Прости меня

О принц, с бегущим веком ссора Напрасна; жалок человек, И пусть нам не туманит взора: «Но где же прошлогодний снег!» (с) Франсуа Вийон – Баллада о дамах былых времен And I've hurt myself by hurting you (с) Кристина Агилера - Hurt - Почему, любимый? Чем я обидел тебя?.. Разве я хоть раз дал тебе повод сомневаться, что я всей душой принадлежу тебе? Голос Константина дрожал от боли и отчаяния. Серые глаза потемнели, как небо перед грозой. Бледное лицо с заострившимися чертами напоминало маску. Он был так близко. Антонио чувствовал знакомый сладкий запах цветочных духов, прохладное прикосновение ладоней – даже в самую жаркую погоду у Константина всегда мерзли руки. - Мы должны расстаться, светлячок, политика и долг перед государством требуют своего, понимаешь? Как советник я мог позволить себе путешествовать, мог влюбиться, не думая ни о чем. А теперь, когда меня избрали дожем, я вправе покидать Венедик только в случае крайней необходимости… я не вправе быть связанным с кем-то настолько сильно, чтобы чувством меня смогли шантажировать враги. Возможно, мне придется жениться ради выгоды для республики. Я любил и люблю тебя, Тино, но судьба сильнее нас. Только знай, я навсегда останусь твоим другом. Невинный легкий поцелуй в щеку. Чуть взъерошить светло-пепельные короткие волосы. Мы просто друзья, не больше. Константин слегка притянул Антонио к себе, но не обнял, отстранившись в последний миг. Какое-то время они так и стояли в беседке, увитой плющом, в дальнем углу сада. Густая зелень надежно скрывала их от любопытных глаз. В воздухе пахло свежестью. Повеял холодный ветер. Зашелестела листва на деревьях, и вскоре по крыше беседки гулко барабанил дождь. Константин направился прочь. - Куда ты? Дождь начинается. Мы могли бы переждать здесь, - нарочно беззаботным тоном спросил Антонио и нервно повертел кольцо на пальце, сам чувствуя фальшь. А ему казалось, он хорошо отыграл эту сцену. «В нашем расставании никто не виноват, судьба жестока, политика требует слишком многого». Слова плотным, гладким шелком скрывают правду – то, что Антонио не привык надолго привязываться к кому-либо, и восторженное чувство любовника успело ему надоесть. Константин охотно отдавал всего себя, его страсти в любви с лихвой хватало на двоих… а кроме того, связь с магистром Финикии – вторым в государстве человеком после кесаря – давала немалую выгоду в торговле… да и о планах кесаря и сената Антонио часто узнавал задолго до обнародования официальных новостей. Но, о небо, эти идеальные, наивные фантазии! «Ты будешь любить меня всю жизнь? Ты никого не любил до меня, правда? Я ждал одного тебя, до нашей с тобой встречи я никого не целовал, ведь нет ничего хуже поцелуя без любви». Когда-то слова, достойные старинных драм, забавляли, льстили самолюбию. Спустя несколько лет Антонио привычно скрывал насмешку. - Прости. Мне нужно подумать. Ты прав… ты прав, быть дожем – огромная ответственность… но я так надеялся, что мы будем вместе всегда… Гулкое эхо шагов. Антонио не поспешил за магистром, не попытался остановить. Зачем? Прежняя связь уже изжила себя, сохранить дружбу – разумнее всего, со временем Константин и сам это поймет. Смирится. И слава небесам… Сев на скамью, Антонио обрывал засохшие листки с вьющегося побега. Скоро бывший возлюбленный уедет, и тогда можно будет открыто флиртовать с донной Луизой, или донной Микелой, или донной Мирандой. Да хоть и со всеми тремя одновременно – дамы из гвардии и флота к амурным делам относятся легко. Не ждут красивых слов, не требуют клятв, сами меняют пассий чаще, чем перчатки, и прощают подобную легкомысленность другим. Это именно то, что нужно. Он устал от слишком сильной привязанности и пафосных фраз. * …Антонио обожал, чтобы им восхищались, и это всегда получал, стоило только мило улыбнуться, кокетливо взмахнуть ресницами, в очередной раз обещая то, что никогда не будет выполнено. Кто верит клятвам, данным в постели? Дамы из армии жили одним днем и любили соответственно. После нежностей, успевших надоесть, Антонио радостно отвечал на грубоватые прикосновения донны Луизы, стонал под тяжестью ее крепкого и сильного смуглого тела, перебирал пальцами ее густые, жесткие черные локоны. Несколько горячих ночей – а потом донна Луиза вышла на своем корабле в новый рейс. Когда она вернется, они встретятся как просто хорошие знакомые, не более. А потом был художник, которому Антонио позировал для портрета. Сеньор Луиджи Рибальди не так давно закончил учебу и начал брать первые самостоятельные заказы. Но Антонио хорошо разбирался в искусстве, а в людях – еще лучше, и просто не мог пропустить восходящую звезду. Казалось бы, Луиджи ничем не мог бы привлечь внимание эстета. Совершенно обычный парень, вовсе не красавец. Острые черты лица, широкий рот, крупные грубые ладони, выдающие то, что дорогу в искусстве этот человек прокладывал из самых низов, тяжелым трудом. Но внимательный взгляд его голубых глаз из-под неровной русой челки подмечал мельчайшие детали, а руки рабочего создавали настоящие шедевры. Парадный портрет дожа сделал Луиджи знаменитым. Из просто талантливого художника, чьи работы чаще продавались, чем нет, Рибальди превратился в мастера, с которым считались. Другой, неофициальный, портрет Антонио хранил в дальней комнате и не показывал никому. Ведь на этой картине Луиджи изобразил его не правителем и знаменитым покорителем сердец, а человеком со своими глубинными сомнениями и тайнами. Грубые с виду руки Луиджи могли быть удивительно чуткими и нежными, в минуты страсти не просто касаясь и лаская, а изучая. Антонио казалось, что любовник без слов, без вопросов о сокровенном узнает его всего, и отличает искренность от умелой игры. И было к лучшему, что Луиджи сам понимал: увлечения мимолетны, а для искусства лучше, чтобы любовь осталась короткой вспышкой. На память об их романе остались произведения, которые переживут века – разве это не достойная награда? Тем временем, пока Венедик богател, пока Антонио заключал выгодные сделки и пополнял коллекцию драгоценностей, картин и приятных приключений, Финикия близилась к закату. Каждое новое письмо от Константина это подтверждало. Кесарь устраивал пышные праздники, которые разоряли казну. Сенаторы и чиновники брали взятки, купцы и владельцы мануфактур готовы были щедро им платить, лишь бы получить желаемое, не думая о безопасности страны и людей. Богачи гнались за наживой, не брезгуя даже заключать сделки с агентами Балтрейна и Л'Изолани, открыто заявляя – «какая разница, кто предлагает нам золото, ведь деньги не пахнут!». Простой народ беднел всё больше, и бунт мог вспыхнуть в любой день. «Никто не помнит о древнем величии Финикии!» – сокрушался Константин. – «Когда я предложил лишать взяточников их должностей, кесарь сказал, что я сошел с ума и своими руками готов довести себя до нищеты. Разумеется, закон не приняли. На наших кораблях служат младшие сыновья и дочери дворян из Альвальдеса, и командиры позволяют им узнавать о морском деле абсолютно всё, даже те секреты, которые веками оставались в семьях мореходов. Любой мастер, расширивший свое дело, усваивает замашки работорговца с Салоса и обращается с людьми хуже, чем со скотом – как же, ведь животные стоят денег, а на место одного погибшего или покалечившегося работника придет десяток других». Будь Антонио в подобном положении, он не тратил бы силы зря, пытаясь переубедить людей, которых явно не переделаешь. Искал бы молодых и честолюбивых союзников, жаждущих пробиться. Протянул бы руку помощи самым одаренным из бедняков, чтобы те вместе с ним добивались другого будущего и все свои надежды связывали исключительно с ним. Искал бы поддержки в Турции - в конце концов, было очевидно, что, если на Финикию точит зуб Балтрейн, следует объединиться с давними врагами имперцев. О небо, да любые, даже не до конца продуманные действия были лучше возвышенных речей и ожидания милостей от судьбы! Антонио не раз посылал верных, проверенных людей с письмами Константину, советовал и объяснял, настаивал: сейчас не время играть в благородство, век древних героев прошел, старину не возродить, достаточно просто спасти всё, что еще можно, пока пламя войны не охватило весь континент. Даже подстроить «случайную» гибель кого-то из сенаторов или самого кесаря сейчас было бы оправдано – об этом он написал шифром… Но на последнее предложение получил ответ: «Антонио, любовь моя, скажи, что всё между нами будет, как прежде, скажи, что твое сердце снова принадлежит одному мне – и я пойду против кесаря, хоть против всего мира, лишь бы ты был моим». Думать о любви в такие времена… как глупо! Скомканный лист полетел в камин. «Разве можно жить мечтами, гоняться за призраками? Былая слава Финикии, моя любовь к Константину – всё это было так давно, и растаяло в прошлом, и никогда не воскреснет. Желать этого столь же глупо, как искать прошлогодний снег». * Небо на закате переливалось оттенками лилового и кроваво-алого. Антонио любовался тем, как лучи вечернего солнца поблескивают на бокале из лучшего венецианского стекла, и каким темным, почти черным, кажется вино. Итак, Финикия пала. Константин погиб… иначе случиться и не могло – он так и не смог попрощаться с иллюзиями. Герцогиня Лилидирк не мечтала о величии своей страны, она просто действовала и победила. Таков закон борьбы за власть, выживают лишь сильнейшие. Ни горечи, ни боли не было. «Что я мог сделать? Пообещать Константину свою любовь и подтолкнуть его к государственному перевороту? Или спасать Финикию, рискуя благом собственной страны? Это значило бы бросить вызов всей военной мощи Балтрейнской империи в одиночку… а я трезво оцениваю силы свои и республики». Антонио знал, у Финикии не было будущего – и у него с Константином тоже… они расставались чужими людьми, и все сказанные слова просто более или менее удачно это скрывали. * - Почему, Антонио, солнце мое? Я ждал, что ты поможешь нам… до последней минуты надеялся увидеть твои корабли у берега. Я думал о тебе… Они стояли в той самой беседке, в тени широких листьев. Где-то на краю сознания Антонио понимал, что это ему снится, но будто наяву видел отчаяние и боль в серых глазах, чувствовал тот самый сладкий цветочный запах, не стершийся из памяти за столько лет. А ведь уже и война Южного Союза с Балтрейном миновала, и на осколках старой Финикии возникло новое государство. В Румелиане изменилось многое. Многое изменилось и в жизни Антонио – он был женат на красавице в два раза младше и успел стать отцом очаровательной малышки… и, хоть он по-прежнему выглядел юным и привлекательным, в золоте его волос появилась первая серебряная прядь. Константину ныне тоже исполнилось бы сорок девять – но он оставался точно таким же, как двадцать лет назад, в их последнюю встречу. - Тино, я же знаю, ты мне снишься. И ты понимал еще тогда, должен был понимать, что я не мог тебя спасти. Мы с тобой когда-то были счастливы, но политика, долг… - Пустое, - горькая усмешка в ответ. – Ты просто никогда не любил меня так сильно. Теперь я это знаю, мой милый Тони. Знаю… и люблю, как в первый день. - Даже после смерти? – удивленно прошептал Антонио. - Вечно. Ответ прозвучал тихо и просто. Антонио обнял Константина и, будто наяву, ощутил тепло тела, и то, как бьется сердце, как напрягаются мышцы под серо-голубой тканью тоги. Заплакал и прошептал: - Прости меня, Тино… прости… Теперь он не мог плести изысканное кружево слов и скрыть правду под маской, будто на карнавале. Ведь теперь Константину уже не нужна сладкая ложь и умелая лесть. С мертвецами невозможно спорить. Их не обманешь.