В беседке из резного дерева

Уединённая беседка могла похвастаться деревом, словно кружевом оплетающим пять из шести сторон. Искусная резьба притягивала взор, но Цзян Чэн уже не обращал на неё внимания. За те года, что он вынужден был сидеть в ней, она стала едва ли не привычней стен в его покоях в Юнмене. Ему некогда было их рассматривать — войдя в комнату, он не терял времени и сразу ложился спать, обессиленный. В беседке он проводил долгие, однообразные, расслабленные часы, размышляя над проблемами, которые одну за одной открывал глава ордена Не. Первое время он смотрел лишь на резьбу — Не Хуайсан действительно имел хороший вкус и знал хороших мастеров, способных выполнить заказ. Сам Цзян Чэн не был большим поклонником искусства, но и не отрицал его ценности. Пару раз, когда Не Хуайсан ненадолго оставлял его одного по той или иной причине, он привставал и проводил пальцам по наиболее впечатлявшим участкам. В солнечные дни узор можно было увидеть в тени, покрывавшей стол словно узорчатая ткань. Спускалась эта тень и на лицо, часто скрытое веером, но долгое время Цзян Чэн прикрывал глаза, прячась от этого вида. В Гусу тоже были подобные места, и, когда наследников кланов отправили на обучение, они втроём нередко оставались в одном из таких. Лицо Не Хуайсана с витиеватыми тенями навевало воспоминания о Вэй Ине, который одной памятью о себе уничтожал весь покой, успевший скопиться внутри. Со временем воспоминания сгладились, и, мимолётом любуясь чужой изящной кистью и тенью, ложащейся, словно краска, на неё, он уже не вспоминал ничего, кроме предыдущих встреч. Он не сказал бы это вслух, но вечера, когда глава ордена Не просил решить за него какие-то проблемы, просил помощи, заставляли его расслабиться. Цзян Чэн не знал, в чём была причина, не то тишина, в которую не нужно было вслушиваться, как на ночной охоте, не то Не Хуайсан, всем своим видом показывающий беспомощность, безопасность. Он мог вздыхать и морщится, принимая от радостного Не Хуайсана отчёт о каком-то событии, которое требовало срочных действий, но не мог отказать. Мог отчитывать и недовольно фыркать, но не мог унять странного тепла, что постепенно копилось во время разговоров ни о чём за чаем, как всегда ароматным, под улыбающимся из-за веера взглядом. После возвращения Вэй Ина всё, как и следовало ожидать, оказалось вывернуто наизнанку. Цзян Чэн скользит взглядами по бумагам с почти мрачной отстранённостью. Не Хуайсан взволнованно взмахнул сложенным веером, сверкнул умоляющим взглядом: — Я… Я действительно не знаю, что делать с ним! Пропало уже несколько адептов, и… — Я слышал, что глава ордена Не уже приказал приготовить сети и воск для облавы. Учитывая, что это за дух, решения лучше не существует. Цзян Чэн сжимает зубы. Столько времени, столько лет советов… Для того, чтобы однажды обнаружить под маской беспомощности отточенное, острое умение. Однако, на удивление, его задевало не то, что его уже какое-то время водили за нос. Участились их встречи — главы остальных орденов были или слишком заняты, или нуждались в помощи сами. Сам Не Хуайсан раз за разом раскрывал новые таланты. Раскрывал, но не прекращал просить помощи. Цзян Чэн должен был чувствовать себя посмешищем, должен был разозлиться. Но единственное, что оставалось камнем, утягиваемым ко дну озера, в его груди, это то, что и тут он больше… не нужен. Он никогда бы не признался себе, что возвращался в эту беседку ради покоя, что приносила как праздная беседа, так и деловой разговор. Он не смог бы сказать вслух, что теперь именно из-за перспективы потерять этот покой его сердце, не успевшее успокоится после недавних событий, снова начнёт заволакивать бурлящими тучами. Промозглость их прорывается через голос, заставляя тот похолодеть: — Главе ордена Не моя помощь больше не требуется. Он встаёт, не дожидаясь ответа. Что-то важное ускользает, утекает сквозь пальцы. Привычное, мучительное чувство. Он поворачивается к выходу и делает шаг, тут же ощущая, что что-то тянет его назад. Пальцы Не Хуайсана впились в край его рукава. Тонкая, тоньше, чем у заклинателя, привыкшего к мечу, кисть сжимает ткань до побелевших костяшек. — Пожалуйста, Цзян-сюн, не уходите! Цзян Чэн оборачивается, вонзая острый взгляд в чужое лицо. Не Хуайсан, будто не ожидая, что он действительно остановится, теряется. Моргает пару раз, вздыхает. Говорит тише: — Не уходите…

***

— Не уходите… — Шепчет он пусто. Слова — словно молитва о несбыточном. Не Хуайсан поднимает взгляд, жалея, что нету солнца — легче было бы объяснить влажные глаза. Чужой взгляд требует властным тоном: «Говори». Чужой взгляд требует ответа, словно презирая его за обман. Не Хуайсан открывает рот, подчиняясь: — Я всегда… наслаждался нашими встречами больше, чем должен был. «Не то, совсем не то», думает он, прикусывая губу. Не это он должен говорить, по этим словам не поймёшь, ничего не поймёшь из того, что он так стремился донести. Не сможет он рассказать этими глупыми словами, как легко и счастливо было ловить острый взгляд серых глаз, как впервые за долгое время его улыбка была искренней, и не нужно было изображать печаль или благодарность. Цзян Чэн не был Цзинь Гуньяо, с которым каждое слово ножом резало горло, с которым каждая улыбка оставалась кровавым росчерком на сердце. Цзян Чэн не был Лань Сиченем, рядом с которым вставал ком в горле — рассказать бы о судьбе брата, да не поверит ведь. Цзян Чэн не был связан с тайной, которая жгла Не Хуайсана изнутри все эти года. Цзян Чэн был единственным, чья помощь действительно нужна ему. Помощь в том, чтобы не сорваться в крик, ломая веер в руках, не утирать затем слёзы с щёк, пачкая их кровью пораненной ладони. Помощь в том, чтобы изредка ощущать, как расслабляются тонкие, острые нити на его сердце. В то время, как Цзян Чэн любовался резьбой, Не Хуайсан любовался им. Он взмахивает веером пару раз, давая горячему воздуху огладить такое же горячее лицо. Сложно было не понять, из-за чего его сердце пело, тихо вторя чужому властному голосу, сложно было не заметить причину тёплых щёк и просящейся на губы улыбки, которую он прятал за веером. Сложно было не представлять вместо тонких чашек свои губы во время совместных чаепитий. От мысли о чужих губах, тонких, сурово сжавшихся, он вынужденно взмахивает веером ещё раз. Погода вызывает ассоциация с предгрозовым затишьем. В горной долине притихли даже насекомые, будто опасаясь потревожить покой двух глав великих орденов. Серое небо давит тяжёлыми облаками. Воздух одновременно пробирает до костей и сбивается в лёгких в комки, душа. А быть может жара ему лишь виделась, вызванная волнением и… смущением. Не Хуайсан одним движением складывает веер, затем, поймав шальную, рисковую, словно он снова был юнцом, словно ему снова шестнадцать и дни беззаботно тянутся рядом с его новыми приятелями, будто он может плюнуть на всё, и просто… Не Хуайсан разворачивает тканный веер, поворачивает рисунком к себе, опирается коленом о сиденье и, отпустив чужой рукав, устраивает руку у Цзян Чэна на плече. Он целует, стараясь игнорировать фактуру ткани, сосредоточившись на контуре губ под ней, на чужом дыхании. Веер на вкус отвратителен, язык касается ткани и, кажется, смазывает незакреплённый рисунок. Плечо под пальцами каменное, как и всегда, губы неподвижны. Открывать глаза, чтобы увидеть чужую реакцию, страшно. Столь похожее на братское «Ноги переломаю!» услышанное им однажды, прокатывается в памяти, подобно прибою принося с собой сладкие мелочи вроде изящного рывка кистью, от которого Цзянду устремлялась к противнику, расправлялась за одно движение. Не Хуайсан ощущает легчайшее движение и тут же отстраняется, складывая веер. Молчание Цзян Чэна приобрело иные ноты, что ему только предстояло прочувствовать. Ему, еле слышащему их из-за биения собственного сердца. — Мы можем не говорить больше о политике, но пожалуйста, пожалуйста! — Он задерживает дыхание, возвращая самообладание. Даже с Гуаньяо, казалось, держать себя в руках было легче. Возможно, потому что он никогда не пытался быть с ним искренним. — Цзян-сюн, останьтесь. Пальцы на веере дрожали, и он опустил их, опираясь о невысокую спинку. Короткий взгляд — брови ещё сходятся на переносице, губы ещё поджаты, но что-то во взгляде изменилось, словно лишилось острых, смертоносных черт. Взгляд почти потерянный, но гордый. Секунды взглядов текут, словно капля пота по виску. Наконец, в разряженном — точно будет гроза — воздухе звучит: — Прикажи слугам приготовить гостевую комнату. Не Хуайсан приоткрывает рот в удивлённом выдохе, но, радостно спохватываясь, улыбается. По деревянной крыше стучат первые капли.