось прерываться. Скорее наоборот — отточить новые знания на молодом Юлии было так соблазнительно. Представить на его месте Гая Мария, да и вонзить меч в горло. Вот было бы утро! Увы, политические соображения позволяли втыкать в Гая Юлия лишь тупые предметы. И даже с некоторым комфортом для оного Гая. — Пусть приготовят баню, — распорядился Марк. Его отерли влажным полотном, и Марций подал синюю тунику с золотой вышивкой и цепь. 3. За приглашением на завтрак стояло многое — и желание поговорить о делах было не последним. Цезарь полагал, что знает, о чем пойдёт речь. Заклятый друг Красса Помпей, как всегда, оказался впереди — еще в декабре посулил народу закон, который восстановит народных трибунов во всех их правах. Второй консул поддержал инициативу слишком поздно и теперь кусал локти. Отмена реформы Суллы сулила лавры, но не ему. Какая досада! Как бы смешно это ни звучало, но верному сулланцу было важно прослыть демократом. И обогнать в том Помпея, что звучало еще смешнее. Цезарь, конечно, и не думал насмехаться над богатым, и что важнее — неглупым покровителем. Сыр и оливковый паштет были съедены. Консул прополоскал рот водой и, как бы между прочим, оседлал волнующую его тему. — Мне донесли, что на площадях восхваляют Помпея. Будто отмена реформы — его заслуга. — Я тоже слышал такое. Люди не сведущи в том, как принимаются те или иные законы. Их головы пусты, как кувшины — крикнешь что-то, пустота отзовется эхом. — Нужно сделать так, чтобы эхо кричало о моем участии в этой реформе, — заявил Красс и отправил в рот дольку яблока. Крепкие белые зубы консула неспешно перемалывали хрустящий плод. Глаза смотрели на Гая со спокойным любопытством. — Когда я был ребенком, — осторожно начал Гай, — всем нравилась такая простая игра. Называлась «Кто громче крикнет». Дети по очереди кричали, и побеждал тот, кого больше слышно. Красс скорчил рожу, словно у него разболелся зуб. — Что это значит, Гай? Хочешь сказать, мне вновь не обойти этого засранца? — Ну отчего же… Цезарь заговорщически улыбнулся. Ревность Красса к «Великому» Помпею была ему и смешна и понятна. Ведь Помпей младше годами, и начинали они вместе. Но Красс из кожи вон лез, а смог обойти конкурента лишь в богатствах. Другой был бы доволен, но не этот. Толстосумов не нарекают «великими». Полководческая слава — вот вожделение Красса, вот любовь его жизни. Столь же неприступная, как и весталка, которую он соблазнил, а потом блестяще защищал в суде. Впрочем, ораторское мастерство спасло тогда в первую очередь его собственную шкуру. А вот чужие шкуры ему не жаль, когда запах виктории дразнит ноздри. Стремясь подавить бунт рабов единолично, для своих легионов проконсул Красс оказался страшнее, чем армия Спартака — первой децимацией (16) добился повиновения, второй вселил мужество. Была бы и третья, не подоспей Помпей… А в итоге все равно пришлось яростно торговаться за право надеть почетный лавровый венок вместо захудалого миртового (17). — В этой игре был один секретный прием, чтобы победить. Громче всего слышен крик, раздающийся последним. Ты сейчас на шаг впереди — и это оружие, которое достойно тебя, Марк. Не борись с Помпеем за первенство в том, что уже почти сделано. Лучше сделай свое консульство более славным, чем ожидают люди — дай им то, чего они не чают. Красс невольно подался вперед, недоеденная яблочная долька хрустнула в напряженных пальцах. — Что ты предлагаешь? — Обещай восстановить должности цензоров. И сдержи обещание. — Хммм, — Красс на мгновение задумался, теребя пальцами золотую цепь у смуглой шеи. Наконец губы консула сложились в мечтательную улыбку. Понял, что восстановив цензоров и поставив на должности верных людей, получит острое оружие против сената. И долгожданную славу демократа. — Ты мне нравишься, Гай Юлий! — объявил Красс и постучал пальцем по колену Гая. — С каждым днем нашего знакомства всё больше и больше. Бойся, как бы это не зашло слишком далеко. — Бояться — не моя стезя, — пожал плечами Цезарь. — Но если ты очень настаиваешь… — Я настаиваю только на том, что бы мы сейчас же отправились в балинею (18) и отдохнули как следует. Хозяин встал, гость последовал его примеру. Очевидно, и приглашение в купальни было задумано заранее. Цезарю оставалось радоваться, что смог вовремя удружить Марку Лицинию хорошим советом. Потому что в более интимной обстановке и разговоры пойдут другие. А там и действия, вероятно. Ведь не почудилось же ему, что Красс вновь смотрел с вожделением. Вот только что — за столом, когда как бы в шутку заявил, что готов зайти далеко. Любитель устриц и улиток, Приапов член ему в ухо… В купальнях Красса царил приятный полумрак, но рассмотреть роскошное убранство труда не составляло. Гаю не доводилось видеть такого прежде. Куда там фантазиям Мамурры — над балинеей Красса потрудился некто, поцелованный самими Музами. А какие суммы ушли на инкрустацию полов и стен мрамором — того и представить было невозможно. Искупавшись в бассейне с теплой водой, мужчины перешли в пропнигий, чтобы пропотеть. Интуиция не подвела Гая. По мере того, как пар становился влажнее, увлажнялся и взор его покровителя. В фригидарии они сперва молчали, отдыхая. Потом заговорили на отстраненные темы. И как будто между делом Красс начал восхвалять качество кожи Гая. Заметил, что та необычно светла, и верно, на ощупь тоже удивит его. И положил руку тому на плечо. Гаю ничего не оставалось, как накрыть её своей и слегка сжать у запястья. Однако отдаться Крассу без оглашения условий сделки значило бы разочаровать его. И себя. — Давно хотел сказать, Марк, что твое покровительство — подарок судьбы, который я ценю очень, очень высоко. Красс рассмеялся и убрал руку. Украшенные перстнями пальцы, потерли волевой подбородок. — Ты напоминаешь мне лисицу, Гай, — неожиданно заявил он. — Лисицу, которая катается на спинах волков, перепрыгивая то туда, то сюда. Популяры, оптиматы (19) — всё едино для тебя. Цезарь скромно потупился. Утверждение было отчасти верным. И прямо сейчас он был занят тем, что седлал волка. Вот только Крассу наездник виделся лисицей, а на самом деле был человеком. — При всём уважении, Марк, не могу сказать, что понимаю тебя. В наше время льется много крови, слишком много. Мне тошно от этого, и все свои скромные способности я прилагал и буду прилагать для того, чтобы в Риме установился крепкий мир. Примирять врагов — вот что важно для меня. Взять хотя бы тебя и Помпея. Вы оба достойнейшие люди Рима. Но народ жаждет крови, потому что туп и невежественен. И Помпея прозвали «Великим». Но ты, Красс, умножаешь богатство Рима, ты украшаешь улицы города новыми домами, заботишься о делах провинций. Если бы люди были разумны и любили мир пуще войны, они бы не заблуждались на твой счет. Вы оба — великие, и объединив усилия, станете благими гениями этого города. — Сладко поёшь, Гай, — Красс одобрительно хмыкнул и потянулся всем телом. Возраст не обезобразил ни один его член — Марк мог похвастать крепкими тренированными мышцами, гладкой кожей, осанкой воина. И всё же было в нем что-то… не то. Казалось бы, весь вид богача, и обстановка вокруг него, всё кричало — вот истинный хозяин жизни. Но глаза были слишком голодны для того, кто получил все. — Я говорю то, что думаю. — Может, настало время спросить о чем-то? Красс развернул к Гаю голову, посмотрел прямо в глаза. Взгляд его был почти по-отечески ласков. — Неужели тебе не любопытно, Гай, почему я не мщу? Твой дядюшка Марий... как бы это помягче сказать? Растоптал мой род. Лишил меня отца и брата. Ты вот тоже отличился — спал с моей женой, а она как раз вдова моего брата. Будь я не я, сказал бы, что ты весь в Гая Мария, и пора прикончить наглеца. — И почему ты не мстишь? — послушно спросил Гай. — Потому что ты новый Сулла, — широко улыбнулся Марк. И ткнул опешившего Гая пальцем в солнечное сплетение. Проницательность Красса пугала больше, чем его неожиданные прикосновения. — Ты мечтаешь быть новым Суллой, Гай Юлий, не отрицай этого. И я хочу быть Суллой, и Помпей хочет. Разница в том, что Гней добивается своего мечом, а мы с тобой — мозгами. Я не мщу тебе, потому что прошлого не воротишь, а будущее этого города меня ох как заботит. Мёртвым ты не принесешь ни мне, ни Риму вреда. Но и пользы не принесешь тоже. А пользу ты приносить горазд, — заключил Красс. — Оправдывать такое лестное мнение и трудно и приятно, — не кривя душой, ответил Гай. — Вот и оправдывай. Оправдывай, — вновь касаясь Гая, пропел покровитель. Пальцы вкрадчиво пригладили шею и сомкнулись на ней довольно плотно. Гай нервно сглотнул. На минуту он вспомнил, что находится в подвалах домуса самого богатого человека Рима. И тот имеет мотив отомстить почившему Марию, сломав шею его племяннику и похоронив того на свалке. Никто бы и не узнал… — Мне пора бояться, консул? Красс ухмыльнулся, напомнив хищное животное, готовое отобедать. — Или бойся, или действуй. — Второе, — выбрал Гай и, стряхнув с себя давящую руку, накрыл губы Марка своими. Сделка была заключена. Оставалось дать Крассу немного победы над собой.