До утра

      Руки, что еще недавно с такой силой цеплялись за его рукав, теперь дрожат. Скользят по его телу − жадно, но осторожно, несмело, будто он вот-вот рассеется как дым. Кажется, не стоило так заострять внимание на своем статусе живого — неживого? Или он просто не может поверить? Боится проснуться? И как же он спешит… Времени, конечно, мало, но все же не настолько. Хочется остановить его. Напомнить о необходимости дышать. Сообщить, что вовсе не собираешься развеяться сию секунду, точно предрассветный туман. Но он молчит, покорно принимая эти сумбурные ласки, молчит, слушая неразборчивый, еле различимый шепот − кажется, на эльфийском, в паузах между прикосновениями губ. Лицо скрыто волосами, что струятся мягкими волнами. Ему всегда нравилось дотрагиваться до них − даже в те моменты, когда он был зол на ученика, нравилось проводить рукой по этим прядям и видеть, как в темных глазах загорается страх − о, его ученик быстро понял, что зачастую за мимолетной нежностью следует боль. Вот и сейчас − вздрогнув, поднимает голову, глаза − два черных озера. Сколько же отчаяния отражается в них. Сколько… всего. С ним было сложно после возвращения. Перепутанные эмоции Даламара, не ясные даже ему самому, были столь тяжеловесны, что ощущались, будто нависшая прямо над головой грозовая туча. Рейстлин не понимал истинную природу этой тучи или же не хотел понимать. Но стоило ученику бросить на него взгляд украдкой, взгляд, исполненный ожидания − неизвестно чего, и ему тут же хотелось бросить все и с головой закопаться в пески Бездны, чтобы уже никогда не высовываться оттуда. Было так легко отрекаться, когда с ним была его магия, его жизнь, его единственная любовь, его путеводный огонь. Но теперь ее не было, и он ясно видел тех, кого когда-то оставил. Видел куда отчетливее, чем при жизни. Он думал, что тяжелее всего будет взглянуть в глаза брата. Но это оказалось легко и правильно, и точно груз рухнул с плеч от вымученного, выдавленного «прости». Брат был слегка поседевшим, мудрым и степенным. А вот ученик, как и он сам, был прежним. Жестокая шутка богов. Хотя нет. Прежним он был только на первый взгляд. Куда-то запропастился тот юный нахал из Сильванести, боявшийся его до безумия, жадный до знаний. Он думал найти ученика, урвавшего себе все, что только возможно, готового сплясать на костях своего учителя. Не то чтобы он так часто думал именно о Даламаре. Но представлял порой, с каким удовольствием поставит его на место. Сохраненная в идеальном порядке лаборатория и такой же кабинет, где абсолютно ничего не изменилось со времен его ухода в Бездну, как-то выбили его из колеи. Когда он заглянул в келью Всевидения − нужно же было разобраться, откуда взялось то золотоглазое дитя эрдов, в калейдоскопе событий, что пронеслись перед его глазами, невольно оказался и ученик. Зачем-то сидящий на полу у дверей лаборатории, греющий бокал вина в ладонях и задумчиво смотрящий на огонь. Перебирающий его бумаги, письма − он дотрагивался до листов столь бережно, словно то были хрупкие крылья мотылька. И снова ему хотелось броситься к Вратам и молить Такхизис впустить его, молить о вечных пытках, лишь бы только... Лишь бы только не раскручивать этот узел новой, неожиданной проблемы. Проблемы, смотрящей на него миндалевидными темными глазами в тихой тоске. А ведь раньше у него так хорошо получалось равнодушно отворачиваться и уходить. Досада царапнет мимолетно, мелькнет перед глазами и исчезнет, стоит от нее отмахнуться. Нет, он не был бездушной тварью, но успешно взрастил ее в себе, почему же сейчас ничего не получалось? Он расставил границы, провел их с особым ожесточением. Но это не помогло. Когда от Даламара вообще можно было отделаться с легкостью? Нет, он не был настойчив или назойлив, он просто всегда появлялся там, куда его не звали, излучая непоколебимую уверенность в правильности своего присутствия. И такое при этом было у него лицо, настолько невинное и спокойное, что у Рейстлина даже дар речи пропадал от такой вежливой наглости, которая все равно неизбежно проглядывала через страх и почтение. Все-таки он сильно переменился. Рейстлин вдруг ловит себя на мысли, что ему хочется, правда хочется вновь увидеть это выражение, эту маску вежливости и совершенно не сочетающиеся с ней сверкающие в предвкушении глаза. Вместо этого он видит беззвучно сотрясающиеся плечи. Почему он не замечал всего этого тогда? Тогда бы он и близко не подпустил его на порог своей башни. Отослал бы прочь, а то и наградил бы каким проклятьем пострашнее. Но что же делать с ним теперь? Кажется, что тело не принадлежит ему, каждое движение неловко. Будто не движения, а смутные воспоминания о них. И треклятые раны, пусть и зажившие, горят, точно в лихорадке. Но боль тоже какая-то фантомная. Да, ведь не зря он говорил, что более не принадлежит этому миру… И ученик его, похоже, тоже − он сейчас напоминает бледную тень самого себя. И ничего по-прежнему не понимает. Затерялся в своих противоречивых мыслях, заблудился в лабиринтах своей души. Его хочется собрать в единое целое. Встряхнуть, поставить на место, оттолкнуть − подальше от себя, в мир. Ведь за этим он и явился сюда? Чтобы разорвать связь и освободиться? И хорошо же у него получилось, ничего не скажешь. − Утром, − говорит он отстраненно. − Утром я продолжу свой путь. Ученик выдыхает − одновременно с облегчением и страхом. С облегчением, потому что он не собирался уходить сию же секунду. Со страхом − потому что времени все равно немного, и он не знает, что будет делать, когда настанет это утро. Потому что он все еще молод и не может понять, что движет его учителем, почему так жаждет он уйти из этого плана бытия. Рейстлин берет его за подбородок, заставляет поднять голову. Помнится, ранее Даламар не боялся смотреть ему в глаза, даже опасаясь быть раскрытым. Вот только спрятать он пытался иное. Даже без магии твой бывший учитель видит тебя насквозь, Даламар. Может быть, у него получится без магии собрать тебя воедино. Пусть времени совсем немного. До утра.