mauveine

Очако думала, теребя кончик косички, и смотрела на тлеющий костерок. У зева пещеры, оставшегося позади, продолжал выть ветер — метель обещала бушевать всю ночь, а жалких запасов щепок, рассованных по скрытым карманам плаща, хватило бы еще часа на три, если от всей души экономить. Она неслышно чихнула, утерла жёстким от холода рукавом нос и украдкой посмотрела на привалившегося к выщербленному своду Шинсо. В свете трепетавшего огня была видна только его вытянутая нога — он даже не шелохнулся с тех пор, как они нашли убежище, ковыляя со всех сил от наступающей непогоды. Если бы они не потеряли кучу времени, петляя между стоянками в поисках пропавшего Минеты, то не провалились бы в занесённую снегом расщелину, её напарник смог бы нормально передвигаться, и они бы добрались до Стены вовремя. Очако нервничала, Очако злилась и теперь уже смотрела на Шинсо в упор. Он сидел, закутавшись целиком в плащ, не высовывая даже носа, и Очако на секунду, к стыду своему, подумала, что он, быть может, заснул. В груди горячей волной поднялось возмущение, мол, предупредил бы сначала — она бы и так согласилась подежурить, но отключившись и не сказав, что с его раненой ногой, Шинсо обрёк просиживание её задницы на полную беспокойства безвестность. Очако попыталась погреть руки о слабое пламя — наверное, свеча и то бы лучше с этим справилась; растёрла пальцы, попрыгала на месте, чтобы согнать сонливость и тупо не замёрзнуть. Пусть здесь было намного теплее, чем снаружи, но потихоньку проникавшая под воротник промозглость ни шла ни в какое сравнение с теплом уже ставшей родной комнаты в Чёрном Замке. Помечтав о скором возвращении в Дозор и о целом ведре горячей воды — оно бы точно избавило её от навалившегося озноба, Очако начала в конце концов наматывать круги по пещере, но скоро всё равно стала клевать носом и спотыкаться на каждом шагу. — Тебе нужно отдохнуть, — хрипло пробормотал Шинсо, пытаясь подняться, опираясь о свод пещеры, но тщетно — рука соскользнула с камня, и он приземлился обратно на мерзлую землю с глухим шипением. — Всё в порядке, — прогундосила Очако, вжимая голову в плечи. Она украдкой потрогала горячий лоб, — это ты отдыхай лучше. Сон, как говорила мейстер, всё лечит. — Ты сейчас чуть не упала, — заметил он, когда она снова подозрительно громко шаркнула о землю. — Врёшь. — Тебе нужно поспать. — Я не могу спать в такой холод. — Ничего, всё бывает в первый раз. — Я тебе сейчас вмажу в первый раз, — проворчала она, закутываясь в плащ глубже, но тем не менее остановилась и плюхнулась рядом с Шинсо. — Врёшь, — совершенно спокойно заметил он, — не в первый. Впрочем, ты права, в такой холод даже мне не спится. — Один из нас всё равно должен дежурить, — чихнув и снова утерев нос, сказала Очако, — хотя... — Хотя что? — Шинсо клацнул зубами и подобрал полы плаща под себя, превратившись в гигантский нахохлившийся комок с единственной ногой наружу. Очако с грустью отметила, что он избегал ею даже шевелить — не перелом, но точно что-то серьёзное. — Вряд ли кто-то в такой буран наведается на наш, — пламя щёлкнуло, и она щедрой рукой бросила в него ещё горсть щепок, — огонёк. — Ты недооцениваешь ходоков, а также голодных саблеволков, пумогрызов и... — И переоцениваешь себя и меня, — сказала Очако, встав и начав расстёгивать портупею на талии. — В таком состоянии мы всё равно ничего не сделаем. Ты — потому что убил своё колено, я — потому что сейчас не отличу пумогрыза от, — она зевнула, — Белого Ходока. Раздевайся. Даже в полутьме было видно, как брови Шинсо поползли вверх. — Прости? — Давай уточним, ты хочешь спать и я хочу спать, в холоде — ни-ни, остаётся вариант "в тепле". Греться, сев задницей в костёр, — Очако, уже бросив меч в ножнах на землю, невозмутимо принялась за шнуровку на куртке, — меня не особо прельщает, поэтому из всех остальных источников этого самого тепла в этой пещере я вижу только тебя. К тому же, по всей видимости, я заболела и меня скоро начнёт лихорадить — почему бы не совместить приятное с полезным? Шинсо поперхнулся и замолк. — Логично, ничего не скажешь, — спустя секунду тихо пробормотал он и усмехнулся, — надеюсь, не раздавишь, — и, стянув перчатки, начал по примеру закатившей глаза Очако возиться со своей одеждой. Конечно, это был самый примитивный способ выживания, когда за неимением других вариантов лучшей грелкой является ближний твой — плечо к плечу, кожа к коже, и, Очако подумала, наверное из-за этого адского холода северные суровые люди и женятся друг на друге. Чтобы всегда иметь возможность о кого-нибудь погреться и просто выжить, так ведь? С её плеч упал тяжёлый плащ, и, изрядное время провозившись с обувью, она быстро скинула с себя толстый слой из куртки, рукавов и дублета, стянула стёганые ватные штаны с валенками и набросила их тонким слоем на неожиданно быстро справившегося Шинсо. Потом на всю их кучу одежды Очако натянула свою шубу и, поёжившись, нырнула в середину всего этого бутерброда. Сказать, что это было жутко непривычно — ничего не сказать. Сказать, что это было как-то неправильно, учитывая продолжавший выть снаружи ветер и старательно смотревшего в другую сторону Шинсо... Однако, было нельзя. Если бы на его месте оказался тот же Монома, Очако бы скорее предпочла с честью встретить свой конец, околев до смерти в затерянном на всех картах месте с Длинным Когтем в руках. Шинсо так же целомудренно остался в толстой бельевой рубахе и штанах, как и она, но так прилежно прикидывался бревном с руками по швам, что она бы даже хихикнула и поддела его, мол, в первый раз на тебе, что ли, девушка лежит, но потом шмыгнула носом и притихла. Одежда ещё окончательного не остыла, и, распластавшись по нему, Очако подоткнула концы и совершенно одурела от того, что впервые за несколько дней чувствовала хоть какое-то тепло. Впрочем, через какое-то время они поняли, что упустили самый важный момент, когда задрожали от холода вместе. Лихорадка снова, кусая, пронеслась по телу; Очако поелозила грудью по груди Шинсо, дёрнула головой, угодила лбом в ледяной нос напротив и замерла. — Вроде, — выдохнула облачко пара она, — надо было вообще раздеться. Ну, кожа к коже и всё такое... — Согласен, — тихо ответил он, — только мне кажется, что если я поднимусь, то превращусь в ледышку. — Тогда ты помоги мне, а я, — шепнула Очако, — тебе, — и, найдя его запутанные в ворохе тряпья руки, она положила их себе на рубашку. Огонёк уже давно превратился в еле мерцавшие всполохи, и, наверное, даже дымок рассеялся в темноте — вокруг не было видно совершенно ничего, но Очако явственно ощущала на себе его взгляд, когда он снимал с неё этот дурацкий льняной барьер. Из-за тесноты Шинсо всё же мазнул прохладными пальцами по её рёбрам, что отозвалось в ней табуном мурашек, но она буквально чувствовала, как он упрямо старался практически её не касаться. Очако почему-то это начало бесить. — Смелее, — скомандовала она, теперь уже не лежа, а практически полусидя на его животе, — не из шёлка, не порвёшь, — и на мгновение она даже не знала, про рубашку или себя говорит. Слова возымели действие — спустя пару секунд нежную кожу уже покалывал проникавший под толстый слой наваленной одежды ледяной воздух; чтобы не терять время, Очако пригнулась и выпростала заправленный в подштанники край уже его рубашки, мысленно цокнув языком — какая предусмотрительность, — и, словно бы невзначай подцепила его так, чтобы провести пальцами уже по его коже, не без какого-то затаённого удовольствия отмечая, как он очень ненавязчиво кашлянул. Раззадорившись, словно ребёнок, которому сошла с рук шалость, Очако бесцеремонно запустила холодные руки прямо под ткань и провела ими вверх по торсу явно не ожидавшего такой подставы Шинсо. — Так, стой, подожди, — его голос дрогнул, и сам он дёрнулся, — только не... — он не успел договорить, сорвавшись на протяжный стон: Очако во время своей диверсии случайно дёрнула ногой и заехала ему по больному колену, отчего Шинсо чуть не взвился на месте. — Прости! — залепетала она, инстинктивно ускорившись и максимально аккуратно сдирая с него рубашку, — прости-прости-прости-прости... — и, когда он поднял руки, она скомкала её и положила по другую от него сторону. Чихнув, Очако качнулась и чуть не свалилась, если бы не придержавшие её за талию руки. Она чувствовала, как медленно согревается её нос от нахлынувшего на лицо румянца, как поднимается по её коже жар от его ладоней вверх и ещё быстрее вниз — её уже не колотило, болезнь не волновала совершенно; и совершенно точно она знала, что в этой застлавшей глаза темноте он смотрит только на неё. Очако глубоко вздохнула — под её руками грудь Шинсо поднялась и опустилась тоже, и, наверное, надо было что-то сказать. Вместо этого она снова неловко двинулась, и, наверное, снова как-то попала ему по ноге, потому что Шинсо снова чертыхнулся и что-то прошипел, сжимая пальцы у неё на талии. Очако почувствовала, как по всему телу пробежали мурашки, впрочем, уже не от холода. — Прости... — Не извиняйся, — сказал он, и почти что отдёрнул от неё руки, как от чего-то неприятного. Очако это даже немного покоробило, и, чтобы утолить свою обиду, она нарочно царапнула ногтями по его груди. Она никогда не видела его в чём-то ином, чем в чёрном плаще и наглухо застёгнутой куртке, поэтому не знала и, к сожалению, даже не могла ни с кем поспорить в Черном Замке, мол, что именно скрывается под стёганой бронёй разведчика. Там ей было просто не с кем подурачиться — раз, и два — теперь она точно могла сказать, ощущая твёрдость мышц, что была благодарна Лорду-Командующему за введение обязательных ежедневных тренировок. Очако с легкой грустью вспомнила свой юношеский жирок беззаботных Винтерфелльских времён и тут же о нём позабыла, когда снова, задумавшись, завалилась на бок, и её снова поймали руки Шинсо. — Если ты за собой утянешь все тряпки, то я тебя к себе примотаю — твоя идея была раздеваться, так что сейчас случилось, что норовишь сбежать? — недовольно сказал он, впрочем, теперь руки не убирая. Очако очнулась: — Замёрз? — и прижалась ближе, теперь её лицо было прямо напротив его, — погоди, скоро совсем станет жарко, — и, с улыбкой на губах, она, бесстыдно пользуясь этим только что найденным предлогом, начала практически его лапать, от души растирая его грудь, руки, плечи — словом всё, до чего могла в такой позе дотянуться. В свою защиту она могла сказать, что так даже ей становилось теплее, и, хохотнув, снова приподнялась, вызвав недовольное ворчание. — Господи, Очако, почему ты просто не можешь вырубиться? — У меня, — бойко начала она, скользнув по его животу ниже, и, будто что-то проверяя, сжала его бока своими бёдрами, — есть ещё одна мысль, как можно согреться. А ещё это точно заставит тебя забыть о твоём невероятном провале у реки, где ты грохнулся на ровном месте. Надо просто... Шинсо застыл. О, какие шуточки не ходили о втором разведчике Лорда-Командующего, мол, что он такой угрюмый не из-за постоянных добровольных вахт, а из-за отсутствия бабы и отмороженных на Стене яиц, или что Очако он взял под покровительство (на самом деле просто защитив от пьяных выпадок) из-за того, что хочет её трахнуть... Ей именно сейчас захотелось проверить, наверное, все теории идиотов-ворон, но что-то внутри, ворочавшееся и клубившееся горячим узлом внутри живота, говорило, что была и другая причина. Наверное, теперь она хотела его трахнуть, но ей было уже без разницы. — Ну так.... — Нет, — твёрдо проговорил Шинсо, и Очако, словно бы не слыша, наклонилась еще ближе, практически вжавшись в него своей голой грудью с затвердевшими сосками. — Нет, Леди Сноу. Очако вздрогнула. Он почти никогда не называл её этим прозвищем, позволяя себе лишь в редкие моменты добродушного подтрунивания, прекрасно зная, что она ненавидела этот титул всей душой, но сейчас вместо того, чтобы отпустить в ответ обычный смешок, она чувствовала лишь лезвие воткнутого в спину ножа. Дёрнувшись, она уж было хотела снова, сославшись на неуклюжесть, слезть, но ей не дали этого сделать, бесцеремонно обхватив и крепко прижав к себе. Она успела лишь только пискнуть, будучи практически распластанной и прижатой своей щекой к его груди. Место, откуда только что торчала рукоять невидимого клинка, аккуратно обводилось пальцами Шинсо, а его речь терялась в её волосах. Очако зевнула, обхватив его ногами, и закрыла глаза. — Я предупреждал, — коротко сказал он, продолжая обнимать её, и практически бесшумно добавил спустя минут пять, уже сам проваливаясь в полудрёму, — всё бывает в первый раз, но давай лучше не здесь и не сейчас. Впрочем этого Очако, уже видя первый сон, уже не слышала.