Вина

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Хёнджин поднимается, когда слышит, как в заброшенное здание кто-то входит. Этот ход знают только они с Чонином, и он не удивляется, когда тот со всего маху в него врезается, всхлипывая и задыхаясь от слёз.        — Хён, хён, — давясь рыданиями, тараторит Чонин, вцепляясь в его рубашку клещом. — Хён.        — Чонин, что произошло? — Хёнджин осматривает разукрашенное чужими кулаками лицо и глухо стонет. Он готов разорвать того ублюдка, что смеет называть себя отцом Чонина.        — Он опять напился и ударил меня, — сбивчиво шепчет Чонин, вздрагивая всем телом, — а потом ещё и ещё. И его пистолет… он потянулся за ним… мы дрались, а потом пистолет выстрелил.        Хёнджин замирает, скулы сводит от боли и осознания. Он сжимает льнущего к нему Чонина в объятиях и скрипит зубами. Вина. Всепоглощающая, едкая. Он обещал защищать его, обещал. И опять не смог. Это его руки в крови. Его, а не Чонина.        — Кто-нибудь видел или слышал?        — Нет. Никто.        — Иди домой и вызови полицию, скажи, что пришёл с баскетбола и обнаружил отца. Ты меня понял?        Чонин смотрит на него испуганными глазами, на припавшем дорожной пылью лице дорожки слёз, и губы в кровь искусаны. Хёнджин выхватывает из пальцев оцепеневшего Чонина пистолет и с трудом отдирает мелкого от себя. Смотрит ему в глаза и по слогам, будто малышу, говорит:        — Беги. Беги же!        Чонин распахивает глаза шире и куксится, с трудом разжимая пальцы на чужой одежде. Словно Хёнджин для него якорь в беснующемся океане. Чонин делает шаг назад, ещё и ещё. Пока не срывается на бег, скрываясь среди ночи.        Хёнджин смотрит на пистолет и качает головой. Нужно добраться до реки, чтобы сгинула смертоносная дрянь. Спасти мелкого. Совсем ребёнок же, ну… Он бежит, перепрыгивая завалы из досок и прочей дребедени, быстрее, ещё быстрее, чтобы никто не знал, чтобы никто ничего не доказал.        Потому что Чонин, мелкий, взбалмошный, смешливый и ребячливый — почти родной, просто младший братишка. И… все ошибаются, все оступаются, не Хёнджину ли, выросшему на улице, это знать?!        Сирена бьёт по ушам, раздаётся словно отовсюду, Хёнджин лишь ускоряется, игнорируя страх и горящие лёгкие, вбегает на мост. Но пальцы разжать не успевает, когда в спину хрипло кричат:        — Руки вверх.        Хёнджин поворачивается, вскинув одну руку, вторую заводя за спину, и криво усмехается. Плеск и выстрел он слышит одновременно. Он удивлённо смотрит на сосредоточенное лицо юного полицейского, цепляясь сознанием за тёмные глаза. На грани слышимости на хлипкий мост забегает шумно дышащий напарник и наставник молодого полисмена, но Хёнджину всё равно.        Второй полицейский что-то кричит, звуки сливаются в какофонию. А Хёнджин смотрит в чужие изумлённо распахнутые глаза и россыпь веснушек на побледневшем лице, опускает взгляд на собственную окровавленную руку, которой зажимает грудь.        Боли нет, есть только безграничное удивление, когда кровь вместо привычно чёрной становится красной.        И на Хёнджина обрушивается тьма.