***
В огромном — до пола — оконном стекле отражался я, сидящий на краю отельной постели с тлеющей сигаретой в зубах. По ту стороны холодного прозрачного барьера ночь ласкала небоскребы, подмигивающие ей вместо мурчания довольной кошки. Ногой я пододвинул поближе невысокую мусорную корзину, ранее стоящую у пустого письменного стола. Достал незапечатанный конверт из лежащего поверх покрывала пиджака. Выдохнул дым… По одной я вынимал из конверта тонюсенькие медицинские брошюры и бережно опускал их в корзину. На яркой обложке каждой мне улыбались в насмешку счастливые семейные пары. «Донорство спермы», «ЭКО»… Вчерашние проблемы мне виделись чушью, а переживания — пустым серпантином… Завтра я в последний раз заеду в квартиру, где прожил с Энн полтора года. Соберу весь свой хлам в большую коробку. Погружу ее на переднее пассажирское сиденье. Умещусь слева от эмоционального багажа, накопившегося за два года, вставлю ключ зажигания и уеду в родительский дом, чтобы мать обнимала меня, причитая: «Ну почему ты никогда нас не слушаешь?.. Мы же тебе говорили…» Я постараюсь забыть эту девушку… Возможно, вернусь к рок-гитаре, все же попытавшись не бросить стабильную, приносящую зарплату работу… Вслед за брошюрой «Мужское бесплодие — не приговор!» в мусорную корзину легким пером опустился конверт. В воздухе на миг сверкнула рыжим огоньком сигарета — с минуты на минуту в урне разгорится пламя: пусть пожрет все то, что напоминает о сегодняшнем дне и об Энн… …выходит, я ее не знал вовсе… Но по той, кого видел минувшие два года в одной постели с собой, кого любил, ради кого ежедневно менялся, я искренне и чудовищно долго буду скучать…***
3 мая 2019 г. в 16:26
На нервной почве я практически весь день крутил в пальцах дешевую желтую зажигалку, которую не использовал по назначению с тех пор, как встретил Энн. Эта девушка не изменила мой мир в стиле штампованных романтических новелл; ни много ни мало она изменила меня…
Два года назад я бросил курить, потому что ее тошнило от запаха сигарет, что пропитывал одежду и кожу… Я гнался за ней, фанаткой бега, с вымученной улыбкой на губах: по жаре в потемневшем от пота спортивном костюме взбирался на очередную гору, не спуская глаз с любимого смеющегося лица, прямых черных волос, завязанных в хвост и развевающихся на ветру, хоть немного охлаждающем мое раскаленное тело… Я попрощался с ребяческой мечтой быть музыкантом, устроился в дядину фирму, где просиживаю кресло с утра до вечера каждый будний день; от гарнитуры, необходимой для общения с клиентами, по ночам, бывает, ноют уши, раскалывается в висках голова… Не помню, когда в последний раз я оставался у лучшего друга с ночевкой, чтобы упиться в хлам в баре неподалеку, а после завалиться к нему домой — пересматривать глупые боевички девяностых, смеяться, цедить явно лишнюю порцию виски — и отрубиться чуть ли не на полу раньше, чем на экране замелькают титры… Я перестал подолгу бывать в гостях в родительском доме, ведь ни мать, ни отец недолюбливают Энн: считают ее слишком пробивной и наглой — ну что за бредни… Обычно Энн скучает в одиночестве в машине, пока я, почти с порога, отдаю родителям красивые безделушки или изысканные вкусности, приобретенные в подарок. По возвращении в салон я вижу, как Энн гасит экран мобильного, прячет телефон в карман облегающих шортов и устало улыбается мне…
Ей приходится несладко: я то на работе, то в магазине; она же сидит одна в нашей квартире — в четырех стенах… Хорошо хоть не забрасывает хобби и шумную молодежную жизнь, наслаждаться коей вдвоем мы теперь, к сожалению, не можем… Я рад, что Энн не лишена друзей! — правда, я ни с кем из них не знаком, но Энн частенько болтает с ними по телефону, запираясь в ванной комнате; они заезжают за ней по вечерам, чтобы составить компанию на концертах, в барах и клубах…
— Ваш черный кофе, — одарила меня дежурной улыбкой официантка и поставила на круглый столик белоснежную чашку с блюдцем и совсем уж миниатюрной чайной ложечкой.
— Спасибо, — кивнул я ей вслед и вновь перевел взгляд на волнующуюся живую изгородь, отделяющую это небольшое уютное кафе под открытым небом от узенького тротуара.
Внутренний карман моего пиджака оттопыривал пухлый тяжелый конверт, будто в него я сунул пачку украденных баксов. Эти бумажки давили на сердце, активно способствовали набуханию кома в горле, душащего и приносящего пока что только слабую боль.
…Этот разговор необходим нашим отношениям, сколь бы сильно я ни боялся… Я не вижу себя ни с кем, кроме как с Энн — и через пять лет, и через десять, и через двадцать… Я сделаю ей предложение: надо лишь накопить на достойное кольцо. Обычно в нашей семье кольцо передается по наследству, но родители отказались продолжать старинную традицию, раз речь будет идти именно об Энн… Они не знают ее так хорошо, как ее знаю я… Узнают со временем — полюбят… А если нет — буду и впредь разграничивать родительский дом и наш общий с лучезарной, нежной, мелодично смеющейся Энн…
Я спрятал зажигалку в карман брюк, чуть не выронив ее под стол. Сделал глоток кофе — обжег язык.
…Я скажу: «Я люблю тебя!.. Люблю сильнее всего в этом мире!.. Поэтому хочу быть предельно честен с тобой…» — и достану конверт… Да… так будет хорошо… Никогда прежде мы не обсуждали с ней семью, которую могли бы в будущем создать, однако если и заводить об этом беседу, то до помолвки. Быть может, она и вовсе не захочет быть с таким, как я…
— Джин! — услышал я высокий взволнованный выкрик и неосознанно поправил в кармане конверт. Скажу — и достану… Скажу… и достану…
С глянцевой черной сумочкой на узком плече Энн заняла стул напротив и улыбнулась, тяжело дыша. То ли она бежала ко мне на встречу, то ли (надеюсь) моей будущей невесте не хватало воздуха по вине волнения. Я не предупредил ее о предстоящем разговоре, просто как всегда позвал в кафе. Стало быть, у нее есть сногсшибательная новость, от которой ее щеки пылают здоровым румянцем, а пальцы нервно стискивают ремешок сумки?..
— Сильно запыхалась? — обеспокоенно нахмурился я. — Хочешь моего кофе?
— Нет, спасибо, — не успела толком произнести Энн, как я приподнялся со стула и жестом подозвал официантку.
— Добро пожаловать! — сверкнула жемчугами девушка. — Чего желаете?
— Воды, — покачала головой Энн, — негазированной воды с лимоном.
— Поняла, сейчас принесу!
Официантка игриво откланялась, а я опустился обратно на стул. Энн избегала смотреть мне в глаза, что уже было странно само по себе, как и ее нервный тремор.
— Что-то случилось?.. — тихо спросил я, подвинувшись к столику.
— Да… вроде того… Не знаю, как начать! — неловко рассмеялась Энн — вцепилась в стакан с лимонной водой! Официантка испуганно вздрогнула, ведь не успела даже снять напиток с подноса. Энн сделала три громадных глотка — стакан опустел больше, чем на половину. — Я… беременна, — призналась она и наконец подняла на меня жалобные серые глаза.
…Справа от меня с раздраженным бибиканьем проезжали машины, стучали подошвами пешеходы, залаял обстриженный пудель…
Я глядел на Энн, отказываясь верить собственным ушам. Губы разомкнулись сами собой, словно я собирался ей что-то ответить, да вот только мысль затерялась в глубине замерших легких…
Энн медленно положила ладони на стол, протянула их вперед и накрыла мои белеющие руки.
— Джин… ты меня услышал?.. — Она поджала чувственные губы, обеспокоенно свела вместе тонкие брови с плавным изгибом. — Я… понимаю, что это очень неожиданная новость… Мы никогда не говорили о детях, даже мысленно не готовились к подобной ситуации, но… У нас будет малыш, — нежно улыбнулась она, не спуская с меня, пораженного, глаз. — Маленький Джин или маленькая Энни… Разумеется, рано спрашивать: «Ты рад?»… Но, надеюсь, в скором времени ты сможешь осознать мое известие, свалившееся как снег на голову!..
— Нет, — внезапно произнес я, и пальцы Энн сжали мои до боли. Ее улыбка постепенно стиралась с напомаженных губы, заискивания сменялись удивлением и нарастающей обидой.
— Что… «нет»?..
— Все — нет, — не более ясно ответил я, вытянув руки из-под ее повлажневших ладоней. — Ты не… Я же…
Мысли кружились в голове, точно застывшие во времени цветные лошади у шестов разогнавшейся карусели. Я встал со стула, придержав и без этого надежно защищенный карманом конверт, застегнул все пуговицы поношенного пиджака. Энн смотрела на меня со страхом, пальцами по-прежнему сжимала пустоту, будто не заметила, как прохладный воздух подменил тепло моей кожи.
— Ты чего вдруг?.. — дрожащим голосом спросила она.
— Нам надо расстаться, — каменно высек я, закрыв глаза на кровавые потоки в груди. Мир вокруг меня трескался, и грохот рисующихся из ничего зазоров оглушал, как и биение сердца, бегущего прочь — как можно дальше от этого кафе, от Энн и остывшего кофе… — Даже не так: «мы расстаемся». Сейчас. Навсегда. Сегодня я переночую в отеле. Завтра заберу свои вещи и съеду — можешь и дальше жить в нашей квартире. Мою долю за съем возвращать не надо — до конца месяца осталось всего ничего… Но что делать потом — решай сама. Впредь твои дела меня не касаются.
Мне не хотелось идти к выходу мимо Энн, так что я нелепо, ободрав руки, под треск тонких веток перебрался через живую изгородь. Удаляясь от кафе, я слышал, как Энн звала меня по имени, следом бросалась оскорблениями и обвинениями, которые я, как ни странно, совсем не заслужил. Только у светофора гудки машин заглушили голос женщины, что я когда-то — еще пять минут назад — до безумия любил…