Что тебе приснится, если удастся уснуть

　　— Ради тебя стоило возвращаться. 　　Он шепчет это во сне, прижимаясь разгорячённым лбом к плечу, шекочет шею слипшимися от пота волосами и оставляет на ключицах фантомные следы губ. 　　Гневион выглядит таким, каким Андуин его запомнил: ниже на голову, так что ему приходится привставать на цыпочки, чтобы дотянуться до королевских ключиц. На самом деле он наверняка давно вырос — драконы растут быстро — и потому Андуин уверен, что это сон. Поэтому и ещё потому, что он никогда не может вспомнить, когда успел избавиться от доспехов. 　　В последнее время они превратились в его вторую кожу. Его правление — военное, от начала и до нынешних дней, когда принятые решения кажутся далёкими и чужими, а запах гари преследует его по пятам. 　　— Теперь я понимаю, почему ты первым делом полез в те болота. Ша Сомнений сам бы нырнул в кипящую лаву, если бы встретил тебя до Журавля и тех несчастных приключенцев. 　　Андуин всё чаще в себе сомневается. Он не помнит, зачем пленил зандаларскую принцессу — разве не просил разместить её в покоях повыше, чтобы поговорить и успокоить, как делал всякий раз, сталкиваясь в своей жизни с неизвестными переменными? Он точно помнит, что просил Джайну проявить терпение и показать новому ордынскому Вождю, — нет, всем остальным, — что Альянс трезво рассуждает и всё взвешивает. А потом до него донесли весть о славной победе над зандаларским правителем. Он не просил убивать короля. Убийства королей никогда ни к чему хорошему не приводят: посмотрите на все людские династии. В ту ночь ему снилась разъярённая принцесса и смеющийся Смерть, похожий на тролля. У смерти много ликов, но этот... этот казался почти реальным. 　　— Вместе мы придумаем, как доказать этим твердолобым, что мы нужны друг другу. Не только тогда, когда наш мир висит на волоске. 　　В этих снах Гневион всегда шепчет: некоторые слова выскальзывают сквозь сжатые острые зубы шипением, другие впечатываются в кожу. Кажется, он весь — как печка в дварфовом горне, дотронешься — и оставишь на чешуе верхний слой кожи. И это тоже лишний раз напоминает о том, что всё это сон: в реальности кожа у Гневиона всегда прохладная, как летняя ночь, хотя под ней ревёт и замыкается в кольца древний драконий огонь. 　　В этих снах Гневион всегда извиняется: то бессвязно и рвано, между торопливыми вдохами, то зажимая пальцы в своих когтях и глядя в глаза. Искренне. Андуин предпочитает первые извинения вторым: из его рта никогда не выпадает ни слова, и это кажется нечестным. 　　Андуин понимает зелёных драконов: он бы променял корону на чешую в мгновение ока там, в оковах дурманного сна, когда всё казалось возможным, а мир не летел в тартарары. И то, и другое — опасная работа. В Изумрудном Сне так же легко потерять себя, как в и бодрствующем мире. Там так же легко умереть. Но всё же... 　　Короли не выживают в одиночку. И дело не в том, что Андуина Ринна окружают те, кто озлоблен на весь мир, или, что ещё хуже, — только на красные знамёна, дело в том, что его не слышат. 　　Он мог бы залезть на самую высокую башню Штормграда и в магический рупор прокричать, что думал, будто все они сражаются за мир, но на самом деле в их сражениях нет никакого смысла. И, может быть, только Генн ввернул бы что-нибудь об этом на вечернем собрании. Или Мойра метнула бы на него обеспокоенный взгляд. 　　В реальности Гневион выше него — наверное, из-за сапог с загнутыми носами, или, может, из-за рогов, которые не стыдливо спрятаны тюрбаном, а выставлены напоказ, чёрные и блестящие, ничем не напоминающие о стальном безумии Смертокрыла. В его насмешливом взгляде появилось что-то ещё, что-то, чего Андуин ещё не научился распознавать. Походка стала менее уверенной, а за его спиной вместо Левой и Правой — завёрнутое в тряпицы копьё. 　　Но кожа на ощупь всё такая же прохладная, и под ней всё так же рокочет подземное пламя, на этот раз — вперемешку с небесными молниями Аман'Тула. 　　В отличие от снов, Гневион не шепчет и не шипит, но вместе со словами из его рта вырывается струйка дыма. 　　— Выслушай меня, мой принц. А я выслушаю тебя.