Сны из Александровского дворца

Иногда ей удаётся заснуть лишь под утро: матрас такой жёсткий, что она может часами вертеться и крутиться на нём юлой, всё силясь устроиться удобнее. Несмотря на усталость, которая неизменно встречает её после короткого сна, Аня любит такие ночи. Потому что именно в такие ночи, когда, прежде чем заснуть, она долго смотрит на звёздное небо в окошке, широко-широко, до боли распахнув глаза, ей снятся сны. То есть, сны, конечно, ей всегда снятся. Но далеко не всегда они такие особенные. Такие живые. В них есть люди: весёлые, счастливые. С ними легко танцевать и играть, с ними можно заливаться беззаботным хохотом, не боясь, что вот-вот окрикнет настоятельница. В этих снах у людей есть лица — она видит их перед собой так чётко, будто они не раз встречались снаружи, ну, не во сне. И в этих снах Аня чувствует себя частью семьи, которой у неё никогда не было. Она вспоминает или придумывает своих родственников: отца в парадном мундире, с аккуратной — но всё равно колючей! — бородой и усами, маму в воздушном большом платье с вечно холодными, но ласковыми руками, бабушку, с улыбкой слушающую её рассказы и изучающую неуклюжие детские рисунки, брата и сестёр, сидящих за одним столом и что-то обсуждающих. Что там, она даже вспоминает — или придумывает — своих собачек, шустрых и громких, лезущих под руки, рвущих бумагу для каллиграфического письма, выхватывающих из пальцев сладкие пирожные. Порой, впрочем, она вспоминает — и единственный раз точно знает, что не придумывает, — кое-что ещё. Кое-кого ещё. Аня никогда не видит его лица, даже если смотрит вверх, задрав голову и прищурившись. Что-то странное, не то туман, не то пелена, не то буран будто затмевает в её голове с детства знакомые черты, и она помнит что-то совсем случайное, разное, нечаянно выхваченное из памяти: то мягкую белозубую улыбку, то морщинки в уголках тёмных глаз странного цвета, похожего на цвет густого вина, которое покупает себе настоятельница, то задумчиво сведённые к переносице седые брови, то размеренную, хромую походку под чёткий стук тяжёлой трости. Но почему-то знает, что знакомый незнакомец ей такая же семья, как и мама с папой, как и брат, как и сёстры, как и бабушка, если не ближе. Странное, незнакомое чувство уверенности окружает её, стоит высокой — выше папы! — фигуре в ладно сидящей офицерской форме появиться в её снах, задумчиво пройтись по дворцу, отбивая тростью мерный, строгий ритм, провести по окну затянутыми в перчатку пальцами… Так, едва касаясь, но чтобы мороз вдруг разукрасил стекло причудливыми синими узорами, будто за окном не весна, а настоящая зимняя вьюга. Иногда они о чём-то говорят с папой, который кажется по сравнению с незнакомцем странно маленьким, как брат по сравнению с папой — даже борода не спасает. Оба выглядят серьёзно, строго, так что Аня даже не осмеливается подслушивать, хотя она это очень любит, и лишь с любопытством провожает их взглядом — а потом отвлекается, чтобы забрать у сестры вышивание и уговорить её поиграть в саду. Больше она в этом сне никого не встречает, а в саду петляет в бесконечном, промёрзшем насквозь лабиринте, потерянная и напуганная. Иногда Аня бегает по прямым и будто нескончаемым галереям вслед за ним, оставляя компанию семьи, следует за дробным стуком, пытается маршировать ему в такт, представляет себя гвардейцем или каким-нибудь кавалеристом — лошади только не хватает, обязательно с попоной и заплетённой гривой — и так теряется в своих мечтаниях, что не замечает вдруг, как человек в форме пропадает. А вокруг всё становится безжизненное и противно холодное, будто кто-то забыл протопить печки в декабре. Иногда человек останавливается и ждёт, пока она нагонит его, терпеливо наблюдая с высоты исполинского роста. Аня лица его не видит, но знает, что тот не удивляется встрече с ней, что рад её компании. Тогда они идут дальше вместе — и тогда дурачиться и по-детски маршировать уже совсем не хочется, поэтому она идёт спокойно и плавно, старательно подражая плывущей маминой походке и правильной отцовской осанке. Почему-то ей кажется, что человек следит за ней с добродушной улыбкой на бледном лице. Но руку подаёт галантно и серьёзно, как настоящий кавалер, стоит им начать спускаться по парадной лестнице, чуть сгибает спину, чтобы ей было удобнее. Аня даже не забывает придержать платье, как настоящая принцесса, и у неё захватывает дух каждый раз, когда холл дворца открывается перед ними, большой, белоснежный с позолотой — и вот уже будто тяжёлый, металлический обруч теряется в её аккуратно заплетённых волосах, и вместо трости у ведущего её навстречу залу знакомого незнакомца с левого бока шпага, а поперёк груди — голубая лента с орденами. И тогда вспыхивают свечи, и начинается бал, и всё вокруг кружится, кружится, и обруч становится всё тяжелее, тяжелее, но именно этот момент Аня не променяла бы ни на что другое, потому что именно тогда она слышит высоко над собой низкий голос: — Что же вы, Ваше Высочество, робеете? — и именно тогда холодные, как хлопчатый январский снег, руки ложатся ей на плечи, надёжные и сильные. С ним всегда спокойно, словно за нерушимой дворцовой стеной, словно за неприступными горами, словно за непроходимыми лесами. Словно дома. И Аня вскидывает подбородок, и тяжесть короны кажется ей не бременем, но достойной ношей, которая была ей назначена с самого первого дня, говорит бойко: — Робость не к лицу царевне, — и поднимает лицо, и… И просыпается. Она никогда не успевает позвать его по имени, будто что-то зыбкое, точно зимняя метель, не даёт ей это сделать, не даёт вспомнить, вместо этого заметая всё безжалостной белой моросью, которую и снегом-то не назовёшь. Проснувшись и уже зная, что больше не заснёт, Аня бьёт кулаком по грубой застиранной простыне и сжимает зубы, пока по щекам текут противные, горькие слёзы. Вслух плакать нельзя — услышит настоятельница, поднимет скандал, а вставать засветло надо не только ей одной. Поэтому она плачет молча. Плачет, давится своей болью, словно комковатой кашей, смотрит в потолок и мечтает о всяких несбыточных вещах. Узнать, откуда у неё родная побрякушка на шее, узнать, снится ей семья или она её выдумывает, узнать, хвалила ли бабушка её рисунки по-настоящему или её и рисунков этих никогда не существовало... И возможно, если уж остальные чудеса тоже возможны хотя бы в её мыслях, узнать и имя своего незнакомца. Узнать — и никогда, никогда больше не забывать.